Окончание воспоминаний войскового старшины Никиты Ивановича Вишневецкого
Отступили мы верст за пять, или и того более. Стоны раненых заставили нас остановиться; снесли в одно место убитых и раненых, и что мы увидели? Аллах, Аллах! Сколько было и тех, и других!
- Но сколько же было? - спросил я. На этот вопрос был один ответ: "Аллах, Аллах, много, много!".
- Да не так много, - вмешался в разговор один горец, - доселе молчавший: срублен шашкою один, ранено шашкою семь, прикладом убили троих, и один пропал без вести. Срубил и ранил шашкою сотник Горбатко, так как у простых пластунов шашек не было; прикладом были убиты трое в первый наш приступ.
Очевидно, что в этих словах не было правды: как будто и не было убитых от пуль?
Не возражали мои рассказчики на это показание, но и не подтверждали его, как явно ложное. Между прочим, они присоединили к своему рассказу и следующее.
"На посту, сколько мы можем припомнить, было два ящика с орудийными снарядами; один был взорван пластунами, а другой достался нам. Может быть, и еще где-нибудь хранились снаряды; но второпях мы не искали их. Взрыв ящика не причинил нам вреда; только сотрясением было отброшено несколько человек; но пластун, взорвавший ящик, был убит наповал, и на нем загорелась одежда.
Как мог пропасть у нас один без вести, мы никак не могли узнать и теперь, наверное, не знаем: вероятно, он был убит и при переезде через реку упал в воду; или он был убит взорвавшимся ящиком, и труп его настолько обезобразился, что мы второпях не могли отличить его от пластуна; а может быть, он был убит пулею, и мы, рубившие трупы пластунов, и его изрубили в куски.
Еще одно предположение: если то правда, что крыша казармы обрушилась еще до пожара, то легко могло случиться, что этот черкес был в числе разрушавших крышу, провалился вместе с нею и вместе с пластунами сгорел".
На привале мы сосчитали всех убитых и раненых. Муллы записали их, прочитали молитву, и мы все помолились за наших убитых братьев. Эфенди же после этого сказал очень чувствительную речь, из которой нам особенно памятны его слова:
"Верно нам, правоверные, придется покориться Московии, если уже марушка двоих у нас убила. Неслыханный и невиданный случай между храбрыми горцами. Это позор и наказание нам от Аллаха. Всемогущий Аллах видимо наказывает нас в боях с русскими. Но я верю, что накажет и их.
Вот мы все поголовно пойдем к правоверному, солнце-сияющему, лунно-светящемуся великому нашему султану и вместе с ним ударим на Московию, и кровь наша и наших предков не пропадет даром: ею обольются все гяуры".
После этих слов мулла закрыл глаза и горько заплакал; заплакали и мы все. Когда же он открыл лицо, то громко и протяжно повторил слова, сказанный на посту, повторил как бы в укор нам: "горели, сгорели, а все-таки не сдались!". И мы все повторили эти слова.
Таков обычай у нас: повторять последние слова старшего между нами.
На этом же привале мы положили называть этот пост "местом смерти", и двинулись домой. Что было дома, и рассказать невозможно. Плач был всеобщий; все от мала до велика посылали самые страшные проклятия своим врагам гяурам-пластунам, хотя каждый из нас и сознавал, что эти храбрецы, погибшие сами и побившие немало из наших, ни в чем не виноваты; и зная наперед их упорную защиту и их такую храбрость, мы, из одного уважения к таким людям, не напали бы на них, и, тем более, что их всего было только 35 человек, да храбрая марушка, а не 100, как мы предполагали. Да, у этих пластунов сердце было каменное, а тело железное".
- Где же шашка Горбатко? - спросил я.
- О, отвечали, - она переходила из рук в руки и дошла до самой высокой цены.
- Разве, - снова я сделал вопрос, - железо было особенно хорошо?
- Железо, - отвечали горцы, правда было очень хорошее; но у нас есть получше. Да как такой шашке не быть дорогой? Ею нас Горбатко рубил, и из раненых им половина умерла; ей и цены не было бы, если бы мы не уходили в Турцию.
- Нельзя ли мне купить ее? - спросил я.
- Нет, нельзя, - отвечали горцы, так как мы не знаем, у кого она находится. Слышали мы, что хотел купить ее Бабук (здесь генерал-лейтенант Павел Денисьевич Бабыч, начальник Адагумского отряда) и отослать родным Горбатко; но достал ли он ее, мы не знаем. В наших глазах самую большую ценность имело ружье марушки, но в суетах все ружья перемешались, и мы не могли узнать, которым била нас храбрая женщина.
- А много вы ружей взяли? - спросил я.
- Немало, - отвечали горцы, - да мало было в числе их годных; уцелели только те, которые были в руках пластунов, а запасные они все, предвидя нападение, переломали: били дуло о дуло".
Я чем мог угостил горцев и кое-что подарил им на память, поблагодарив за сообщенные сведения о моих дорогих братьях-пластунах. Горцы сердечно были тронуты моим обращением с ними, взяли меня за руки и сказали:
- Мы передали тебе всю истинную правду, и в том в свидетели ставим Аллаха. Для нас теперь все равно, мы идем в новое государство; все здешнее для нас теперь чужое; скрывать или преувеличивать что, нам нет никакого расчёта; если бы мы хотели лгать, то уж верно не называли бы храбрецами наших заклятых врагов-пластунов.
Воспользовавшись таким расположением моих собеседников, я спросил:
- Как же вы не знали, сколько на посту пластунов?
- Да разве этих людей, - отвечали горцы, - можно было обмануть, что-нибудь выведать о них? Горбатко был хитрее самого чёрта. Мы прибегали к разным хитростям, и ничто не помогало; посылали например наших мальчишек для продажи пластунам яиц, кур, сыра и т. п., но и их не пускали в огорожу поста.
Раз мы выпросили у мирных черкесов арбу с быками, одели молодого парня в женское платье, закутали его с ног до головы чадрою и посадили с ним трёхлетнего мальчишку; другой горец сел за кучера, как бы муж этой женщины. Мы так хотели обмануть пластунов: когда арба будет подходить к посту, аробщик должен вынуть из оси колышек; арба опрокинется, марушка с ребенком повалятся и как бы ушибутся, и аробщик обратится к пластунам за помощью.
Так все и случилось: человек 20 пластунов выбежало; один из них побежал, чтобы принести топор поправить арбу. Так как шел сильный дождь (мы нарочно выбрали такое время), то аробщик просил дать приют его жене и ребенку в казарме поста; значит, чтобы все высмотреть. Один пластун пошел доложить об этом начальнику, а марушка наша продолжала орать благим матом; только мальчишка перестал плакать, так как он нисколько не ушибся, как и сама марушка.
Вместо разрешения, вышел сам Горбатко, принял живое участие в марушке, дал в пузырьке какую-то жидкость растирать ногу, а мальчику четыре куска сахару и сухой бублик; но в пост не разрешил войти даже и ребенку; к тому же и дождь перестал.
Невольно подумали аробщик и марушка: вот идол, а не человек; никак не обманешь! С тем и уехали. Нам не так нужно было знать, сколько человек на посту, как самое внутреннее устройство его и угадать, где будут находиться пластуны во время боя.
Когда я рассказал, что был на посту за несколько часов до этого боя, то они удивились и начали с лихорадочным любопытством расспрашивать, что говорил о горцах Горбатко; не было ли убитых или раненых пластунов во время стрельбы горцами из-за кустов.
Едва я мог уверить их, что всего-то они урону нанесли одному пластуну, пробивши ему бурку, которой он и не хотел починить, а оставил в таком виде на память. При этом собеседники мои вторично сели и рассказали еще два случая.
"Мы в правду держали их, как в тюрьме; но и пластуны не оставались в долгу: они выходили ночью, заседали в кустах или в лесу и нападали на наших. Однажды встретились с нашими джигитами, ранили лошадь; джигит соскочил с нее и убежал с остальными, а пластуны схватили лошадь; один сел на нее, но лошадь не могла идти; пластуны сняли седло и уздечку, а лошадь пристрелили.
Другой случай. Пробрались они верст за 20 к нам в горы и украли корову; мальчики видели и дали знать в аул; мы поскакали на лошадях догонять; но куда они делись с коровою - не нашли: как будто в землю провалились. Мы отыскали бы их с собаками, но в поспешности забыли взять собак; полагали, что пластуны убили и бросили корову, но нет: на другой день на посту на высоком шесте красовались коровья голова и кожа для показа нам.
Мы были удивлены ловкостью и быстротой пластунов, от души смеялись, сделали несколько выстрелов по голове и коже и уехали домой".
Поговорив еще кое о чем, мы дружески распрощались с черкесами. Да, дружески. И странное дело! Оружие, которое во время боя делает нас врагами, оно же во время мира связывает нас не только дружбою, но и братством.
По уходе моих рассказчиков, у меня явилось сомнение: неужели взрыв ящика так дешево обошелся им? Сомнение мое еще более увеличивалось тем, когда один из собеседников, молодой черкес, начал по пальцам считать число жертв этого взрыва, и ему приказано было замолчать.
Теперь возвращаюсь к моей поездке. Проезжая мимо места "поста смерти", я едва мог заметить уцелевшую насыпь, где стояло орудие, по своему положению остававшееся едва ли мертвым зрителем страшного побоища. Я не мог отыскать братской могилы павших героев и вынужден был отправиться в ближайший хутор, где обратился с просьбою к одной женщине указать место могилы.
С видимым удовольствием она согласилась исполнить мою просьбу, привела меня к речке и указала место могилы, которая уже давно была смыта речкою, и кости пострадавших унесены водою. Горько было мне слышать слова этой женщины, указывавшей пальцем: "тутенько воны булы, и ихни маслаки (кости) выносила ричка, мабуть, бильше году, и кинжалы попадались, може ще и теперенько е, та ще в зимли".
Распрощавшись с этой доброй жинкой, я чувствовал, как сердце мое сжималось, и невольно пришла мне мысль: кто был начальником отряда, шедшего подать помощь, и чем он руководствовался, отдавая приказание похоронить павших близ самой речки? Неужели не было другого, более удобного места? В правую сторону есть прекрасная местность и такой простор, что целый город можно построить.
Этих героев, лет 20 тому назад, хотели почтить устройством на их братской могиле памятника. Деньги были собраны, кажется, тогда же после похорон; но этих денег оказалось так недостаточно, что и одной надгробной доски с надписью нельзя было сделать.
Войсковой старшина, Василий Степанович Вареник, которому было поручено устройство памятника, хлопотал о добавлении из войсковых сумм или же открыть подписку; но и в том, и в другом ему отказали, ссылаясь на "законное основание". На сем же основании Василий Степанович вынужден был собранные деньги представить обратно в Войсковое Правление; тем это дело и кончилось.
Вначале же оно принято было с живым сочувствием наместником Кавказа Его Императорским Высочеством Великим Князем Михаилом Николаевичем, который изволил разрешить постановку памятника с такою надписью:
"С изволения Его Императорского Высочества, главнокомандующего Кавказскою армией Великого Князя Михаила Николаевича, сооружен Кубанским казачьим войском сей памятник в воспоминание навеки славного подвига неустрашимости, самоотвержения и точной исполнительности воинского долга, оказанного командою из 35 человек 6-го пешего Кубанского казачьего батальона, бывшего в гарнизоне поста Липкинского при отражении нападений трёхтысячного скопища горцев 4 сентября 1862 года, причем убиты неприятелем начальник поста сотник Горбатко и 34 человека нижних чинов, именно:
Урядник станицы Староминской Иван Молька, казаки той же станицы: Сергей Цисарский, Михаил Вовк, Яков Юдицкий, Григорий Тримил, Семен Радченко, Михаил Линец, Иван Пича, Иван Ивченко, Федор Яковенко, Афанасий Чмил, Роман Романенко, Филипп Дудка, Ерофей Иванский;
Казаки станицы Старощербиновской: Леонтий Тыцкий, Савва Колясник, Василий Волошин, Емельян Ильченко, Василий Подгорний, Петр Прозоря, Федор Вивчар, Фотий Сковорода, Феодосий Степаненко, Василий Моршук.
Казаки станицы Уманской: Семен Андрющенко, Дмитрий Рясик, Козьма Родионенко, Михаил Ермоленко, Трофим Соловьян, Каленик Козик, Василий Филобок, Григорий Пинчук, Куприян Устиненко, и казак станицы Камышеватской Иван Тур.
Сверх того убита жена постового начальника Марьяна; защищая труп своего мужа с ружьем в руках; она поразила смертельно одного горца, а штыком другого, и затем была изрублена неприятелем.
Горсть храбрых сопротивлялась более часа, но, уступая громадному превосходству сил, пала геройскою смертью, нанеся огромный урон неприятелю.
"Вечная благодарность вам, славные воины, от ваших соотечественников!".
Рукопись почтенного войскового старшины Кубанского казачьего войска Н. И. Вишневецкого, потомка известных князей Вишневецких, передана в "Русский Архив" через меня: Иван Устинович Палимпсестов (12-го октября 1889 г., Москва).