Автор: Александрийский библиотекарь
То ли дело у нас клад – всем кладам клад! Его можно и в мешок, и в сундук, и в Оружейную палату! Всем привет. Мы продолжаем бродить по городищу Старая Рязань. И сегодня нам попался самый первый – и самый крутой – клад с этого памятника Древней Руси. Нашли его в 1822 году крестьяне помещика Шестакова Устин Ефимов с сыном и Яков Петров. Они взялись починить ставшую малопроезжей дорогу возле величавых городских валов. И в яме обнаружили полуистлевшую кожаную сумку. А в ней немалые ценности. Вчитайтесь: кресты яшмовые в золотой оправе, пуговицы золотые, почки заячьи верченые кольца, серьги и перстни из того же презренного металла, зарукавья, подвески и цепочки с камнями и жемчугами.
Весы показали 6 фунтов. Это, почитай, 2,5 кг драгоценностей. Нет, я еще добавлю. Нравится мне перечислять это изобилие. Два больших круглых колта, бармы из дутых бусин и круглых медальонов, браслеты, образки.
Но особую ценность представляли тринадцать круглых золотых блях разной величины, усыпанных самоцветными каменьями и украшенных ликами святых. И все это выполнено в технике живописи по эмали, по-научному финифть. Пять из этих медальонов были парными, три непарными.
Помещик Шестаков был человек законопослушный. А, может, испугался, увидев, экое изобилие может земля рязанская рожать. И от греха подальше передал найденные сокровища рязанскому губернатору князю Лобанову-Ростовскому. Это для Шестакова он был царь и бог. А так-то и у него имелся свой вышестоящий начальник, генерал-адъютант императорского двора Балашов. Кстати, он попутно был генерал-губернатором всея великия и малыя Рязанской, Воронежской, Орловской, Тамбовской и Тульской губерний разом. Именно Балашов сообщил о сем чрезвычайном событии самодержцу Всероссийскому государю императору Александру I. Вертикальнее этой вертикали тогда не было. Александр, не долго думая, приказал передать клад в Эрмитаж. И оборотился к крестьянам. «Вот тебе пятак на водку – и пошел отсюда вон», небось, ожидали вы услышать? Как бы не так! Находчикам, то есть, лично Устину и сыну его Моисею Ефимовым от казны было пожаловано девять тысяч (9 тысяч!) рублей. Их коллега Яков Петров разбогател на одну тысячу. Сказка на этом заканчивается. И начинается история научного изучения клада, самой Старой Рязани и всей древнерусской истории.
Давайте вспомним, что это было за время. Клонилась к закату либеральная Александровская эпоха, да, это понятно. Но главное – прошло только 10 лет, как повоевали самого Наполеона. Это была тяжелая, но победоносная война с первой армией мира, на минуточку! И вот просвещенное общество осознало себя русскими людьми, причастными к великой и славной истории. Великой и славной, уточним мы, но практически неизвестной в собственной стране! Карамзин только четыре года как издал «Историю государства Российского». Соратники Пушкина по цеху, да и само Солнце русской поэзии на волне патриотического подъема увлечены всевозможными песнями славян – хоть западных, хоть под гармошку.
А тут, стало быть, клад фантастических по красоте вещей – и откуда! С территории древнего города, в незапамятные времена первым павшего на пути алчных и беспощадных татаро-монгольских войск. Да и был ли тот город, та Рязань? Или это все летописные басни? Поэтому, не откладывая - по русскому обычаю - дело в долгий ящик, прямо в том же 1822 году в Старую Рязань примчался знаток древностей российских, историк, филолог, археограф Константин Федорович Калайдович. Он описал место, где была сделана сенсационная находка. И даже заложил три шурфа – да, тогда все были археологами. Каждый со своей методикой... В раскопах пошел какой-то культурный слой. Компетенции Калайдовича хватило, чтобы понять: под ногами действительно покоится летописный город, сожженный Батыем 21 декабря 1237 года. Через два года – стремительно по российским-то меркам – Александр I вызвал статс-секретаря, действительного тайного советника, члена Государственного Совета Алексея Николаевича Оленина. И поручил ему научное изучение старорязанского клада. Монарший выбор не был связан ни с громкими титулами, ни с какой-то особой близостью к тогдашней "семье". Просто Оленин был еще президентом Императорской Академии художеств и директором Петербургской публичной библиотеки (теперь она носит имя Салтыкова-Щедрина), а также известным историком, археологом и даже академиком. Кто, если не он? – воскликнем мы вслед за Александром. Научных задач предстояло разрешить, «буде возможно», две: 1. К чему сии убранства могли служить? 2. Кому оные принадлежали?
Оленин подошел к делу со всей серьезностью государственного мужа. Но был так занят всей прочей службой, что итоги изучения сокровищ представил миру с пометкой «памяти вечно-достойной славы Императора Александра I». Вышли плоды оленинских трудов в 1831 году, через 6 лет после кончины государя.
Основательная историко-археологическая работа называлась «Рязанские русские древности, или Известие о старинных и богатых великокняжеских или царских убранствах, найденных в 1822 году близ села Старая Рязань». Именитый автор пришел к выводу, что клад содержит предметы мужского и женского убранства, причем великокняжеского достоинства. Кому конкретно из рязанских князей они могли принадлежать, не знаем и мы сейчас.
Максимум, что смог определить Оленин по надписям на древнерусском языке, это примерное время изготовления драгоценностей: 12-й - начало 13-го века. В общем, нам теперь это и так ясно, а тогда был заметный прорыв в науке. Крупные и импозантные золотые бляхи академик назвал «бармами», что было не совсем верно, однако в науке закрепилось. Но справедливо отнес их комплекту церемониальных, парадных регалий. В этом же ряду и шапка Мономаха, и скипетр с державой, и нагрудная икона-крест на золотой цепи.
Чисто технически же бармы – это очень условно воротник, который «всего лишь» расшит золотом, жемчугом, драгоценными камнями, да вдобавок украшен эмалями. Бармы были символом тяжести власти и ответственности их носителя за судьбы государства и людишек где-то там, ниже престола. Само слово «бармы», как полагают филологи, происходит от греческого корня и означает тяжесть. Оно и созвучно, и синонимично слову «бремя». Короче, тяжелы, как упомянутая шапка Владимира Всеволодовича, отродясь не носившего ее.
Видимо, поэтому и носить бармы положено было в торжественных случаях. Например, при венчании на княжение. Или вообще на царство. Ага, к нашему домонгольскому периоду княжеств это царство не клеится. Но и дело-то в том, что бармы в русских духовных грамотах впервые упомянуты в начале 14-го века. Рязанские же изделия, как мы понимаем, были сделаны на пару веков раньше. Поэтому, например, уже известный нам археолог Владислав Петрович Даркевич считал так:
В Рязани найдены собственно не бармы, а наборы от двух эффектных ожерелий, состоящих из золотых ажурных бусин и крупных золотых медальонов диаметром от 7,5 до 10,5 см, декорированных самоцветами, жемчугом, филигранью, эмалевыми фигурами святых.
Но это все технические моменты, важные археологам, историкам, искусствоведам. Очевидной же была и остается исключительная красота старорязанского клада, его историческая ценность и высокий уровень мастерства рязанских ювелиров. Поэтому в итоге великокняжеские «бармы» из Эрмитажа в Питере переехали в Первопрестольную. И заняли почетное место в сокровищнице Оружейной палаты Московского Кремля. Будете в тех краях – обязательно посмотрите.
А пока гляньте, кому на Рязани было жить хорошо!
И потом сразу в телеграм-канал.