Маленькая рыжая кошка стережет далекие горы.
В тонких занавесках теряется португальский говор и мелькают силуэты прохожих. Мадемуазель Гардо, Вы не видите нашего солнца, но в каждой песни рассказываете нам о своем. Оно согревает наши пальцы, но оставляет беспризорными лбы. Мы вечные скитальцы. Невидимые руки ловко тасуют бесконечную колоду жизни, времена года похожи на калейдоскоп: вот в тонких продрогших ветвях осин сквозит сентябрьская призрачная синева; вот бледные зимние лучи касаются сиреневых ирисов, в то время как от сладости пионов горчит морской прибой. Гребень из Китая теряется в персидских узорах. Шафрановое платье оттеняет виски на дне стакана. Шагаловский скрипач сияет в рембрандтовском свете.
Надевая изношенное мы надеемся, что почувствуем несравненно больше наших доживших до глубокой старости сверстников.
Изношенные платья уже не могут износиться и устареть.
Мы в них та самая вечность, прижимаясь лбом к прохладному стеклу, она излечивается от всех своих недугов и сомнений, становясь всесильной в своем безволии.
Невольникам дозволено всё. Стать богами, птицами, первым детским словом или рисунком. Свобода невольников золотит небеса и колосья, серебрит голоса и кубки, в котором пенится вино, и покрывает медью листья и тела. Свобода, о которой мы не знаем, но которую видим во сне и огнях затерявшихся в степи городов, Что-то вздрагивает в нас, сладко и тревожно. Но свобода слишком тяжелое бремя даже для богов. И мы снова прижимаемся лбом к прохладному стеклу и предоставляем времени лепит из нашей вечности фигурки для игр в жизнь.
Потраченное всегда возвращается к нам, но мы ему уже не рады, оно уже чужое, пахнущее чужими кострами и одеждами. Говорящее на португальском и отмечающее праздники поминальными блюдами. Мы не знаем, что это мы, обогнувшие земной шар и вернувшиеся домой к своим теням. Теням ведь проще жить. Их не обожжет, не ранит, не убьет. Их не намочит дождь и не раздавит горе. Их не сотрет вишневый цвет и не затмит другая тень. Их не заменит Бог и не отдаст закат. Они невольники, не знающие, кто над ними. А над ними лишь небеса, слишком широкие, чтобы куда-нибудь идти, слишком необъятные, чтобы кого-нибудь искать.
