Несколько дней спустя он проснулся от жужжания фена. Высунув из-под одеяла руку за смартфоном, обнаружил, что воздух в комнате не такой холодный, как обычно по утрам. Дотянулся до батареи – тёплая!
Фен замолчал, и вскоре в комнату Максима просочился запах лака для ногтей. «Неужели? – хрупким подснежником проклюнулась догадка. – Неужели к нам в дом наконец-то пришла весна?»
Он натянул штаны и прокрался на кухню, где радостно гудела печка и торжественно, ярче, чем обычно, сияла люстра. Даже вода из крана бежала веселей.
Услышав льющуюся в чайник воду, мама выглянула из комнаты:
– Встал уже? Подожди, сейчас у меня ногти высохнут, и я пожарю яичницу.
Максим не хотел яичницу, привык обходиться бутербродами, однако отказываться не стал, чтобы не спугнуть, не испортить нечаянно мамино настроение. И сильно радоваться тоже себе не разрешил из суеверной боязни сглазить.
Мама выглядела посвежевшей и слегка взбудораженной, будто только вчера выписалась из больницы. Ей не терпелось приступить к домашним обязанностям, причём ко всем сразу, и поэтому её действия напоминали броуновское движение частиц: поставила сковородку на плиту, но забыла про яйца и стала резать хлеб. Вспомнив про яйца, бросила хлеб, но не вернулась к нему, её внимание привлекло полотенце, показавшееся ей слишком грязным. Она унесла его в корзину для белья, принесла чистое и стала оттирать им пятна на холодильнике. Потом ушла в прихожую и, поискав что-то в тумбочке, крикнула Максиму:
– А где у нас крем для обуви?
– Зачем он тебе?
– Сапоги намазать.
– Ты хочешь куда-то сходить?
– В магазин.
«Неужели!» – возликовал Максим. Похоже и правда в их доме наступила весна.
Одна из закономерностей человеческого бытия заключается в том, что радость никогда не длится долго. Уже на полпути в школу он понял: вовсе не так уж и хорошо, что мама собралась в магазин. Ведь она может встретить кого-нибудь, кто расскажет ей про него и Настю. Они не выставляли свои отношения напоказ, но особо и не скрывали, поэтому вся школа была в курсе. А значит, и вся деревня. Хоть Максим и занял позицию «они – это они, а мы – это мы», чувство вины перед мамой всё равно висело в душе маленькой, беспокойной тучкой. Как она отнесётся, если узнает?
Два первых урока тучка назойливо сновала туда-сюда, мешая ему слушать учителей и вникать в суть их речей, но едва она успокоилась, как ей на смену выползла другая, большая и тревожная: Настя куда-то исчезла, не пришла на химию. Сначала он думал, что они с подругой Кристинкой просто опаздывают, но Кристинка появилась на пороге кабинета одна.
– А где Краснова? – спросила химичка, толстая тётка с короткими баклажановыми волосами, привыкшая, что Кристинка с Настей, если опаздывают, то всегда вместе.
Та похлопала большущими ресницами, манерно поправила длинные чёрные волосы и пожала плечами:
– Не знаю.
Максим тут же написал Насте «Где ты?», но его сообщение улетело в безответную пустоту. Кое-как высидев пол-урока, беспрестанно заглядывая под парту, где на коленях лежал и предательски-безмятежно спал смартфон, он попросился выйти и, тут же, за дверью, облокотившись на ближайший подоконник, набрал Настин номер. После нескольких длинных гудков смартфон чавкнул и сообщил: «Абонент занят».
На перемене Максим оттеснил Кристинку от толпы одноклассников в угол:
– Куда она делась?
Кристинка опять растерянно захлопала ресницами:
– Говорю же, не знаю! Ей позвонил кто-то, она сразу – в раздевалку, оделась и побежала.
– И что, совсем ничего тебе не сказала? – не поверил Максим.
– Клянусь! Я стала спрашивать, а она мне: «Потом».
Он перетерпел ещё русский и физику. Настя по-прежнему не отвечала ни ему, ни подруге. На историю не остался. Беспокойство росло, превращаясь в клубящуюся жуткую тучищу, и толкало, гнало его куда-то, непонятно куда. Было ясно, что-то случилось, и он уже чувствовал, как случившееся, обрушившись на Настю, движется теперь и к нему, тяжело пыхтит в затылок.
***
Около дома на снегу Максим увидел чётко пропечатанные следы шин, точь-в-точь как у отцовского «Дастера». Внутри шевельнулась робкая надежда: вдруг родители помирились? Это бы всё объяснило: родители помирились, отец ушёл от тёти Тани, теперь она сидит и рыдает, как совсем недавно мама, а Настя побежала её утешать.
Он заторопился в дом, чтобы поскорее узнать, правильно ли его предположение, и даже почти успел поверить, что так и есть, но дверь молча сунула ему под нос кукиш – маленький навесной замок.
Ключ в таких случаях обычно висел на гвоздике в дровянике. Максим протянул руку, нащупал его не глядя. Сняв замок, зашёл в дом. Неприятно удивился, не почувствовав привычного печного тепла, в которое попадал, вернувшись из школы.
– Хто там? – строго потребовала бабушка, исполняя добровольно возложенную на себя обязанность сторожевой собаки.
– Я! – отозвался Максим и почувствовал, как в нём начинает закипать знакомое раздражение. Сидела бы, помалкивала, и без неё тошно!
– А мать где?
– Откуда я знаю!
– Дак надо её разыскивать! С утра как ушла, так и нету! Отец давеча приезжал, начал по шкафам шаробориться. Я ему кричу: «Чё ты шароборишься, чё тебе надо?» Он говорит: «Документы». Были бы у меня ноги, я бы показала ему документы! Надо ключ от его прятать!
Тревожная, весь день неотступно ползущая за Максимом туча обжигающим холодом дохнула в спину. Мамино лихорадочное состояние утром, отец, приезжавший за какими-то документами, Настя, убежавшая из школы после загадочного телефонного звонка – не связано ли это между собой? Надо как-то выяснить, что происходит, и побыстрее!