Жаркий август 197хорошего года в Одессе. Сданы Гос. экзамены за весь курс обучения, окончен пятый курс, перешли на шестой. Судоводители, как доктора, учились шесть лет, ну не совсем шесть, пять лет и 7 месяцев, включая последнюю, преддипломную практику. Преддипломная плавпрактика проходила в обязательном порядке на учебных судах, всей ротой, за исключением отдельных счастливчиков ухитрившихся выцыганить в деканате индивидуалку и исключая «пораженных в правах» – лишенных визы по разному поводу, и за это отправленных на портовые буксиры или на отечественные пассажиры, катающие отечественных туристов по «крымско-колымской» линии.
Пораженные не сильно расстраивались своей судьбе, так как находили свою участь весьма завидной, купаясь в вине, женском внимании и ласке романтически и настроенных пассажирок и ищущих выгодной партии барышень из гостеприимной службы команды пассажирского судна. Хотел прибавить, что двоечникам всегда везло, но вовремя спохватился. Двоечников на преддипломной практике уже не было. Двоечников не допускали к «Госам». Не допустили к «Госам» – давай, до свидания! Провалившие пятый курс обучения уходили, кто-то ухитрялся в Академический отпуск «по болезни», кто-то прямиком в Советскую Армию. Училище палок в колеса не ставило и, по окончании вынужденного перерыва, разрешало восстанавливаться на курс младше, но… через сдачу экзаменов.
Мы же, ушедшие на практику, уже имели задание на дипломный проект и вольны были начать писать его хоть сейчас или хоть за неделю до сдачи. Диплом «Инженера-Судоводителя» хоть еще и не материализовался в ректорате, но дух его присутствия уже ощущался в жарком воздухе Одессы, пахнувшем арбузными и дынными корками, вареной кукурузой, сбежавшим кофе, дешевым чуть подкисшим вином и неистребимым запахом арабской парфюмерии, выдаваемой местными дамами за французскую. Нам, впрочем, было без разницы.
Итак, два УПСа (учебно-производственных судна) сошлись на Одесском Морском вокзале и мы, не видевшие две недели своих приятелей, попавших на соседнее судно, решили отпраздновать встречу в Кавказском ресторане, что был на Гаванной. А как же! Мы, насквозь моряки, за плечами уже по две недели плавпрактики, имеем себе позволить отметить-таки встречу. Позволили. Собрались желающие, с полтора десятка душ, кого не напрягали семейные узы, что не разбрелись по домам к молодым женам.
Собрались дружно на уличной веранде заведения, выходящей в Городской Сад. Из Кавказского у него были только название, три-четыре блюда в меню и очень ближневосточного вида, сытые, бальзаковского возраста официантки с усами и волосатыми руками. Руки запомнил, потому что шныряли постоянно перед лицом выставляя и убирая тарелки и бутылки. Выразительная речь и «обхождение», выдавали коренных обитательниц Молдаванки в третьем-четвертом поколении. L’Exotisme, mon très cher ami!
Выпили, откушали кавказского, обсудили достоинства того и другого учебных судов, темы будущих дипломов, последние морские сплетни, друг друга и решили, что тут не очень уютно и довольно накладно. Вкусить десерт решили в кафе-мороженном на Преображенской, что была тогда Советской Армии. Большое такое кафе, со столиками прямо у тротуара, всегда полного проходящим народом, где можно задевать глазом и словом проходящих мимо девиц.
Как порешили – так и сделали. Поднялись рассчитавшись и побрели через Сад к перекрестку. Но вмешались объективные причины, мешавшие стройному перемещению из одного заведения в другое – некоторых, из отмечавших встречу, стали подводить ноги, отказывающиеся двигаться ровно, по прямой. Решили передохнуть в садике присев на лавочки напротив бронзового льва. Слабость ног не повлияла, однако, на бойкость мысли и некоторые, из присевших, стали цеплять языком проходивших мимо скамейки девиц и девчонок. Дело было средь бела дня, туристки, приезжие, абитуриентки, местные, праздношатающиеся дамы, кто только не удивлялся нам, сидевшим в форме, в ряд, на двух скамейках, как голуби на проводе, пытающимся острить в попад (но без пошлостей и сальностей!).
Некая девица, выгуливающая кобеля достойного размера, прошлась мимо нас уже третий или четвертый раз, видно намереваясь привлечь к себе внимание кого ни будь из дружно шутившего ряда. Но не учла расслабленного, благодушного настроения отобедавших курсантов и на очередную, возможно неудачную, не помню, шутку, то-ли в свой, то-ли в собачий адрес, пригрозила спустить на обидчика своего пса. Реакция не заставила себя ждать. Сидевший, опустив голову к коленям, наш сотоварищ с уставшими ногами, вдруг поднял голову, громко крикнул – Я Лев! Упал со скамейки на четвереньки, и так, на четырех костях, рыча бросился к собаке и укусил ее за бок! Один раз! Второй! Собака, не ожидавшая нападения, с визгом бросилась через газон, утаскивая за собой на поводке хозяйку.
Лев догонять и доедать собаку не стал, остался стоять на четырех на гаревой дорожке, выплевывая шерсть… Приходили в себя долго, уже мышцам живота было больно смеяться, разошлись прохожие – "свидетели", начали подходить и интересоваться не видевшие этой сцены, но прознавшие про нее от «очевидцев». Интересовались, «где таки лежит та, загрызенная собака» и удивлялись «что не насмерть».
Посидели еще немного, проверили ходовые качества отказывавших ранее ног, и двинулись наконец в кафе-мороженное, охладить себя десертом под белое, шипучее. Лев, умывшийся в фонтане, поступка своего не комментировал, нам уже надоело к нему приставать, шли мирно, наслаждаясь летом в городе, для кого-то может быть и последним. В марте следующего года диплом и в апреле отъезд по назначениям. А Лев? Лев заслуженный капитан, но на пенсии. Смотрит на море из окон своей квартиры.