Крутись--вертись, мое веретено.
Пряди ниточку гладкую да ровную, без узелка, без задоринки.....
Баба Нюра сидела на скамеечке и приглядывала за гусятами:
-- Гули, гули, мои хорошие. Ну-ка, идите сюда, вот тут травка помягче, посочнее.
Гусята, переваливаясь, ходили по полянке и подбирали сочную хрустящую травку.
Баба Нюра -- старейшина семьи Золотаревых, крепко держала в своем морщинистом кулаке всю семью. Сын ее, Федор Золотарев, с детства побаиваясь своей матушки, не утратил это чувство, будучи мужем и отцом троих дочерей. Федор, как и многие из мужчин, хотел сына, наследника, но Танюша, жена его, рожала только девчонок. Одну за другой родила: Любушку, Оленьку и последушка -- Серафиму.
Баба Нюра хозяйским глазом окинула подворье. Симка мела двор, поднимая пыль.
-- Вот непутевая, -- подумала старуха.
-- Симка, а водой смочить двор не удосужилась, вон пылищу какую подняла?
-- Забыла, бабунь, -- бросив метлу, Симка понеслась за ведром с водой.
Симку баба Нюра очень любила за непоседливый характер. Девчонка никогда не унывала, даже когда баба Нюра иногда оттягивала ее полотенцем. В ней старуха видела себя, такую же шуструю и быструю. Все в ее руках горело, за что бы она не взялась.
Анна Проскурина росла единственным ребенком в семье. Сколько потом Акулина Севастьяновна, мать Анны, не старалась понести, плод на долго не задерживался в ее теле. Болящая и худая Акулина, была бельмом на глазу у свекрови, дородной и насмешливой, Глафиры Пантелеевны.
-- Эх, Акулина, как же мы не досмотрели, что ты такая немощная нам достанешься? Где были наши глаза, когда сватали тебя? Эх, Силантий, Силантий, и что он в тебе нашел?
А Силантий души не чаял в своей Куличке. С первого взгляду зародилась в нем любовь к этой нежной и зеленоглазой девушке. Когда сватали зазнобушку без в.и.н.а пьян был от счастья. Зажили хорошо, молодая жена оказалась покладистой и не скандальной. На колкие слова свекрови реагировала улыбкой да поцелуями. Даже такой железный характер Глафиры Пантелеевны не выдержал ласковости и покладистости невестки.
-- Вот, Акулинка, знаешь чем взять да? Ах, ты, бесова девка, -- не злобливо ругалась свекровь.
Так и жили, без ругани и скандалов, но с лёгкими подколками, не без того.
Силантий Проскурин -- купец третьей гильдии, по зиме отправлялся в далекий город Астрахань за стерлядью. На хозяйстве оставалась мать Глафира Пантелеевна. Крепко она держала бразды правления в отсутствие сына. Присматривала за приказчиками, не ленилась проехаться по лавкам сына, да присмотреть за нерадивыми работниками. Ее боялись и уважали. Справедливая к расторопным и не терпящая медлительности и воровства, Глафира Пантелеевна слыла женщиной строгой. Была она и замком, и ключом в большом хозяйстве сына Силантия.
Баба Нюра сидела на завалинке и вспоминала свое детство. Бабку свою Глафиру Пантелеевну маленькая Анна и любила и побаивалась. Но та никогда не повысила голоса на внучку. Часто поучала ее:
-- Ты, Анечка, присматривайся, как нужно вести хозяйство. На мамку не смотри, она у тебя квелая, какой с нее спрос.
Девочка смотрела на матушку, которая сидела под яблоней, и думала:
-- Права бабуня, ну куда ей с такими тонкими руками хозяйством руководить. И правда, матушка какая-то квелая.
А Акулина теряла покой и аппетит, когда Силантий уезжал за товаром в дальние города. Неспокойно кругом, бандюги так и рыскают по тракту, грабят и у.б.и.в.а.ю.т путников и купцов. Акулина ночами напролет простаивала у образов, вымаливая легкую дорогу домой Силантию. А когда возвращался ее дорогой муж, долго не могла успокоиться, унять слез.
-- Ну хватит слякоть-то разводить, хватит, чего удумала, утопишь нас в своих слезах, -- ворчала Глафира Пантелеевна на невестку.
-- Ну, будет вам, матушка, на Кулечку ругаться, это она от счастья, -- обнимая свое сокровище осаживал матушку Силантий. Аннушка крутилась подле отца, выжидая, когда тот начнет раздавать подарки. Силантий из каждой поездки привозил своим женщинам что-нибудь эдакое. Матушке на плечи накинул шаль персидскую, по черному полю которой цвели и красовались красные розы. Кисти у шали были замысловато сплетённые.
-- Ах ты, Господи, красота-то какая, -- ахнула Глафира Пантелеевна.
-- Балуешь меня, сынок, -- вытирая слезы, говорила довольная мать.
На плечи Акулины легла бирюзовая шелковая шаль, переливаясь атласной зеленью и подчеркивая яркую красоту глаз жены.
-- Какая же ты у меня красивая, -- не мог налюбоваться на нее Силантий.
-- Батюшка, ну а мне, мне что привезли, -- не могла дождаться своего подарка Аннушка.
-- И тебе, моя касатка, смотри, -- отец доставал очередной сверток и накидывал на плечи дочери яркий полушалок из замысловатых цветочных узоров.
-- И это все?
-- Ты гляди на нее, а тебе мало, и этому радуйся, не забыл ведь о тебе отец, -- ругалась Глафира Пантелеевна на внучку.
-- Ладно вам, матушка, ребенок ведь еще, -- успокаивал мать Силантий.
-- Смотри, вот еще тебе, -- и разворачивал очередной сверток.
А там была кукла, да такая красивая, голова и руки у куклы были фарфоровые, а туловище тряпичное. Но так искусно сделана была кукла словно живая. Ее красивое личико, на котором красовались ярко зеленые глаза, чем-то напоминала матушку.
-- Ну что, егоза, довольна?
-- Да, да, довольна, -- радовалась Аннушка.
Баба Нюра сидела на завалинке и смотрела на Симку, а сама видела себя девчонкой непоседливой.
Однажды, дело было поздней осенью, Силантий снарядился ехать в Астрахань за стерлядью. Осень в ту пору выдалась холодная, морозная, деревья не выдерживали, трещали и лопались от мороза.
-- Может, не поедешь, повременишь, пока мороз утихнет, не так буйствовать будет? -- Просила мужа Акулина.
-- Да что ты, голубка моя, сейчас самая пора ехать, мороз нам в помощь. Я в прошлую зиму ездил, а там, помнишь, деньки выпали солнечные, много рыбы тогда подгорело. А с загаром рыба-то не особо идет.
*(с загаром рыба -- немного с запахом) прим. автора.
-- А сейчас погода -- самое то, всю рыбку доставим свеженькой, у меня на нее уже и покупатели имеются. Да и нам привезу к Рождеству стерлядку, ох и отпразднуем.
Силантий уехал, а Акулина загрустила, места себе не находила. Все Заступницу Богоматерь просила уберечь от всяких бед дорогого мужа. Николаю Угоднику читала повсеночно Живые помощи, чтобы защитил от видимых и невидимых врагов.
Прошло два месяца, а Силантий не возвращался. Тут уж и Глафира Пантелеевна заволновалась. Часто стала выходить за околицу, зябко кутаясь в соболиную шубу, и мокрыми от слез глазами, высматривая сына. И вот на исходе второго месяца, как раз в самый сочельник, Силантий возвернулся домой. Уже и Глафира Пантелеевна не ожидала увидеть сына живым. Долго они с Акулиной по очереди обнимали его, не могли нарадоваться, что живым вернулся.
-- Что ж ты так долго? Дорога либо тяжелая была? -- спросила матушка.
-- И дорога тяжелая и кое-что случилось в дороге, -- отвечал Силантий.
А когда уселись за накрытый стол, Силантий рассказал, что с ним приключилось:
-- Нагрузили мы, значит, обоз рыбой, а рыбка хорошая, вся одна к одной, пудов десять, пожалуй, весит одна. И благополучно отправились. Дорога легкая, снегом засыпана, сани исправно бегут, только скрип раздается. Нас несколько человек в обозе. И вот едем друг за другом, а уже так смеркаться стало, а до постоялого двора не далеко. Вот я и думаю: заблудились что ли? Вроде, должен уже быть, ан нет его. Ну подумал я так, а сам стараюсь в обозе держаться, не отставать, а я в обозе замыкающий был. Еду, значит, лошадей настегиваю, а сам смотрю, вроде, снег сильнее пошел. Думаю: хоть бы не завьюжило. И вот стоило подумать, и вот оно. Снег посыпал большими хлопьями, ветер задул, впереди ничего не видно. Я стараюсь не отстать от обоза, держусь за санями, что передо мной. И вот в какой-то момент, я потерял из виду сани. Метель такая мела, что не видно ни зги. Я заволновался, а ну как потеряюсь, что делать тогда? Ну, положился на лошадей, мол, они вывезут, только зря это было. Лошади вдруг всхрапнули и встали на дыбы, друг на друга наседают, кое-как их осадил и успокоил, думал, и сани разнесут. Ну, стоим посреди метели, а куда ехать -- не знаю. Потерял я направление, хотя никогда не плутал, вот сколько раз ездил. Ну что, тронул потихоньку лошадей, куда-то надо двигаться, а то замерзну. А метель такая метет, что не видно ничего на вытянутой руке. Думаю: ну всё, вот тут и смерть меня настигнет, замерзну, когда меня еще отыщут?
-- Господи! -- всхлипнули мать с женой и перекрестились.
-- Да, значит, сижу я в, санях, а куда двигаться -- не знаю. И вот слышу, а сквозь ветер доносится до меня еще какой-то звук, то ли ветер так воет, то ли волки.
Ну вот и все, думаю, сейчас доберутся до меня волки, они в эту пору злые, голодные. Сожрут, и поминай, как звали. А лошади мои почуяли опасность и рванули в перед. И вот лошади мчат, метель кругом, а я вижу, вроде, силуэт избы виднеется сквозь снег. Тпрру, натянул я поводья на себя, что есть мочи и остановил лошадей. Те храпят, друг на друга наседают, ну в общем кое-как осадил. Смотрю, а и впрямь изба стоит, и окошко, вроде, светится. Вот чудо, думаю, ну как же такое может быть, среди леса изба? Слез я с саней, да чуть не упал, ноги так онемели, что наступаю и падаю. Ну кое-как вожжи привязал к дереву, чтобы лошади не убежали, а сам к избе подхожу, а и впрямь окошко светится. Я заглянул, а не видно ничего, так промерзло окошко. Обошел я избу, нашел дверь и постучал. Но мне не торопились открывать. Я приложил ухо к двери и прислушался. Может, пустая изба, думаю. Когда -- нет, слышу оттуда голос доносится женский и вроде что-то поет… Я прислушался, да, точно, поет.
Крутись, вертись мое веретено.
Пряди ниточку гладкую да ровную,
Без узелка, без задоринки...
Продолжение следует...
Спасибо что дочитали главу до конца
Кому понравилась Ставьте лайки Пишите комментарии Подписывайтесь на канал
Вам не сложно, а мне будет приятно. Всех обнимаю