Маленький-маленький рассвет сунулся в окно кукольного домика, осветил сквозь чистенькие стеклышки захламленную крошечную комнатку, пустил по углам мелких солнечных зайцев и разбудил меня.
Натягивая через голову длинный свой балахон с нелепыми узкими рукавами, крася лицо белым, черным, привычно рисуя на нем смешное страдание и веселую тоску, я думаю о прошедшей ночи. Может все это приснилось мне? Тьфу, как банально, я же не в саду, какой там сон. Слишком живая была она, и голос ее был ночной, глубокий, совсем не кукольный. И слишком радостно и устало мне сейчас.
. Я ухожу в затемненную часть домика. Вокруг, почти касаясь плеч, глухие стены. Там я сажусь на табурет и собираюсь с мыслями, теребя пальцами кисточку длинного колпака.
Скоро я шагну с крыльца в утренний солнечный сад и буду ходить, говорить, чувствовать соразмерно своему Балахну и гриму, но пока я один, пока темно и прохладно, я еще могу еще представлять себя большим, обнаженным, сильным, обладающим не маской, лицом. Скоро я шагну с крыльца.
Пора.
Сегодня возле беседки в саду очень шумно. Медленно спускаясь с крыльца, я путаюсь в балахоне и заученно падаю, коротко взмахнув рукавами-крыльями. Тут же, пока я поднимаюсь, охая и постанывая, мне на голову падает огромная цветная подушка. Она, естественно, рвется, и ветер весело несет перья в спины тем, кто столпился вокруг беседки.
Когда я подхожу и пытаюсь пробиться сквозь спины туда, где шумно, передо мной внезапно расступаются, дают дорогу. Я подхожу вплотную к желто зеленой беседке и вижу на пороге ее ящик. На ящике разноцветными буквами надпись: Посылка и рядом с надписью моя, стилизованная страданием, маска.
- Ну открывай скорее, чего ты ждешь? - кричит плотный здоровяк в красно синем трико и раздвоенном колпаке с бубенчиками.
- Открывай, мы сгораем от любопытства!
А я сгораю от любви - слышу я свой заунывный голос и выдавливаю из правого глаза большую чистую слезу.
- Ха-ха - смеётся красно-синий, старательно открывая рот, - где ты ее видел, любовь?
Я то видел, думаю про себя, а вот у тебя, родной, над круглым румянцем мешки, как после бессонницы и веко дергается. Ждал ее, наверное, всю ночь ждал. Смейся теперь. Но где же она?
- Открывай...
- Открывай посылку...
- чего ты тянешь... Кричат со всех сторон.
Я медленно вскрываю коробку, распутываю десятки метров оберточной бумаги, и, когда снимаю последний слой, не нахожу ничего.
Я действительно удивлён и поэтому очень натурально перебираю бумагу, суетливо дергаю ленточки, в надежде найти что_то. Вокруг смеются и ее смех звонко вплетается в общее кудахтанье. И мне действительно больно. И, похоже, настоящая слеза, маленькая, наверняка незаметная никому, катится из левого глаза.
Я поворачиваюсь к ним спиной и, понуро опустив плечи, иду прочь.
Народ расходится, все еще пересмеиваясь, корча рожи, стараясь передать выражение моей черно белой маски. Кто-то догоняет меня. Она. Розовое кукольное платье в оборках, белые панталончики. Пальцы мои зудят от воспоминания. Проходя мимо, она глядит мне в глаза и изображает веселую ехидную гримасу.
Но взгляд ее, немой , обещающий и в то же время как-то загнанный, говорит другое. Она уходит по дорожке к маленькой лавке, над дверью ко орой висит красивый розовый пряник.
Я останавливаюсь возле качелей, увитых цветущим декоративным хмелем, сажусь на сиденье, и медленно, почти незаметно, раскачиваюсь.
Сейчас самое время продекламировать что-нибудь грустное и безысходное. Но меня душит радость, передо мной продолжают стоять ее глубокие глаза, полные обещания.
Любимая, где ты?
Одно на уме:
Тепла и привета
Ищу я во тьме.
Эти строчки мой голос произнес совершенно независимо от того, что я чувствовал и думал в этот момент.
Вернись, дорогая,
Хотя бы к утру!
Я очень страдаю.
Я скоро умру.
- Скоро, - прошелестели в ответ кусты, и из кустов тихонько звякнули бубенчики красносинего.
Я сделал вид что ничего не слышу. Приближалось время обеда. И как раз сейчас меня должны были весело побить бамбуковыми палками. Палки были бумажные, но плакал и катался по траве я очень потешно.
Однако здоровяк, вылезший из кустов, держал в руке настоящую добрую бамбуковую палку. Выглядел он дико. Веко поддерживалось еще чаще, румяна стекали по потным щекам и на виске вздулась фиолетовая, пульсирующая жила.
Остальные уже подтягивались к качелям с
Разноцветными бумажными палками в руках. Вот и первые реплики:
- Ну, что, дурачок, нашел ты свою любовь?
- Эй, плакса, ты снова опоздал на обед.
- Ты хочешь отведать палок вместо обеда?
Дружный смех и первые легкие бумажные удары, я падаю, стеная, цепляясь за столбики качелей, плачу огромными слезами в желтый песок.
И в этот момент ребра мои хрустят, обожженные жесткой, непереносимой болью. Здоровяк в красносинем, стоя надо мной, корчащимся, нехорошо ухмыляется. И успевает нанести еще два или три удара, которые сопровождаются моими заунывными воплями и фальшивыми слезами.
Потом я теряю сознание...
Маленькая, чистенькая, яркая луна висит над порогом беседки, весело разглядывая меня, лежащего внутри.
Лежать мне неудобно, плохо, нет ни одного участка тела, который бы не
болел. Кое-где легкая ткань балахона прилипла к ране и там особенно больно.
Рядом кто-то всхлипывает. На лицо мое, покрытое коркой крови и грима, мягко осторожно опускается прохладная губка с водой.
Губка очищает, освежает лицо, дает мне возможность открыть глаза и увидеть Ее.
Все в том же розовом платьице, чуть измятом, стоя на коленях, она пытается снять с меня балахон, и сняв, наконец, легко касается ладонями, губкой, взглядом к моему избитому телу.
- Бедный, тебе больно?
- Да.
- Как ты завтра выйдешь в сад?
- Не знаю. Зачем мы каждый день делаем это? На нас же никто не смотрит. Зачем тогда?
- Не знаю. Так нужно наверное. Ты отдыхай.
- Я отдыхаю.
- Спи, родной.
- Я сплю.