Как-то тоскливо было обозревать родные просторы родины.
Прежде-то они были щедрые для взгляда, роскошные. Глянешь и сердце радуется и вздохнёшь с тем неизбывным чувством широты, которое так свойственно душе нашей...
- Да мы русичи. В том Далевском прочтении, которое объясняет многое в нас, уж и не помню дословно, утрудитесь сами открыть том на нужной букве и прочесть: «русак... житель открытых пространств». - Иван Дмитриевич, человек степенный и степной внешности — волосы соломенные и ветру податливые, глаза небесные, сейчас с грустинкой, будто тучка набежала и вот-вот прольётся, сидел подперев голову одной рукой, другой удерживая витой подстаканник с двуглавым орлом и рассуждал будто сам с собой. - Это пусть другие рассуждают иначе, мол, прилагательное это.
Он помолчал. Сотрапезник его не прерывал, только отхлёбывал из фарфоровой дулёвской чашки и так же щурился в ведомые только ему родные просторы.
Иван Дмитриевич несколько смешно сжал губы, как поступают люди попавшие впросак, но не отчаявшееся, а стараясь в любой ситуации найти примирительные начала. Потом разжал их и продолжил:
- Мозги у них прилагательные. А я так понимаю... И принимаю, так же как Владимир Иванович мой дорогой, русый значит житель открытых пространств. Душа вольная и к открытости тянущаяся. Так-то вот.
Иван Дмитриевич указательным пальцем поставил точку на скатерти.
Сотрапезник оживился. Оторвал взгляд от родных просторов, которые послужили причиной необыкновенного возбуждения Ивана Дмитриевича, и воззрился на возмущённого друга. Было заметно, он во всём солидарен с ним, и в грусти нежданной, и в рассуждении, и вообще, что касается всякой реальности вокруг.
Они встретились глазами. Грустная синь и каряя задоринка, не лишённая задумчивости.
- Скажи мне, что с нами стало? Или были мы всегда такие, только на время нас встряхнули, привели в чувство, указали нам к чему сердце наше клонится. Да мы закачевряжились и снова спесь нашу извлекли из пошлости нашей, да скаредность. Ведь ты вот, Дмитрий Иванович, видишь тоже что и я?
Дмитрий Иванович, друг Ивана Дмитриевича, хмыкнул:
- Хм, мы видим с тобой одно и тоже. Обмельчали просторы наши, ужались. И стыдно как-то, хоть знаешь что не причастен ты к этому. И чуждо тебе это. А всё же... Не мои, да и не твои эти родные просторы. Мы иные наблюдали и помним. И то наше. А это...
Дмитрий Иванович обеими ладонями изобразил квочку над своим солнечно-жёлтым выводком, которому грозит коршун с высоты.
- Безобразие это, - кивком головы Иван Дмитриевич указал на ладони друга. Вернее на то что было под ними. - Ну какие это, ответь ты мне, родные просторы? Раньше-то как было, помнишь?
- А как же! Конфетка к конфетке. И конфетка такая, от души, не было в ней этой жадности тэушной.
Ладони раскрылись. Под ними оказалась самая обыкновенная раскрытая коробка с конфетами «Родные просторы».
- Такое ощущение будто обокрали тебя. Нас. Вместо прежних «Родных просторов» подсунули нечто чужое. Нет, точно обокрали. Ну что это!
Указующий перст Ивана Дмитриевича словно решил проткнуть причину разговора и грусти. И перст этот чем-то напоминал копьё, которым Георгий пригвождал ненавистного змия.
- Беда это, - вздохнул Дмитрий Иванович, осторожно выудил из коробки конфетку, поднял на высоту глаз и примерился, слегка щурясь. - Ишь-ты, глянь. Она примерно в два разу ужалась. Это уж совсем надо было совесть потерять.
- Зато пластика столько, что, - Иван Дмитриевич продолжал тыкать и тыкать в злополучную коробку, - тьфу-ты! Не знаю как ты, но я ощущаю себя обкраденным. Вместо сладости и радости подсунули несъедобный пластик. Дескать, кушайте, не подавитесь. Тьфу-ты, ну обидно, ей богу обидно!
Оба замолчали. Конфета, сделав круг над столом, вернулась в своё гнездо.
- Ей богу обидно за «Родные просторы», и так везде, куда ни глянь. Чего ни коснись. Зато раскрасили так, коробку-то. Красок не пожалели. Броско.
- И пёстро. И на вкус, заметь, не то. Я вот одну съел, вторую как-то не хочу — я тот вкус помню. Вот где просторы были. Настоящие. Гостовские. Обманули, как есть обманули.
Дальше чаевничали молча, как по команде отвернувшись от стола и устремив взгляды в окно. Море ещё просматривалось сквозь ажурное плетение подъёмных кранов.
- Скоро достроят и совсем вид закроют.
- Ага. Так и живём нынче — одним сладко, остальным грустно.
Иван Дмитриевич неожиданно рассмеялся.
- Ты чего?
- Конфету перевариваю. Она ведь не виновата, согласись?
14.08.24 (Сочи)