Утром Максим кое-как заставил себя вылезти из-под тёплого одеяла в холодные сумерки дома. Первым делом затопил печку дровами, оставшимися с вечера, принёс с улицы две новых, пахнущих морозом, охапки – утренний ритуал, ставший таким же привычным, как умывание и завтрак.
Другой частью ритуала стало перед уходом в школу заглядывать в комнату к маме, чтобы получить указания насчёт покупок. Сама она в магазин ходить перестала, и это теперь тоже относилось к обязанностям Максима.
В то утро он решил связанную с мамой часть ритуала не выполнять. Всё равно он для неё предатель, так какой смысл стараться угодить ей? Вчерашняя обида ещё не отпустила, лишь слегка ослабила хватку, чтобы он мог барахтаться и держаться на плаву.
Он уже застегнул молнию на куртке, когда услышал скрипучий бабушкин голос:
– Максимка, иди-ка сюды.
– Ну что тебе? – отозвался он нехотя, уверенный на все сто, что она опять придумала какую-нибудь ерунду.
Бабушка сидела на кровати в ночной рубашке и ночном тёплом красном платке. Она всегда спала в нём. Концы платка сердито топорщились в разные стороны под подбородком.
– Чё там отец-то? Не идёт домой?
– Нет.
– А ты бы за шкирку его!
Максим разозлился:
– Хватит фигню собирать! Как я его за шкирку? Он же не собака!
– Тогда плюнул бы ему в морду!
– Я в школу опаздываю, – буркнул Максим, давая понять, что больше не намерен её слушать.
– Погоди, – концы бабушкиного платка примирительно обмякли. – Мать-то чё делат?
– Спит, наверно.
– Наверно! – недовольно повторила бабушка и заговорщицки приглушила голос: – Ты гляди за ей, а то ещё возьмёт и сделат с собой чё-нибудь! Видишь же, чё с ей творится! Психована совсем стала…
– Хватит! – с досадой оборвал Максим и пошёл обуваться, однако у маминой комнаты остановился, прислушался, стараясь уловить какой-нибудь звук: сопение, покашливание, на худой конец, всхлипы. На секунду страх успел сжать холодной костлявой рукой его затылок: показалось, комната затоплена глухой, непроницаемой тишиной до самого потолка, но в следующую секунду зашуршало одеяло и щёлкнула кнопка ночника, разлив по стенам тусклый свет.
«Дура старая!» – мысленно выругался Максим.
На первый урок он опоздал. Первым была алгебра.
«Может, вообще не ходить на неё?» – шевельнулась мысль. Опоздал, и домашнее задание не готово… Математичка не упустит возможности провести ругательно-воспитательную беседу, тем более такой двойной повод. А ему оно надо? Ему мамы с бабушкой хватает, их закидоны выслушивать.
Только он собрался юркнуть из раздевалки под лестницу чёрного хода (пока отлучившаяся куда-то вахтёрша тётя Нина не вернулась), как хлопнула школьная входная дверь. Максим на всякий случай притаился за куртками: вдруг какой-нибудь учитель? Оказалось, такой же, как он, опоздавший. Вернее, опоздавшая. Когда мимо него за вешалкой, плавно покачиваясь, проплыл большой пушистый помпон, и в просветах между куртками замелькали золотые волнистые волосы, в сердце Максима кто-то всадил обжигающую автоматную очередь: Настя!
Он не успел понять, как оказался перед ней: его вытолкнули чьи-то невидимые руки.
– Привет? – от волнения у него получилось не приветствие, а вопрос.
– Привет, – ответила Настя, помедлив. В её глазах мелькнуло удивлённо-недоверчивое «Ты серьёзно?». Они не здоровались уже около двух месяцев.
«Очень серьёзно!» – хотелось сказать ему, но язык смог только бестолково выговорить:
– Как дела?
Она пожала плечами и стала раздеваться.
Максим топтался рядом, наблюдая, как она не спеша стаскивает через голову закрученный в три оборота толстый шарф, высвобождается из пухлых рукавов куртки, стягивает цепляющуюся за волосы шапку, с излишней аккуратностью сворачивает шарф и укладывает его вместе с шапкой в пакет, словно они живые и очень важно уложить их так, чтобы им было удобно. Необъяснимое внутреннее чутьё подсказывало: она специально тянет время, ждёт от него чего-то ещё.
Он приготовил фразу «Ты знаешь, до меня только вчера дошло, какой я дурак!», но вместо этого получилось:
– У нас сейчас урок в десятом?
– Да, – она взяла чёрный кожаный рюкзак с маленьким, болтающимся на цепочке медвежонком и повернулась к выходу из раздевалки.
И тут снова чьи-то невидимые руки толкнули его вперёд. Он шагнул и загородил Насте дорогу:
– Давай не пойдём.
– Как – не пойдём?
– Просто не пойдём. Всё равно опоздали.
– А что мы будем делать?
– Не знаю. Что-нибудь.
Настя нахмурилась, но Максим по блеснувшим в её глазах озорным искоркам догадался, что его предложение вызвало у неё интерес. Он взял девушку за руку и осторожно потянул за собой. Было страшно, как неопытному сапёру, который первый раз обезвреживает мину: одно неловкое движение и…
Их ссора была той миной. Если Настя выдернет руку – взрыв. Не выдернет – мина обезврежена.
Она не выдернула.
Под лестницей чёрного хода стояла старая, измазанная голубой краской парта, несколько стульев в засохшей извёстке беспорядочно сгрудились в кучу.
Максим небрежно бросил рюкзак на парту. Настя аккуратно пристроила рядом свой.
Там, в подлестничном полумраке, оказалось совершенно невозможно, да и бессмысленно сдерживать чувства. Руки сами потянулись и обняли Настю. Она с готовностью, доверчиво, прильнула к нему всем телом. Пахнущие цветами волосы мягко и щекотно поцеловали его в щёку.
– Мне было так плохо без тебя! – прошептала Настя куда-то в воротник его рубашки.
– Мне тоже, – признался он, замирая от благодарности и счастья. Какая она замечательная, его Настя! Не стала встречаться ни с кем другим ему на зло. Не стала выпендриваться, «наказывать», как любят делать другие девчонки. Она самая лучшая на свете!
«Предатель! Предатель! – едко зазвучало в голове маминым голосом. – Ты такой же, как твой отец! Вы оба меня предали!» И следом бабушкиным: «Ты гляди за ей, а то возьмёт и сделат с собой чё-нибудь! Видишь же, чё с ей творится!»
Максим ещё крепче сжал Настю, ухватился за неё, тоненькую, но такую сильную, чтобы налетевший вихрь тревожных мыслей не унёс его из только что обретённого покоя обратно в тот кошмар, который творился в его жизни последнее время.