August 13, 2024
Индивидуализация — собирание себя вокруг высшего, вокруг Бога и внутри мифа. Такая трансформация сознания возможна только при том условии, что человек существует прежде всего как существо не от мира сего, переживающее опыт падения и захвата из себя во вне.
Переживание этого раскола, в котором «обрывающееся в бездну телесное сродство с животным» преодолевается тем, что «бытие божества как будто бы ближе нам, чем отчуждающая странность живого существа» (Хайдегер).
Вот и простой вывод — индивидуализация, субъектность являются препятствием для сценариев вечного обновления в этом мире.
Сам процесс обретения знания о себе предполагает движение в совершенно ином направлении — собственно, в единственно возможном — к изначальному, а значит имеющему принципиальное завершение бытия.
По простому — осознанный человек принципиально смертен, его бытие намеренно развёрнуто к смерти, как точке реализованного смысла, к завершённому сюжету и потенциальному освобождению.
Человек живой и пробуждённый мерит себя смертью, а не рождением.
«Важно не то, с кем родился, а то, с кем будешь умирать». Это — истинная семья..»
Так, осознающий всю протяжённость жизни, как единый сюжет принципиально противопоставлен мороку «внутреннего ребёнка», некоего не созревшего существа, нуждающегося в непрерывном поглощении мира.
Родовые, природные связи, философия архаики, астрологический четвёртый дом, лунные программы. Всё то тесто, глина, мякоть, теплота, окутывающее и погружающее в сон бытие, всё то убаюкивающее в бесконечность перерождений посапывание по сути дело античеловечна.
В этой демонической логике работы с душий — с психе существует то, что часто понимается ныне под опытами психотерапии, духовных положительных практик, всего того, что предполагает в человеке удобное не страдающее, «нормальное» существо.
А кто, собственно, сказал, что человек со всеми его изъянами и ограничениями сознания, со всей его неразвитой и замкнутой на себе душой не должен страдать?
Когда, по внимательному-то рассмотрению, становится ясной прямо обратная задача — проявления иномирного, вечного, а потому — страдающего и получающего опыт…
По сути же человек-потребитель предполагает совершенно иное — он хочет, чтобы психотерапия, к примеру, избавила его от души, вылечила его от беспокойства ещё живой и трепещущей бабочки — психе.
И, надо сказать, есть целые армии учителей успешности, которые, разумеется за солидные суммы, пообещают излечить человека от мучительного опыта восприятия жизни психе.
На этом этапе человек совершенно не субъектен, ему расскажут, к примеру, что во всех его неудачах виноваты другие — родители, злые соседи, жестокие одноклассники, уличные собаки, злые учителя — словом, кто угодно может пригодится для поддержания потребительско — детских сценариев «я — жертва».
В человека легко загружаются те опыты, которые создадут ему нужную картину мира. Ведь под руководством слабое сознание «вспомнит» любой сюжет, который может стать очередной «линзой реальности».
В человека интегрируются сценарии сна, закрытости, «любви к себе» и т. д. - говоря в другой терминологии бесы захватывают человека, и часто он практически умирает в тонких сценариях, хотя в сюжетах обслуживания жизни тела, такой человек может быть вполне активен и наполнен всеми внешними признаками успешной жизни.
Просто всё его дальнейшее существование до смерти предопределено грубыми и очень простыми сценариями жизни животных и голодных духов.
Пожалуй, только глаза выдают его сразу… Такой человек может быть давно мёртв.
Случается, что такой опыт умирания человека для тонких сюжетов случается наблюдать, так что с какого-то момента случившегося захвата невозможно помочь, исправить чужую судьбу.
Человек же как таковой, истинно живой существует лишь за пределами этого дрожащего и мягкого тела бытия, человек находит себя лишь в трансценденции — за пределами мира сего.
Для астролога в оценке того, где же человек собирает своё сознание важно понимание качества проявления плана личных планет, начиная с оценки лунного захвата.
Так, к примеру, Луна, оказавшаяся под управлением Меркурия, да ещё в значимой позиции, скажем, близко к Асценденту, с большой вероятностью сделает сюжет безудержного рационального потребления бытия едва ли не основным.
Любое поведение будет оправдано унылой логикой необходимости,едва прикрытой показной заботой о быте, о детях и т.д.
Впрочем, примеров того или иного характера обусловленности чрезвычайно много, каждый из них верен для одного человека, но может быть иначе прочитан при наличии другого сознания.
Поскольку именно характер сознания всегда ставит момент проявления в центр натальной карты. Карта рождения подобна тому, как первая капля падает в бесконечный градиент протяжённости и неразрывности — мира без человека, без наблюдателя лишённого центра, точки собирания реальности.
Состояние бытия без человека — чистой потенции, безвременья, лишённого знания имён. Вечно спящая и непрерывно движимая бесконечность непроявленных вариантов, неразделённая, не имеющая границ, а потому лишённая времени. Хаос.
Потенциал любой дробности, вещей, сюжетов, отношений — всего, что потом возможно будет вообразить, в состоянии непроявленности лишь может состояться.
Это — чистая глина бытия, не выделенная алхимическая соль.
Глиняные прометеевы человечки в этой глине никак не оформлены, они — вода, неразрывность.
Надо заметить, что легко перепутать, не различить состояния вод. Состояния текучей эмоциональности, природы чувственного восприятия. Бликующей, вечно изменяемой субстанции, вовлекающей нас в изменения от почти чёрного до вспышек отражённого ослепительно белого. Вода может быть столь разной, а потому так легко обмануться при погружении в чувственный поток восприятия.
Вода небесная и вода земная — зеркало, гладь, всматриваясь в которую попадает в бытие переотражений тринадцатого эона Пистис София гностиков. Высшее небесная вода тридевятых ангельских царств более не доступна для неё, а стремление пережить опыт в чувственных водах мира сего всё более окрашивают их в смолянистые оттенки алхимического нигредо.
Жидка глина земляных человечком не знает агента разделения вод.
Меж тем, как земная вода болот, стоячих эмоций, лакун с ароматами гниения не способна утолить жажду, не создав последствий отравления.
«Дай мне напиться железнодорожной воды»
(БГ)
Это надежда на силу пространственных обновлений.
«Когда я был мал, я ставил весь мир по местам»
Где-то в другой точке унылой горизонтали мы продолжаем надеяться на то, что небо над нашими головами таки изменится.
Но наше небо — продолжение нашей головы, и где бы мы не оказывались, мы возим за собой наше небо. Оно — вечно недостижимое, а потому понятнее отражение неба в земных водах страстей и вовлечений.
Память о состоянии изначального покоя, о времени, когда земля была безвидна и пуста,
Это то самое состояние, что обнаруживает человек, в моменты вовлечения в мистические, медитативные, созерцательные практики целостности, безмятежность вечной протяжённости, субстанция тварного, которое не живёт и не умирает, потому, что никто не посмотрел на него, а значит — никто не создал время.
Момент рождения — запуска жизни — проявление карты рождения — первая точка возникающей определённости.
«Где» и «когда» — вопросы возможные только при возникновении прерывания вечной глиняной протяжённости.
Прерывает неразрывность и бесконечный градиент лишь установленная точка появившегося сознания.
Установление индивидуального бытия. Хаос лишённый формы обретает порядок и границы, проявляет себя в сюжете, т. е в возникающем времени только за счёт того, что «внутри» этой изначальной глины возникает боговдохновенный обладатель «не глины», трансцендентного, иномирного.
Установление точки, момента рождения проявляется форма бытия ( отражённая, кстати в натальной карте, ключ к пониманию изначальной ясности полнознаковой системы домов в астрологии).
Однако, на этом этапе форма является, но не знает себя формой. Проявляется тело — предмет, появляется младенец, который, следуя определению О.М Ноговицина о первом состоянии формы, «знает себя, но не знает, что знает».
Или, как было сказано выше в обращении к Василию Великому : настоящее же ускользает от чувства прежде, нежели познано.
Сознание оказывается в состоянии формы конечной вещи, непосредственной, не сознающей себя деятельности.
(В этой части наших размышлений так много ясных формулировок Наговицына, что мы так или иначе прямо или косвенно цитируем, опираемся на размышления этого великого философа.)
Так или иначе, наше проявление — момент установления точки в градиентном поле бесконечных возможностей создания форм, очерчивания границ, создания предметности. Проявление создаёт сюжеты, поскольку последовательности возможны именно во времени.
Человек познаёт себя простым способом воспроизводства знания о себе, просто воспроизводя себя без всякого наблюдения — созерцания себя.
В таком состоянии он в принципе не знает себя, не подозревает о способах самопознания, не имеет инструментов для работы с собой.
Надо заметить, что такое состояние — наиболее привычное для большинства людей, смыслом деятельности которых являются конечные вещи, конечные смыслы отношений, социальные вещи и т. д.
При этом границы обладания одним неизменно, с причинением страданий неполноты и утрат сменяются следующей вещью, мир количеств создаёт гарантированно поддерживает непрерывность вовлечений, вечное возвращение к попытки утолить принципиально неутолимое.
Это как раз тот план сознания ( или «сознания в кавычках») , что ныне занимает нишу «знания о душе» - психология, обслуживает мир вечно голодных умов — голодных духов мира демонических количеств , протяжённости, которая замкнута сама на себя в цепочки вечных повторений.
Таким образом человек выпадает в некое «настоящее время», в котором повторяются одни и те же модели захвата под видом порождения чего-то нового. Беньямин пишет о том, что именно эта обречённость вечных повторений превращает мир человеческий в мир адский.
Повторяемость в нынешней реальности смыкается с машинным, технологическим, подлежащим бесконечному воспроизведению, копированию, обесцениванию.
Машина принципиально противопоставлена искусству, в том хотя бы смысле, что машина — всегда винтик, часть, элемент, функция проявленного мира, в то время, как всё создаваемое искусством принципиально не принадлежит этому миру, обретая свою ценность только как вечно исчезающее в небытие, в запредельность явление иного, обесценивающего вещно -машинный мир.
Характеристикой такого восприятия человека, отражённого от вещей оказывается прямая чувственная достоверность бытия, которая тут воспринимается чем-то настоящим, действительным, тем, что возможно потрогать, ощутить, поглотить, познать в акте наслаждения таким впечатлением.
Это предельно смертное, сосредоточенное на конечных вещах миропредставление начинает грезить о вечной жизни вещей — вечной молодости прежде всего своего тела, как инструмента, с помощью которого сохраняется возможность получения наслаждений от мира.
Понимаемая таким образом красота, мир, разумеется не спасает, а становится основанием для погибели этого самого мира.