Для Пушкина было величайшим наслаждением рыться в книжных лавках. Мне кажется, мало кто из писателей скажет, что он с Пушкиным не согласен. Я-то уж точно любитель книжных развалов. Очередной букинистический магазин принес любопытную находку – книжку С. Кржижановского «Поэтика заглавий», изданную «Никитинскими субботниками». Книжечка совсем небольшая и написана была явно на злобу дня, когда всё в литературе менялось вслед за событиями, происходившими в стране.
Но разве писателю возможно пройти мимо такой интересной темы? Заглавие! Это головная боль издателей, когда в потоке книг нужно как-то выделить каждую, заинтересовать читателей, зацепить внимание. Для автора – это одна из самых сложных и интересных задач.
Мне очень нравится начинать новую историю, когда пришедшая в голову идея настолько ясна, понятна и определенна, что название книги или рассказа придумывается сразу, еще «на берегу», до того, как написана даже первая строчка. Название становится путеводной звездой, которая ведет за собой, и сюжет, причудливо петляя, обязательно возвращается на освещенную тропинку.
Как-то один мой коллега заметил: если писатель известен, если он любим публикой и признан критиками, он может озаглавить свою книгу, как угодно, любое название будет казаться весомым и интересным. С обложки на текст словно бы проливается свет самой личности автора, заглавие укрепляется его авторитетом.
«Многие перья, очень хорошо себя чувствующие на заглавной странице книги, сойдя с нее в текст, теряют заостренность и хлесткость; с другой же стороны, бумажный квадрат титул-блатта нередко оказывается «заколдованным» для самых крупных мастеров текста. И если бы в параллель «истории русской литературы» написать «историю русских заглавий», то всю колоду литературных имен пришлось бы дать в новой растасовке: Л. Толстой и Тургенев попали бы в посредственности, а Боборыкин («Посестрие», «Солидные добродетели» и т.д.) и Григорович («Гуттаперчевый мальчик», «Акробаты благотворительности») – в мэтры».
Над названием приходится очень много думать и даже страдать. Бывает, что для книги так и не удается найти «то самое» заглавие, которое дает ощущение острого удовольствия от верно найденного сочетания слов и смыслов.
Кржижановский говорит о том, что по статистике большая часть названий формируется у писателей лишь в процессе работы над текстом.
«Такое инскрипторное, внутри текста зародившееся словосочетание, раз возникнув, начинает, в свою очередь, перерождать текстовую ткань: дозаглавный рост черновика – почти всегда – резко отличен от роста черновика, уже нашедшего свое заглавие: извилистая текстовая строка кружит по прямой строке заглавия, как плющ по шесту».
«Однако среди писателей обычно небрежное и почти снисходительное отношение к работе над заглавием: заглавную строчку нахлобучивают на книгу кое-как и наспех, как шапку на голову, забывая, что это собственно не шапка, а голова, которую извне к телу не приладить».
Мне кажется, что вот именно сейчас мало кто небрежно нахлобучивает названия на свои книги, но то, что спешка и тренды (ненавижу это слово) часто очень вредят писателям, не вызывает сомнений. Книга написана, сроки поджимают, да и читатели ждут, а название не родилось. Приходится идти на отчаянные меры.
Я лично иногда испытывала полную беспомощность перед собственным готовым текстом, никак при этом не озаглавленным. Книги у меня игровые, развлекательные и, казалось бы, для них легче легкого подобрать привлекательные названия. Не тут-то было. К сожалению, довольно значительная часть заглавий моих книг придумана не мной, это результат совместных усилий сотрудников издательства. Сейчас я очень завидую тем коллегам, у которых собственническое отношение к своим рукописям было хорошо развито с самого начала их творческой карьеры.
Когда книг в багаже уже много, мне вдруг стали казаться самыми удачными те названия, которые не дают сомневаться в содержании книги. Например, о чем книга «Брюнетка в клетку» или «Не ждите меня в Монте-Карло» я тут же вспоминаю, взглянув на обложку. А вот «Рецепт дорогого удовольствия»? Или «Дырка от бублика», а уж тем паче «Блондинка за левым углом»? Даже мне, автору, приходится некоторое время размышлять, какой сюжет скрывается под заголовком. Что уж говорить о читателях.
Еще в книге Кржижановского мне очень понравилась идея прочитать названия книг какого-нибудь любимого автора, образно говоря, одной строкой. Поскольку «у каждого пера свой расщеп, своя особая манера сжимать текст в заглавие».
Сравнительное изучение колонок из заглавий, подписанных одним именем, дает интересный результат. «Цикл романов Жорж Занд разворачивает длинный ряд имен, главным образом женских («Индиана» - «Валентина» - «Лелия» - «Андре» - «Консуэло» и т.д.): это индивидуальные названия индивидуальных жизней, романы о разрозненных «я». Обложки Джека Лондона: «Сын волка» (1900) - «Бог его отцов» (1901) - «Дочь снегов» (1902) - «Дети стужи»(1902) и т.д. – сразу же ясна тема: род.
В книге, которую я цитирую, много дельных замечаний. Есть и просто интересные факты и размышления. Например, рассуждение о том, что как только какая-то книга становится популярной, она получает статус некоего заглавного знака, обеспечивающего нарицательную цену любому подклеившемуся к нему тексту.
«Количество заглавий, паразитирующих на заглавиях же, неперечислимо: «Русская Шехерезада», «Русский Декамерон», «Русский Пустынник, или наблюдатель отечественных нравов», «Российский Вертер», «Кавказские пленницы», десяток заглавных вариантов «Бедной Лизы» вроде «Несчастной Лизы». Все эти названия-чужеядцы сделаны всегда в расчете на то, что путь к глазу и карману потребителя книги уже протаранен заглавием-оригиналом».
Еще довольно забавный пример недобросовестного и, скажем так, алчного подхода к поиску заглавий касается автора по фамилии Лярок.
«Некий Лярок, набредший на счастливое и прибыльное название «Сладострастницы», только прибавлял, в течение двух десятков лет – от обложки к обложке – пояснительное: «Дафна», «Фауста», «Фюзетта», «Гемина», «Луветта», «Фаба» - и этого оказалось достаточно для тиража».
Есть в книге и тема диктата времени. Автор замечает, что старые просторные и ветвистые заглавия умирают, уступая место новым, отрывистым.
«Старинное заглавие, боящееся недоумений и непониманий, педантически растолковывающее и вразумляющее, расползаясь по всему лицевому листу, принуждено было, чем ближе к нижнему его краю, все больше мельчить свои шрифты. В 1668 году автобиографию можно было назвать так: «Чудаковатый Симплициссимус, или описание жизни одного чудака, по имени Мельхиор Штернфельд фон-Фуксгейм; где и как он явился на свет, что видел, познал и пережил и почему оный свет снова добровольно покинул. Чрезвычайно занимательное и во многих отношениях полезное чтение». В 1921 году приходится это делать покороче: «Записки чудака. Эпопея: Я».
В том, что названия укорачиваются, конечно же, чувствуется ритм жизни. «Мы начинаем понимать, что и в мирке, сделанном из бумаги и типографской краски, и за пределами его, всюду, где ворошится слово, - самое главное в заглавном… Стиль малоречивости, уменье расправиться с темой в два-три слова, стал стилем эпохи… Нам некогда прочитывать все книги, - даже заглавия их, если они слишком длинны и извилисты, не успевают задерживаться в наших сознаниях.
Мы требуем часа, сплющенного в секунду; короткой фразы вместо периода; слова вместо фразы; знака вместо слова. В тексте мы сдвигаем точки на расстояние полустроки; из заглавия мы их выбрасываем вовсе. Из веера обложек, мелькнувших за витриной, мы берем в мозг лишь три – четыре стимулирующих мысль слова, - и дальше».
Мне кажется, это было написано вчера, а не весной 1925 года. По-моему, звучит очень современно.