Глава 1
Каждый день с тех пор, как родился наш сын, я чувствую, будто время растягивается, словно тонкая нить, натянутая до предела. И вот она — почти рвётся. Каждое утро я просыпаюсь с этим тяжёлым чувством, будто во мне что-то ломается, как недостроенный мост. Я просыпаюсь раньше Алёны, пытаюсь успеть на цыпочках добраться до кухни, не разбудив её. Но как бы тихо я ни передвигался, в нашей маленькой квартире даже вдох может прозвучать как выстрел.
Сегодня было не иначе. Всякий раз, когда я открываю глаза, тишина встречает меня ледяным безразличием. Сквозь тонкие стены просачиваются приглушённые звуки: шёпот ветра, редкий гул машин и плач нашего сына. Этот плач стал фоном моей жизни, как ненавязчивое жужжание мухи в знойный день. Но я научился отделять себя от него, глушить это бессильное страдание в своей голове, как будто несу какую-то бесконечную и бесполезную вахту.
Алёна не видела смысла вставать по ночам — по крайней мере, так она мне говорила. «Я просто не могу, Лёша».— повторяла она снова и снова, когда я предлагал поделить ночные дежурства. И в её голосе звучала такая обида, такая усталость, что я, скрипя сердцем, соглашался.
Я брожу по кухне, машинально ставлю чайник на плиту, и моё внимание снова ускользает в воспоминания. Мы с Алёной были так близки когда-то, словно продолжение друг друга, наши сердца бились в унисон. Но теперь между нами стена из невидимого стекла. Каждое наше слово бьётся о неё, отражается, превращаясь в осколки обид. Мы стали чужими.
Вчера вечером, когда мы вновь поссорились, я отчётливо почувствовал это. Она стояла у кроватки, заправляя одеяло, а я — у двери, пытаясь объяснить, что меня тревожит. Но слова как будто застревали в горле. И только спустя несколько мгновений я услышал, как из её уст вырвался хриплый и злой шёпот: «Ты не понимаешь ничего, Лёша. Абсолютно ничего». Она говорила это, не поворачиваясь ко мне, её голос был пустым, без эмоций, словно в нём высохли все чувства.
Эти слова ранили меня сильнее, чем я мог ожидать. Я стоял в тёмном коридоре, и весь мой мир, когда-то такой яркий и красочный, казался мне выцветшим, как старая фотография. Я помню, как бездумно крутил кольцо на пальце, чувствуя, как оно врезается в кожу, напоминая о том, что когда-то мы обещали друг другу вечную любовь. Но что теперь осталось от этого обещания?
Утро продолжается, и я слышу, как Алёна просыпается. Шорох её шагов по полу вызывает во мне смесь тревоги и облегчения. Я вижу её лицо — оно ещё сонное, с оттенком усталости. Наши взгляды встречаются, и я ловлю в её глазах отблеск прошлого. Но он так же быстро угасает, как и появляется.
Мы начинаем говорить, обмениваться словами, как будто это привычный ритуал, но каждое слово — как нож по сердцу. Она бросает мне упрёки, я парирую их, не замечая, как наши голоса постепенно становятся громче, резче. Её глаза сверкают слезами, а моё сердце сжимается от боли, но я не могу остановиться. Мы говорим одновременно, словно пытаясь перекричать друг друга, но это не приводит ни к чему, кроме новой волны раздражения.
И вот, внезапно, среди этого хаоса, наш сын начинает плакать. Плач резкий, пронзительный, он разрезает воздух, как острый нож. Мы замолкаем, поворачиваемся к нему, и я вижу в её глазах отчаяние, отражение того же чувства, что и во мне. Но ни один из нас не делает первого шага. Мы застыли, словно заколдованные, не в силах нарушить этот порочный круг.
Она поворачивается и уходит к сыну, а я остаюсь стоять в пустой кухне, чувствуя себя беспомощным. Наши разногласия, как густой туман, окутывают нас, и я не знаю, как его развеять. Я не знаю, как вернуть ту Алёну, которую я когда-то знал, и как вернуть себя.
Каждый день, каждое утро — это новая попытка, новая битва, но я уже не уверен, за что мы боремся. Я просто хочу верить, что где-то впереди есть свет, который поможет нам найти путь друг к другу, найти нас самих. Но этот свет кажется таким далёким, как мираж на горизонте, который исчезает, стоит лишь подойти ближе.
Через несколько минут Алена вернулась и села за стол.
-Нам лучше разъехаться. - тихо произнесла она.
Я смотрел на неё, не веря своим ушам. Словно мир, который и без того трещал по швам, вдруг окончательно разрушился, осыпавшись на меня осколками. В её голосе не было ни тени колебания, ни малейшего намёка на то, что это просто порыв, мимолётная эмоция, которая через несколько минут рассеется. Нет, она была серьёзна.
— Леш, я хорошо подумала. Нам лучше разъехаться. — повторила она, как будто каждое слово было для неё испытанием, но при этом освобождением.
Я замер, чувствуя, как тяжесть её слов давит на меня, словно груз, от которого я не могу избавиться.
— Ты сейчас серьёзно? — мои губы едва шевелились, слова выходили с трудом. Я видел перед собой её лицо — такое знакомое, и в то же время чужое. Оно выражало усталость, отчаяние, но вместе с тем — какое-то непонятное спокойствие. Как будто она приняла решение и теперь следует ему, несмотря ни на что.
Она смотрела на меня своими усталыми глазами, полными внутренней боли, от которой не убежать. И вдруг мне стало страшно — до ужаса страшно. Как будто я стоял на краю пропасти и чувствовал, что шаг в любую сторону обернётся падением. Падением в бездну, из которой не будет возврата.
— Да, Лёша. Это невозможно просто. Я так больше не могу и не хочу.
Она говорила это тихо, почти шёпотом, но каждое её слово резало меня по живому. Как будто мы дошли до той черты, за которой уже нет пути назад. Я видел, как её руки слегка подрагивают, как она старается сохранять спокойствие, хотя её лицо выдаёт бурю эмоций. Но она держится, из последних сил, словно пытается сохранить остатки своего достоинства, своей гордости.
— Алёна, ты же понимаешь, что это только всё усложнит? — я попытался достучаться до неё, но мой голос прозвучал жалко, слабо. Я знал, что она устала, знал, что ей тяжело, но мысль о том, что она готова вот так всё разрушить, не укладывалась у меня в голове.
— Может, так будет проще. По крайней мере, я смогу… смогу снова дышать. — она отвернулась, чтобы я не увидел, как её глаза наполнились слезами, но я заметил это. Её плечи слегка дрожали, как у маленькой девочки, которая потеряла что-то очень важное.
Я хотел подойти к ней, обнять, сказать, что всё наладится, что мы найдём выход, что нужно просто потерпеть. Но в глубине души я знал, что эти слова сейчас были бы пустыми. Она не поверила бы им. И я не был уверен, что сам в них верю. Мы были настолько далеко друг от друга, что любое прикосновение, любое слово только усугубило бы ситуацию.
— Дышать? Ты хочешь дышать без меня? — мой голос предательски задрожал, хотя я пытался сохранить твёрдость. Слова вырвались сами, как вопль отчаяния, как последний крик души, которая не хотела отпускать.
Она резко развернулась, и в её глазах, полных боли и гнева, вспыхнула искра.
— А ты разве не понимаешь? — её голос звучал резко. — Я задыхаюсь, Лёша! С каждым днём, с каждым новым скандалом, с каждой бессонной ночью я теряю себя! Я не хочу быть такой! Не хочу быть этой женщиной, которая только и делает, что плачет, кричит и упрекает! Я не хочу, чтобы наш сын рос в этом кошмаре!
Её слова ударили меня, как удар молотом по наковальне. Я молчал, не зная, что сказать, потому что её боль была слишком настоящей, слишком явной. И в этот момент я понял, что, возможно, она была права. Возможно, расставание было бы лучшим решением, чтобы не уничтожить друг друга окончательно, не погубить всё, что у нас когда-то было.
Но внутри меня всё равно бушевал протест. Я не мог просто так отпустить её, не мог позволить ей уйти, как будто между нами ничего не было. Как будто годы, проведённые вместе, превратились в пустую оболочку, которой больше нет смысла держаться.
— Алёна, мы не можем так просто всё разрушить. Мы же семья, у нас есть сын. Ты же не хочешь, чтобы он рос без отца? — я попытался нащупать ту самую ниточку, которая ещё связывала нас, ту единственную возможность вернуть её к нам, к нашей семье.
— Лёша… — её голос вновь стал тихим, почти нежным. Она смотрела на меня с каким-то странным выражением — смесью усталости, грусти и отчаяния. — Я не хочу, чтобы он рос в такой семье. Лучше пусть без отца, чем в постоянных ссорах и скандалах. Я не хочу, чтобы он стал таким, как мы сейчас. Я люблю его слишком сильно, чтобы позволить ему видеть это каждый день.
Я посмотрел на неё, пытаясь осознать, что только что услышал. Как будто она не просто говорила о расставании, а уже выносила приговор. Этот разговор был не о нас, не о наших ссорах и обидах. Она говорила о нашем сыне, о его будущем, о его счастье. И это пронзило меня как ледяное лезвие.
В этот момент я понял, что стою на краю не только своей жизни, но и жизни того, кого я люблю больше всего на свете. И что если я сейчас не сделаю шаг вперёд, если не попытаюсь понять её, то потеряю всё.
— Алёна, давай попробуем ещё раз… Давай попробуем ради него. Ради нашего сына. Я обещаю, я буду меняться, я сделаю всё, что нужно. Только не уходи. Не бросай меня. Не делай этого, пожалуйста.
Мои слова были полны отчаяния, но в них была и искренность. Это был мой последний шанс, моя последняя надежда удержать её, удержать нас.
Она посмотрела на меня с какой-то неуловимой нежностью, которая тут же угасла. Её глаза снова стали холодными, как зимнее утро.
— Лёша, я не могу. Я просто не могу. Я устала бороться. Пожалуйста, отпусти меня, дай мне шанс найти себя, прежде чем я потеряю всё окончательно.
Я смотрел на неё и понимал, что это конец. Конец нашей истории. Конец, которого я боялся, но который теперь был неизбежен.
Мы стояли так несколько минут, молча, каждый в своих мыслях. Я чувствовал, как земля уходит из-под ног, как всё, что было для меня важно, начинает исчезать, как туман на рассвете. И всё, что я мог сделать, это стоять и смотреть, как она медленно уходит от меня, как рушится мой мир.
Продолжение следует.