Вокруг советской позиции по поводу прихода Гитлера к власти существует множество высосанных из пальца тезисов. То коварный Сталин специально привёл Гитлера к власти, запретив коммунистам объединяться с социал-демократами. То мудрый Сталин, наоборот, предвидел, что немецкие буржуи приведут фюрера к власти, а потому заранее начал готовиться к войне. Мне кажется, что для ответа на эти измышления стоит узнать, как Сталин относился к тому правительству, что было непосредственно до Гитлера. Поможет нам в этом книжка историка Генриха Августа Винклера «Веймар 1918 – 1933. История первой немецкой демократии».
За две недели до Нового года Шляйхер мог констатировать, что за время его канцлерства существенно улучшились отношения с Советским Союзом. Падение франкофила Папена, враждебно настроенного по отношению к СССР, было воспринято в Москве с большим облегчением. Что же касается нового канцлера, то про него было известно, что он намерен продолжать традиционно хорошее сотрудничество между рейхсвером и Красной армией. Кремль и Коминтерн даже были склонны к существенной переоценке позиции Шляйхера. Так как Шляйхер сосредоточил в своих руках пост канцлера, рейхсвер и всю исполнительную власть в Пруссии, то его считали самым могущественным канцлером за всю историю Веймарской республики.
19 декабря 1932 г. Шляйхер принял народного комиссара по иностранным делам СССР М.М. Литвинова. Последний подтвердил, что канцлер, очевидно, знал уже и так: «В своё время советское правительство с недоверием относилось к фон Папену, но этого не будет в отношении правительства Шляйхера». Литвинов ни в малейшей степени не был возмущён, когда Шляйхер перевёл разговор на немецких коммунистов, подчеркнув в этой связи следующее противоречие: «С одной стороны, коммунисты утверждали, что они якобы борются с Версальским миром, с другой – они рьяно выступают против любого усиления военной мощи Германии и доносят об этом иностранным державам. Россия за счёт своего сурового законодательства гораздо лучше, чем Германия защищена от таких внутриполитических возмутителей спокойствия». Реакция советского дипломата была обезоруживающей. Он заявил, что расценивал бы «вполне естественным, если с коммунистами в Германии обращались бы таким же образом, как в России имеют обыкновение обращаться с врагами народа».
Не менее успокаивающим было для Шляйхера и другое заявление Литвинова. Пакты о ненападении, которые Советский Союз заключил в июле 1932 г. с Польшей и в конце ноября – с Францией, ни в коей мере не направлены против Германии, заверил нарком. «Их цель заключается только в том, чтобы способствовать успокоению ситуации, а также лишить весь мир, и в первую очередь Францию, возможности выставлять Россию как угрозу миру во всём мире». Шляйхер, в свою очередь, заявил, что он отнюдь не воспринимает эти пакты трагически. «Когда пойдёт борьба не на жизнь, а на смерть, то жизненная необходимость окажется сильнее, чем все эти пакты. Жизненные интересы неизбежно приведут Россию на сторону Германии», – констатировал канцлер, с чем Литвинов безоговорочно согласился.
Что мы видим из этого отрывка? Пока официальный агитпроп разглагольствовал о коммунистической революции, советское руководство в действительности ставило на продолжение и углубление сотрудничества с военным авторитарным режимом, вовсю реализовывавшим программу «консервативной революции». Сталин, поборов Троцкого, строил «социализм в отдельно взятой стране», в результате чего в среднесрочной перспективе главный внешнеполитический интерес СССР состоял не в экспорте революции, а в обеспечении собственной безопасности.
Шляйхер, который ещё в 1920-х гг. курировал тайное советско-германское военное сотрудничество, судя по всему, оказывался наиболее приемлемым канцлером для сталинского руководства. Очевидно, что в этих условиях никакого резона поддерживать радикального антикоммуниста Гитлера у Сталина не было. Верно и то, что Советы не обладали никаким даром предвидения и не рассчитывали на то, что максимально удобный для СССР канцлер продержится всего два месяца.