Если есть на Земле места, где уравниваются люди бедные, богатые, добрые, злые, образованные и малограмотные, то одним из них, несомненно, является больница скорой медицинской помощи. Народ здесь лежит самый разношерстный, но с почти одинаковыми проблемами – тяжкими болезнями, травмами, отравлениями и прочими недугами. Хотя, конечно, VIP-персоны даже здесь умудрились создать для себя особые условия существования.
Лев Александрович Бессонов был как раз из таких. Его палата была одноместной, при ней имелся не только собственный умывальник, но и туалет с душевой кабиной, холодильник, электрочайник, телевизор. Нужно ли говорить, что и сестринский уход в палате первой категории тоже был особенным. Однако прелести безбедной жизни отнюдь не радовали Бессонова, который всем своим нутром чувствовал, что дни его сочтены. Опасная болезнь добралась до своей финальной стадии и теперь дожирала его здоровье с утроенным аппетитом. Но даже не это огорчало Льва Александровича больше всего, а то, что всё, чего он добился, что нажил своими знаниями и трудом, теперь достанется совершенно чужим людям.
Часть имущества он собирался завещать местному детскому дому, остальное – двоюродным племянникам, с которыми был едва знаком, домашней прислуге, да и личному водителю тоже. Более близких наследников у него не осталось. Три года назад умерла жена, постоянно болевшая от постигшего семью несчастья. Горе было таким, что даже мысли о случившемся были адскими муками для Бессоновых.
Пропала единственная дочь. Случилось это более двадцати лет назад, когда молодые Лев и Лена с шестилетней дочерью Юлей ехали с дачи. В то время дача была для них не местом отдыха, а большим подспорьем семейному бюджету, поэтому утомлённые от огородных работ родители не заметили, как уснули. Юля сидела у окна электрички, но когда папа с мамой очнулись, её на месте не было. Они подняли тревогу, подключили линейную тогда ещё милицию, но всё тщетно, девочка пропала.
Спустя годы Лев Александрович стал упрашивать жену родить ещё одного ребёнка, но убитая горем Лена не находила в себе сил предать любовь к пропавшей дочке. Душа и сердце были неизлечимо больны от пережитого. Лев Александрович заглушал душевную боль напряжённой работой. Он был физиком по образованию, знал несколько иностранных языков, поэтому помимо науки занимался преподаванием, переводами технической литературы и другой работой, дававшей хороший доход.
Со временем его назначили заведующим кафедрой, а потом и директором НИИ, которым он начинал свой путь во взрослую жизнь. Частые поездки на зарубежные конференции, общение с иностранными коллегами и отечественным научным сообществом были для него тем самым песком, куда он прятал голову от зависшего в семье несчастья. Лена, напротив, ушла с работы, передала видение хозяйством домработницам, сама же занялась чтением духовных книг и поездками по святым местам.
Похоронив жену, Лев Александрович долго не сдавался. Продолжал усердно работать, писать научные труды, обмениваться опытом с коллегами из-за рубежа. Пожалуй, он даже не осознавал, что обзавелся довольно завидным состоянием и недвижимостью. Всё, что его окружало, он считал неизбежными атрибутами своего положения в обществе, не более того. Когда же впервые он задумался о завещании, горькая мысль пронзила сердце. Господи, кому я всё это оставлю? Большой дом с усадьбой, две машины для себя и жены – всё было таким же, как и у всех коллег. В доме часто принимали зарубежных гостей, машинами пользовались по необходимости. Ощущение бессмысленности всего, что он делал, чем владел, сломало его.
Один за другим два инфаркта принесли ему новый статус – инвалида второй группы, а нынешний, третий, оказался обширным, и прогнозы были весьма неутешительными.
— Доброе утро, господин выздоравливающий! В палату вошла медсестра Наташа, как всегда, с радостной улыбкой на лице.— Чем сегодня будете завтракать? Есть легкий творожный пудинг с фруктами, есть тушёная рыба с картофельным пюре?
Лев Александрович тоскливо посмотрел в окно:
— Какая разница, чем завтракать? “Не сегодня так завтра ему вообще не понадобятся завтраки. Скорей бы умереть и всё забыть!”— Спасибо, Наташенька. Наверное, просто чайку попью, если можно.
— Нет, нельзя, – шутливо, но настойчиво ответила медсестра.— Вам нужно восстанавливать силы, нужно кушать, что вы?
Лев Сергеевич смутился, ему не хотелось выглядеть капризным богачом, поэтому сказал первое, что пришло в голову:
— Ладно, давайте запеканку.
Наталья, радуясь, что уговорила такого пациента позавтракать, умчалась, а Бессонов снова тяжело вздохнул: «Зачем было столько жить, если у тебя даже наследников нет? Эх, жаль, раньше смерти в могилу не ляжешь». Весь день тяжелые мысли не давали покоя. Он пытался отвлечься, попросив медсестру включить телевизор, но голоса диктора и содержание новостей нагнали еще большую тоску.
— Ну что ж вам не лежится? – досадовала Наталья. Вам покой нужен, а вы о чем-то переживаете. Нельзя так, Лев Александрович.
В конце концов, под вечер Бессонов уснул. Сон был тонким, светлым и чуть-чуть тоскливым. К нему пришла жена, которая шла по цветущему лугу и манила его за собой. «Наверное, мне пора к ней», – подумал во сне Лев. Но тут же увидел на краю луга свою дочь, Юлю. Тянула к нему свои ручки и пыталась утащить с волшебного луга. Бессонов наклонился к ней, взял за руку и тут же ясно почувствовал тепло детской ладошки.
Он открыл глаза. В палате горел ночной свет, а рядом с ним действительно стояла малышка и держала его за руку. Лев Александрович схватился за сердце:
— Юля!
— Нет, – ответила та, – я Лена. — Здесь так много комнат, и я потерялась.
Бессонов присмотрелся. Перед кроватью стояла живая девочка, очень похожая на его дочь.
— Леночка, – умилился Лев Александрович, – Как же ты здесь оказалась?
— Я проснулась, а мамы рядом нет. Тогда я взяла фломастер и пошла ее искать.
Бессонов увидел, что в левой руке малышка действительно зажала пачку разноцветных фломастеров.
— Ты, наверное, очень любишь рисовать?
— Да, – ответила та, – Люблю. Мне фломастеры медсестричка подарила, Танечка, чтобы я не плакала.
— Это почему же ты плакала? – с жалостью спросил он.
— Потому что, вот. Девочка прошлась по палате, чуть прихрамывая на левую ножку.— Врач сказал, это навсегда.
Лев Александрович опять схватился за сердце.
— Боже мой, но почему?
— Доктор сказал, надо было прививку делать, а мама не разрешала.
— Вот как? , – протянул Бессонов. И тут же решил сменить тему разговора:
— Может, нарисуешь мне что-нибудь, Леночка?
— Конечно, – обрадовалась та.— Правда, я умею только маму рисовать, а больше ничего.
Она взяла с тумбочки лист с назначениями и стала с обратной стороны рисовать свою маму.
Лев Александрович наблюдал, когда на листке появилась женщина неопределенного возраста с ярко-желтыми волосами, синими глазами и ярко-красными губами, он невольно улыбнулся. Малышка вопросительно посмотрела на него, и он поспешил с комплиментами:
— Красивая у тебя мама, молодая.
— А это еще не все, – сказала девочка и принялась рисовать на шее цепочку. Она тщательно выводила каждый овал, слегка высунув от усердия язычок и сдвинув светлые бровки к переносице. Бессонов слышал, как она сопит от усердия, и вновь невольно улыбнулся:”Давно мне не было так хорошо”, – неожиданно подумал он.
Тем временем Лена дорисовала цепочку и принялась изображать кулон. Наконец, повернула листок с рисунком к Бессонову. Тот присмотрелся и вдруг закричал:
— Сестра! У него помутилось в голове, пульс участился, показалось, что его вот-вот хватит еще один инфаркт. Прибежавшая дежурная тут же вставила в капельницу флакон с лекарством, подсоединила систему к игле, которая была вставлена в вену Бессонова и заклеена пластырем, и стала смотреть на приборы. Только сейчас она заметила в палате девочку:
— А ты что здесь делаешь?, – гневным шепотом накинулась она на малышку.— Ну-ка, беги в свое отделение!
Лена, хромая и чуть не плача, попятилась к двери, но тут уронила фломастеры и расплакалась в голос.
— Да что же это творится? Медсестра быстро собрала все с пола, схватила девочку на руки и вынесла в коридор. Малышка беспомощно всхлипывала и бормотала:
— Я не знаю, я не знаю!
— Что ты не знаешь, девочка?
— Не знаю, куда идти, я потерялась!
Медсестра вытерла ей слезы, поставила на пол и сказала:
— Постой здесь, сейчас я проверю приборчик и отнесу тебя в детское, хорошо?
Леночка молча кивнула. Когда ее вернули в свое отделение, там уже был переполох. Пропала маленькая пациентка. Мама Лены заламывала руки и рыдала во весь голос, невзирая на шиканья медсестер. Другие мамаши пугливо выглядывали из палаты. Увидев свою дочь на руках медсестры, молодая женщина мгновенно успокоилась, подбежала и выхватила ребенка, будто его не хотели отдавать. Лена, рыдая, уткнулась матери в плечо.
На следующее утро Наталья не узнала своего умирающего пациента. Он встретил ее радостной улыбкой и заговорчески сияющими глазами.
— Рада вас видеть в хорошем настроении, Лев Александрович! – воскликнула медсестра. — Вам сегодня легче?
— Наташенька, я тебе больше скажу, у меня сегодня праздник. Только, пожалуйста, помоги мне этот праздник не погубить.
— Хорошо, Лев Александрович, а что нужно сделать? — неуверенным голосом спросила Наталья.
— Найди мне, пожалуйста, в детском отделении вот эту даму. Он показал ей рисунок Лены и продолжил: — Вчера сюда приходила ее дочка, Леночка хроменькая. Она потерялась в коридорах и забрела в мою палату, а потом нарисовала мне свою маму. Так вот, мне очень нужно увидеться с этой женщиной.
Наташа удивленно рассматривала детский рисунок. Мама как мама. Дети обычно таких и рисуют. Но все-таки взяла портрет и пошла в детское отделение.
Когда в палату вошла мама Лены, держа дочь на руках, Лев Александрович уже полу сидел на приподнятой кровати с двумя подушками под спиной. Женщина была в больничном халате, а потому кулона, который так заинтересовал Бессонова, не было видно. Он всматривался в облик пришедшей и будто что-то вспоминал. Потом, наконец, не выдержал и спросил:
— Простите, не могли бы вы показать, что за кулон у вас на шее?
Она вынула цепочку и подошла ближе. Бессонов взглянул на кулон.”Четырехлистный ониксовый клевер” в серебряной оправе и невольно вскрикнул:
— Юлечка!
Женщина вздрогнула и стала всматриваться в лицо Льва Александровича:
— Вообще-то по паспорту меня зовут Анастасия, сказала она.— Но я точно помню, что мои родители называли меня Юлей. Только это было очень давно.
— Девочка моя, — простонал Лев Александрович, — Ты все-таки нашлась.
Анастасия все еще не понимая, что происходит, оглянулась на дочь, которую оставила посреди палаты. Девочка указала пальчиком на Бессонова и сказала: — Это тот самый дедушка, про которого я тебе вчера рассказывала.
Анастасия еще раз внимательно вгляделась в лицо Льва Александровича:
— Вы что, хотите сказать, что я ваша дочь?
— Скорее всего, скорее всего, — дрожащим голосом ответил он. — Ты помнишь, как ты потерялась? — Конечно, помню, — призналась Анастасия и Юлия. — Мы ехали в поезде, мои родители заснули, а тут по вагону проходили бродячие музыканты, и мальчик с маленьким щенком на руках поманил меня. Я встала и пошла за ними.
Лев Александрович схватился за голову:
— Боже мой, проспать собственного ребенка, проспать целую жизнь.
Между тем Юля продолжала:
— Когда мы сошли с поезда, меня повели в какую-то каморку, накормили и переодели в другую одежду. Я увидела, что мне принесли чужие вещи и подумала, что они, наверное, и кулончик мой заберут, поэтому я тихонько сняла его и положила себе в рот. Так потом всю жизнь часто прятала.
— А ты разве не плакала, не скучала по нам? — спросил Бессонов.
— Плакала, но… — Они мне сказали, ты же видела, твои родители в поезде умерли, ты теперь сирота.
— Бедная девочка, — всхлипнул Лев Александрович.
— И как же тебе жилось у них? — Да как всем, — усмехнулась она.— Заставляли ходить по поездам, милостыню просить.
— Какой ужас! — только и повторял Бессонов.
Юля поджала губы:— А потом они меня продали каким-то сектантам, те были вообще не в себе, я на них еще в полицию заявила. По нескольку дней заставляли голодать и молиться, только и польза от них, что научили читать, а потом, когда мне исполнилось 15, привели к их главному жрецу и оставили в его гареме. Я в его библиотеке убиралась, много книг там перечитала, а он рассказал, что мы должны родить настоящих людей, а тех, которые сейчас нашу землю населяют, нужно истребить. Ни в одной книжке я такого бреда не читала. Сыновей они наших забирали, как только мы переставали кормить их грудью, говорили, им мужское воспитание нужно, а дочерей разрешали оставлять до 15 лет. Дети часто болели, умирали, потому что никаких прививок им не делали. Говорили, что после прививок дети перестают быть чистыми. Вот так и Леночку мою не дали привить, а она где-то полиомиелитом заразилась. Когда мы сюда попали, она была вся скрюченная, как от судороги. Мы же с ней сбежали от наших мучителей, выскочили из леса на дорогу, а там как раз скорая ехала. Спасибо, что остановились, забрали нас сюда.
— Не может быть, мы все-таки встретились, — проговорил потрясенный Бессонов и с надеждой спросил: — А ты нас с мамой хоть чуть-чуть помнишь?
— Вас очень смутно, а маму Лену помню хорошо. Она красивая была, добрая. Она сюда приходит? — Эх, деточка, только во сне теперь и приходит. Умерла она с горя, промучилась двадцать с лишним лет и не выдержала. А я вот следом заболел да помирать собрался, но теперь я совсем этого не хочу, — вдруг засмеялся отец.— Леночка, внученька, так тебя, значит, в честь бабушки назвали? Он протянул руки к малышке, и та, оглянувшись на маму, подошла к нему. — Так, девочки мои, — деловито сказал Бессонов, — Мне нужно обязательно вылечиться, и тогда все вместе поедем домой. А знаете, как хорошо дома? У нас там столько комнат, и сад есть, и маленький прудик во дворе.
Лена хлопала ресничками и слушала дедушку с приоткрытым ртом. Юля смущенно поглаживала кулон и не знала, что сказать. Наконец спросила:
— А что такого особенного в этом украшении?
— О, это вещь старинная, дореволюционная, хоть с виду и простенькая. Его твоей маме прабабушка подарила в качестве оберега, сказала:— «Оникс, камень непростой, силы придает». А мама потом подарила этот кулон тебе, когда ты сильно болела.
Юля наконец стала осознавать, что с ней происходит. Удивительно, что Лене захотелось нарисовать меня в этом кулоне. Я ведь надела его только здесь, в больнице, ну, стала открыто носить, не таясь. Получается, без этого мы бы с вами не встретились.
— Получается, — улыбнулся Лев Александрович, — Только давай договоримся, с этого момента ты называешь меня папой и на «ты», а Леночка будет называть меня дедушкой Левой. Согласны, мои дорогие?
Юля и Лена переглянулись и как по команде бросились обнимать его, потому что никого роднее него на этой земле у них не было. Лев Александрович же развил бурную деятельность и заплатил, чтобы Лене провели обследование о состоянии ее хромоты. Как выяснилось, по квоте такое не исправляли, но платно гарантировали чуть ли не стопроцентное решение. Собственно, так все и получилось. И уже спустя полгода на праздновании дня рождения Леночки уже никто не мог толком вспомнить, как неуклюже она раньше ходила.