(Мокей Башкин) – Умникам дай волю так они и землю наизнанку вывернут, вроде как карман.
(Егор Булычов) – Это из тех, кто «долой царя»?
(Мокей Башкин) – У них это различно. Одни – царя, другие – всех богатых, чтобы самим государством управлять.
(Егор Булычов) – Это ерунда! Пропьют они своё государство…
М. Горький из пьесы «Егор Булычов и другие».
Позавчера был памятный юбилей Сергея Александровича Соловьёва. «Егор Булычов» был его дебютом в полнометражном кино как выпускника ВГИКа. Наряду с прославивших Мастера Эпического (рассказывающего) Киноромана «Ста дней после детства» (поэтической ностальгии) и «Ассы» (манифеста перемен), «Егор Булычёв» - это Символ вечного апокалиптического Вчера, который задуман Горьким после его жутких прозрений в Систему, которую можно было бы назвать «проклятием невидимой отчуждённости».
«…кабы Бог - кабы мог…» — это, действительно, панихида по умершему при жизни классу загнивших буржуа, представленному неудовлетворенным жизнью индивидуалистом и атеистом Егором Булычовым (одна из искреннейших ролей Михаила Ульянова). Уход «явления русской жизни» происходил при мистическом участии «видящей» демонессы-игуменьи Миланьи, бывшей страстной любовницы Булычова (незабываемые глаза Риммы Марковой) и блаженного юродивого, видимо «хлыстовско-распутинской школы», Прокопия (искусно проживающий свою маленькую роль Иван Лапиков). От участия этих таинственных персонажей вспоминается конспирологическая теория о сговоре большевиков со староверами (идеолог революционного восстановления Патриархии – поэт Николай Клюев, друг и учитель Есенина), целью которых в том числе было уничтожение промышленников и возврат к монастырским пахотным землям и пасекам, промысловым лесам, рекам и озёрам.
«Другие» — это «чужие», камарилья «мешающих жить», безучастных, алчных и лицемерных, скрывающих свой страх перед роковыми переменами, которые не в силах предугадать и, тем более, предотвратить: старшая дочь «босса» Варавара (остроглазая Зинаида Славина), её муж адвокат Званцев (исключительный Анатолий Ромашин), компаньон-финансист Достигаев (неподражаемый Ефим Копелян) и его семья (всегда ярко-выразительные Валентина Шарыкина, Елена Соловей и Георгий Бурков). Страна накануне распада империи была Чужой, Другой, оставленной, больной, обречённой, глубоко порочной и безнадежно разделённой духовно, идейно и бытийно.
Но были и «свои» - побочная дочь Александра (умная и душевная Екатерина Васильева), горничная Глафира, расторопная любовница Булычова (в идеальной характерной «тональности» Нина Русланова) и как ни парадоксально – жена Булычова Ксения (безошибочное исполнение Майи Булгаковой) и управляющий костромским заводом Булычова Мокей Башкин (статный Владимир Емельянов). Со «своими» Егор Васильевич разговаривает очень искренно и доверительно, как будто прощается со своим обжитым миром, куда попал случайно и досадно не к месту и не ко времени.
Помимо военных документальных съёмок Первой Мировой приковывает внимание мрачный символизм ЛИШНИХ, «расходных» людей (не своих и не чужих) будущей беспощадной эпохи, сжато выраженных в персонажах студента-интеллигента Степана Тятина (Евгений Стеблов), попа Павлина (Вячеслав Тихонов) и деклассированного трубача Гаврилы (Лев Дуров). К «лишним», пожалуй, относится и Яков Лаптев, «один из» пролетариев-фанатиков (истинно в своей роли Юрий Назаров), которых потом не приняла Система проворного рабства.
Именитые критики восхищались «мужественным отношением к прошлому», «смелостью правды», «художественно-философским доказательством победы революции» со стороны заслуженного, но уже «другого» Максима Горького. А он всего лишь навсего образно сформулировал традицию маразматического богоборчества и отчаянной неприкаянности русского человека, о котором не стесняясь писали все его предшественники 19 века. Безбожное безделие как застойные явления общественной жизни созрели задолго до марксистско-ленинской эпохи воинствующего атеизма и разглагольствующего диалектического материализма. Это была многовековая каша из духовного и светского невежества местечковой трясины как доминирующей национальной стихии: бытийного тиранического уклада, доморощенной дедовской философии, формально-церковной газетной грамотности, расхолаживающей общинной однобокости, предельно инертной и побуждающей к тупому скептицизму, не интересующаяся ничем обывательская среда, уж тем безразличная к активной гуманистической гражданской осознанности и морали и к энергичному коллективному переустройству жизни. Дух нашего «кондового» материализма простирался через болота и тайгу, золотые прииски и медвежье захолустье домостроя и разврата, через разбитые дороги и беспробудную похмельную осёдлость.
После просмотра фильма (как после «Жизни Клима Самгина») что-то до боли знакомое просыпается в нашем кодифицированном подсознании и мы начинаем вспоминать СЕБЯ столетней давности: сонная разобщённость, пыльный налёт недоверия, разрежённость и трещины социальных связей, общих смыслов и опыта, шаблонное мышление, выхолащивание привычных ценностей, возникновение нового нелепого языка с туманным значением слов, примитивизация запросов, отстранённость от понимания актуальной истории и мировых культурно-политических трендов, снижение познавательной и творческой активности, мещанство по духу и по уму, лень, недееспособность и словоблудие, потеря интереса к росту и развитию, возврат к историческим легендам и мифам, крикливым метафорам и эвфемизмам, бредовым состояниям фантазий и мечтаний, моральная и физическая усталость от новых неудобных требований жизни, самоизоляция, цинизм, ступор от страха, разочарование, депрессия от бесперспективности и непредсказуемости, оккультные учения и убегание в изменённые состояния сознания и мистицизм, рутинизация повседневных действий, апатия, устранение от ответственности, аполитичность, патологическая меркантильность, неспособность к рефлексии, и, наконец, потеря идентичности, адекватной картины мира и образа будущего. Всё действие пьесы, как и в некоторых произведениях Михаила Булгакова, можно было бы назвать «историческим запоем» или обморочным беспамятством «отсутствия в реальной жизни», «экзистенциальным МИМО», «невежеством выбора».
Эта пьеса и экранизация Соловьёва - в духе эпического театра Бертольда Брехта, Юрия Любимова и Георгия Товстоногова, а также напоминает стилевое исполнение фильмов Ингмара Бергмана (например, «Земляничной поляны»). Мы видим, точнее нам дают разглядеть скрытые от нелюбопытных ДВИЖУЩИЕ СИЛЫ действующих лиц и их историй, - не только «картинку» капитана у штурвала корабля и матросов на мачтах, меняющих паруса, но и очертания берегов, имеющих непрямую загадочную связь с ветрами и морскими течениям, звёздным ночным небом и владыками глубин.
