«Автомобили, вертолеты, вертикальные плоскости, падения, погони, стрельба, убийства, захваты в плен или в залог - всего много. Что бы там ни происходило, кассу делает Бельмондо. А авторам, судя по всему, весело живется. Вот и выдумывают страсти и демонстрируют мастерство. Безупречное, заметим».
Читаем спутник кинозрителя 1990 года (№ 12):
«Не помню времени, когда бы среди кинозрителей не было скептиков, утверждающих, что никуда не годится сегодняшнее (всегда - сегодняшнее) кино. Потом к ним прибавились кинокритики, уверенно заявившие: кризис. Наверное, неплохо, когда кризис — в локальной какой-то системе, конечно, а не в политике и экономике, поскольку должен же он чем-то разрешиться.
Вот уже и слышны голоса диагностов из совсем разных сфер. Один серьезнейший критик берется сходу назвать рад умных, талантливых, глубоких фильмов известных и начинающих авторов.
С другой стороны, член жюри „Золотого Дюка”, фестиваля, как мы помним, популярных жанров, считает, что эти самые жанры перестали быть альтернативой высокому искусству, потому что уровень „зрительского кинематографа” значительно повысился.
Славная жизнь намечается. Шутка ли? — приблизятся друг к другу элитарно-коммерческое кино и зритель. Не такая уж и шутка, а почти правда.
Есть знаки благоприятного расположения в пользу нашего самого массового. Подумайте: много ли сейчас новой литературы? Да кто же это знает? Читаем-то все больше старое, возвращенное, прежде утаенное...
В кино не пройдет главная ставка на повторный выпуск. Полочные картины собрали свое — и опять нужны новые. Но появились предприимчивые организаторы — и наш кинематограф проснулся, наконец, и оказался, пусть пока умеренно, поворотливым.
Тут бы уже и начать праздновать успех. Мешает его неочевидность. Фильмы, похоже, охотнее снимаются, чем смотрятся.
В чем дело? Исчерпан кредит доверия? Трудно разобраться в изменившемся потоке? Вот он-то как раз очевидно изменился. Твердили-твердили „все жанры хороши, кроме скучного” - добились вроде, скучное теперь редкость, теперь больше претензий по части вкуса и разного рода откровенностей, от политических до эротических.
Понемногу распространяется мнение, что о вкусах можно и должно спорить. По-моему, ошибочное — ввиду бессмысленности и бесперспективности: никто никого не убедит.
Откровенность же, согласна, принимает иногда вид той простоты, которая хуже воровства. Еще хуже, что она выдает себя за свободу. Самозванка, одним словом. Двумя другими: дурной тон. Круг упрямо замыкается на вкусе.
А если разомкнуть и подключить к действительности? Лучше не надо. Правду жизни, отличную от правды факта, мы уже проходили. Кино теперь и врет и не врет гораздо увлекательнее» (кинокритик Вера Иванова, 1990).
«Бес в ребро»
«Если бы мы жили на Западе или, не к ночи будь помянуто, за океаном, то, без сомнения, платили бы бешеные деньги, ночами бы в очереди стояли, зачитывали бы до дыр, раскупали бы миллиардные тиражи, завидовали бы внукам и правнукам нашим, которым суждено жить в России в 1940 году (Виссарион Белинский), помнили бы, что всем, что в нас есть хорошего, мы обязаны книгам (Максим Горький) братьев Вайнеров и отдельно романам Георгия Вайнера.
Ничего не понимаю. Какой океан? Откуда бешеные деньги? Причем тут книги - источники знаний? Лучший подарок - пачка „Столичных”, их пока легче достать, чем бутылку „Столичной”.
Пуаро, Ниро Вульф, Шарапов с Жегловым - с детства мои лучшие друзья. Ни на каком не на Западе, а в Москве, на улице Горького (вот он откуда, кое-что проясняется) из-под полы торговали перекупщики-спекулянты романами наших детективщиков, а ведь они, Вайнеры, любых нарушителей закона ненавидят и клеймят (теперь и критик, кажется, нашел свое место, которое так же можно изменить, как и время встречи).
Самое интересное у Вайнеров: если сейчас экранизировать их старые истории, ничего не надо изменять, перестраивать.
Ну, может, они раньше чуть- чуть заблуждались насчет искоренения преступности в отдельно взятой стране. Допустим, и мы запутались в обстоятельствах. Но зачем, скажите, сравнительно новый роман... Нет, не переиначить. Это каждый знает: литература — одно, кино — другое. Режиссер имеет право на прочтение (в отличие от нас, что ли?)...
Но дело же не в России 1940 года, когда жили внуки и правнуки Белинского, чтобы мы совсем уж не реагировали на необъяснение причин изъятия линий и положений сюжета.
Подумайте только, историю лишили естественного развития и законного конца. Я, например, считаю, что кинематографисты перешли границы.
Поскольку у них хватает смелости выдавать свою картину за детектив, не будем вдаваться в подробности. Но о том, чего не осталось, а в книжке было, поговорить никому не запрещено.
Витечка, скажем, бывший муженек главной героини Ирины, что-то противное, но представлял собой. По крайней мере, понятное. Не возражаю, мои проблемы, когда мне кинонамеков недостаточно. Показали же, как он в припадке дури руку себе уродует и воображает, что творец. Так, знаете, Проханов не „Великолепный”, чтобы в малюсеньком эпизоде „все успеть рассказать про своего героя”. А цветы он брошенной супруге в каких целях принес? Описано все было нормально, нечего утверждать, что умному, дескать, достаточно.
Хорошо, не влез Витечка в кинематографическую версию. Допустим, не такая большая потеря. Сама Ирина тоже меньше переживает, чем в романе. Не наше, значит, дело. Не надо.
А вахтерша? Не видать бы пострадавшему Ларионову Ирины, если бы та мегера не научила ее свободу любить. Ирина и в книжке более или менее душечка (сами наверняка догадываетесь, о каких речь, так что я уж Чехова вставлять не буду).
Один в высях летает — ей образованность самое главное, так и сама же не лаптем щи хлебает - журналистка. Другой, видите ли, не может стерпеть, что вмазали ему по морде ни с того ни с сего, — опять она проникается. Человек, скажете, настоящий - поэтому. В общем — да, но когда на своей шкуре — тогда уже в частности, что сильно способствует. Когда и тебе ежедневные измывательства, то как-то быстрее соображаешь, почему другой морду бережет. Это называется, как ни крути, чувством собственного достоинства. Учат — учишься. Так что вахтерша исполняла важную роль.
Витечкину подлость разделили на двоих, подружку выставили негодяйкой. Чего хотели? Уменьшить? Увеличить?
Надеюсь, что в кино вы все-таки пойдете. Это ж кем надо быть, чтобы пропустить Георгия Вайнера? При всех обидных, на мой взгляд, сокращениях сохранился любимый жанр. Налицо и преступление, и расследование, и направление, свойственное Вайнерам.
В прежних их книгах большое значение имели отступления, параллельные сюжеты. В них впрямую высказывали авторы „недетективные” мысли.
Сегодня мораль введена в содержание, поскольку нарушение ее рассматривается, наконец, как уголовное преступление.
Не слишком охотно берутся за такие дела правоохранительные органы, из чего не следует, что унижение человека может быть „пропущено”.
Георгий Вайнер написал именно об этом. Об этом и фильм. Нет, говорят, пророка в своем отечестве. Из-за рубежа к нам не придет умение справляться со своими бедами. Мы сами должны не подставлять морды. Учили, кажется, достаточно.
«Десять лет без права переписки»
На картину, снятую Владимиром Наумовым (и на те, которые он еще снимет), я иду непременно. Два чувства равно владеют мною: понимание, что весьма вероятна возможность невстречи с режиссером «Мира входящему» и «Скверного анекдота», и надежда на нее.
Шестидесятые годы советского кинематографа постепенно становятся «доброй старой Англией» и в один общий ряд пишутся многие имена, фильмы, жизни. Как бы: пусть сами сочтутся славою - все, и в их числе те, кто не выдержал боя и под натиском регулярных частей принял активное участие в строительстве социализма.
Может, и правильно: не будем судить побежденных, как они не судили победителей, то есть попали в ловушку житейской мудрости. Победителей не судят, в большинстве случаев признав силу, а не правоту, иными словами — от слабости, от страха.
Потому, наверное, нередко следующий шаг сложивших оружие — на сближение с принимающими парад.
Аутсайдеры такого движения - герои уже грядущих перемен. Конечно, если не будут затоптаны стремящимися к вершинам, если выживут, дождутся.
Александр Алов и Владимир Наумов отличились тогда, сколько помнится, „легкостью письма”. Нескладно звучит в отношении к экранному искусству? Можно сказать по- другому: они казались прирожденными кинематографистами. Это бывает не так часто, как можно себе представить. Качество заслуживает даже высокого определения: дар.
Однако — что отпускается, то и отнимается. Профессионализм иногда способен имитировать артистизм, произвести впечатление „гуляки*, но «гуляки праздного», - а только от него и ждешь озарений якобы случайных, откровений — ни за что. Согласившись, что сей час — новое время, надо поверить и в возвращение прежних даров.
Владимир Наумов и Александр Кабаков - вряд ли неудивительное сочетание имен. Загадка. Для меня лично оставшаяся, к сожалению, пока неразгаданной.
Может, стоит еще раз посмотреть картину, особенно потому, что, честно говоря, имелось предварительное, заготовленное впрок решение: явленное как-то враз, без разбегу, мастерство интереснейшего в наши дни писателя-сценариста Кабакова, автора „Невозвращенца”, сходится с „днями начальными” в кинематографе Наумова по упомянутому основному признаку.
Я и теперь не отказываюсь от своих допущений, тем не менее настоящий ответ следует искать там, где ему следует быть: на экране, в фильме. Опубликованный сценарий читался как захватывающая авантюра, кино больше „посажено на землю”, но в обоих случаях речь идет о неподчинении насилию обстоятельств.
«Здравия желаю!»
Разве бывает „добрая сатира”? Ах, да, конечно, - добрая к страдающим, но „беспощадная” — к тем, кто олицетворяет социальное зло. Однако в фильме „Здравия желаю!” совсем не так. Авторы, яростно восстающие против такого социального зла, как армейская „дедовщина”, совсем не беспощадны к „олицетворениям”, „носителям” этого зла — к самим „дедам” и командирам части, при которых „деды” осуществляют власть.
В том, что „дедовщина” — зло, авторы не сомневаются ни минуты. Но они помогают нам понять и другое - сами „деды” тоже жертвы сложившихся, не ими созданных отношении (ведь и они всего год назад были „салабонами”, проходили ту же мясорубку!). А прапорщик или командир затерянного в тайге объекта? И они ничего изменить не в силах. Нет у них возможности предоставить молодым сильным парням, заброшенным в медвежью глушь, простор для нормальной полноценной жизни. Только надоевшая всем, в том числе и самим командирам, муштра. Только опостылевший „объект”, устройство которого никому до конца непонятно, да старание угодить начальству, которое, если захочет, поможет вырваться из этой дыры.
Да, и нет у него, у такого служаки-командира, знаний и авторитета, чтобы на два года (!) занять умы, сердца и мускулы десятков, а то и сотен парней. Вот и приходится закрывать глаза на самоуправство „бешеных дембелей”, которые помогают сохранять иерархический порядок во „вверенной ему”. Самому-то, пожалуй, не справиться, слишком он бесхитростен и... добр!
Вот так текло бы все помаленьку. А там, глядишь, хорошая банька с закуской — и генерал переведет в штаб на легкую работенку, на человеческую жизнь...
Но тут принесла нелегкая этого Агафонова - и закружила всех в фантастическом хороводе дьявольская карусель. „Салабон” Агафонов путает все карты всем — от „деда” Замотаева до глухого старца-генерала.
И путает так, что зрители смеются, а сами участники путаницы вдруг добреют, прозревают и оказываются совсем не мрачными злодеями, а просто людьми с их обычными слабостями, людьми, которые и же- стоки-то бывают не от жестокосердия, а „по глупости”, как говорится. То есть — от непрофессионализма, от материальной и духовной бедности, которых им нет возможности избежать...
Обращаясь к таким кровоточащим проблемам, авторы не побоялись выбрать язык комедии. Язык сатиры, где „беспощадно” показана лишь нелепая система существования в армии и рядовых и младших командиров. А все люди, „все человеки”, заслуживают не только и не столько осмеяния, сколько нашего общего сочувствия.
«Катафалк»
В конце лета приехал в Москву Микеле Плачидо, в связи с чем в кинотеатре „Форум” показывали последнего „Спрута”, режиссерскую работу Плачидо „Помидор” и самого артиста. На пресс-конференции Плачидо заявил о намерении режиссеров нового кино, к которому он себя причисляет, вытеснить „когорту великих и уважаемых мастеров”, потому что те „уже прожили свою жизнь”, то есть выходит, отжили свой век.
А я вспоминаю другую летнюю пресс-конференцию, на кинофестивале „Дебют”. Валерия Тодоровского спросили, как он относится к „Интердевочке”, к успеху картины. „Я хотел бы такой судьбы, как у отца — чтобы в шестьдесят пять лет не утратить чувства зрителя... И я не думаю, что популярность этого фильма — случайная, дешевая. Отец снял нужный и честный фильм”.
Безотносительно к оценке хочу сказать: ясно же, что наши дети, как мы ни сердимся на них, — лучшие в мире. А теперь серьезно. В словах дебютанта — отсвет известной сегодняшней темы. Она называется „зрительское кино” и является предметом постоянных споров и рассуждений. Может, и надуманных, но беспокоящих. В потоке предложений и рецептов мелькает надежда на притягательность „американских историй” — обычных человеческих историй без активных добавок политики и идеологии.
Компания молодых кинематографистов поступила изумительно просто (вряд ли действуя „по теории”, больше похоже на то, что по любви). Взяли рассказ заграничного автора (Ф. О. Коннор, „Береги чужую жизнь — спасешь свою”) и перенесли на родную почву.
У меня, например, вызывает возражение только название. Сам же фильм мне кажется лучшим из отечественной части декабрьской программы нашего выпуска. В расширенных рамках, я думаю, он тоже занял бы ведущее место.
В нем присутствует стиль, верный тон. Камерность рассказанной истории — ценнейшее и самодостаточное ее качество. В ней крупность чувств, а не планов, широта отношений, а не панорам, то же следует сказать по поводу глубины, высоты - взлетов и падений.
Как вы понимаете, разговор коснулся изобразительного решения. Жизнь и судьба домочадцев рассмотрена „глазом камеры” (не взыщите, это не каламбур, а просто совпадающие слова — я же не пишу „камерность поддержана камерой молодого оператора Ильи Дёмина”, а могла бы), соизмеримым по видимости с углом зрения нормального человека.
Как хорошо можно было бы жить. Всего-то и требуется: береги чужого — спасешь себя. А складывается жизнь „такая хорошая, что выть хочется”.
Это буфетчица говорит, знающая женщина. Девушка-дитя, простодушная Маша, бесконечно добра, она и не догадывается о злой иронии, об иносказаниях: „А вы войте. Я не буду вам мешать. Сразу не получится, трудно сразу. Знаете, надо, как у собак . Боже, спаси и сохрани.
«Профессионал»
Автомобили, вертолеты, вертикальные плоскости, падения, погони, стрельба, убийства, захваты в плен или в залог - всего много. Что бы там ни происходило, кассу делает Бельмондо. А авторам, судя по всему, весело живется. Вот и выдумывают страсти и демонстрируют мастерство. Безупречное, заметим.
…не эту, так другую картину с таким же Бельмондо вы, скорее всего, видели. Автомобили, вертолеты, вертикальные плоскости, падения, погони, стрельба, убийства, захваты в плен или в залог — всего много, все одинаково и все давно.
Что бы там ни происходило, кассу делает Бельмондо. Уже почти двадцать лет назад (1973) Филипп де Брока снял „Великолепного”, где все это весело пародировалось.
Однако пародия не прихлопнула суперменскую струю в карьере суперактера, наоборот - головоломные подвиги в его собственном, бездублерном, исполнении хлынули потоком на экраны Франции. Соотечественники многие годы вписывали Бельмондо на первую строчку рейтинга популярности.
В 1979-м чемпионом французского проката стал фильм Жоржа Лотнера „Полицейский или бандит?”. Вскоре он и у нас прошел с измененным по каким-то причинам названием „Кто есть кто?”.
Правда, у нас собственная гордость, и Бельмондо, заткнувший за пояс Делона и прочих, не сумел победить Николая Еременко-младшего в „Пиратах XX века”. А еще претендует на профессионализм, хочется все-таки указать заграничной звезде.
А он бы пусть ответил, это, дескать, не я, опять журналисты путают актера с персонажем и вводят в заблуждение доверчивых зрителей.
Тогда, ладно. Если Бельмондо добровольно отказывается от соревнования с нашими героями и каскадерами, мы согласны и за ним признать кое-какие успехи.
„Профессионала” в 1981-м тоже снял Жорж Лотнер. Чтобы уж не было никаких сомнений в достоинствах и способностях Жосса, агента их секретной службы, исполнительский уровень вынесен в название, если мы правильно понимаем.
Но, во-первых, не исключено, что авторы иронизируют, то есть смеются над нами. Во-вторых, теперь уж сами спросим: чей уровень? Жосса? Бельмондо? Но смеются — точно. Весело им, кажется, жить. Вот и выдумывают страсти и демонстрируют мастерство. Безупречное, заметим.
А нам-то к чему? Несколько лет назад в городе Канске, наговорившись вволю об актерах французского кино, я получила записку из зрительного зала: „Зачем Жан-Поль на такие пошлые глупые роли соглашается? Из-за денег? Как ему не стыдно перед теми, кто любит его талант!!!”.
Правда, зачем? Наверное, из-за денег. Жить-то надо. Семья, дети... А вдруг еще и потому, что зрители любят его талант, а вдруг нравилось и в сорок, и в пятьдесят чувствовать себя в форме, в силе, „в законе”, авторитете, первым среди лучших? Так и нам это все нравится. Сейчас, может быть, особенно, поскольку очень нуждаемся в жизнеутверждении» (Иванова, 1990).
Автор статей в этом номере «Спутника кинозрителя» - кинокритик Вера Иванова.
(Спутник кинозрителя. 1990. № 12).