Роман «Ромашки на крутых берегах»
Поиск по главам
Часть 15
Александр резко повернулся. Его темные глаза смотрели на купца с недоверием и почти ужасом, будто тот признался, что он разбойник и вор. И прямо сейчас украдет самое дорогое, что есть у Саши.
Матвей с грустной улыбкой отвел его в сторону. Александр старался не упустить из вида дочь. Бывший хозяин парохода будто прочитал его мысли:
— Не волнуйтесь, молодой человек, она в надежных руках.
И тяжело вздохнул.
— Я любил ее. Софью. Больше жизни.
Матвей Васильевич Петров обхватил себя, будто замерз. Ссутулился.
— Но она выбрала моего младшего брата. Степку.
Купец провел рукой по гладко зачесанным волосам.
— Я оказался слишком старым. Ну конечно, я ей в отцы гожусь...
Он вздрогнул всем телом.
— Когда узнал, что у них свадьба скоро, совсем разум потерял. Знаться с ними не хотел. Наговорил гадостей и уехал за границу. Себя, такого правильного и несчастного, жалеть.
Матвей Васильевич закрыл лицо дрожащими руками.
— Брат часто письма писал. Я их сжигал, не читая. Ненавидел их обоих, — купец почти простонал. — А потом увидел объявление, что тот самый дом, который Степка перед свадьбой отстроил, продают за долги. Вернулся снова в город, а тут...
Матвей Васильевич сильнее задрожал, припоминая все, что увидел в доме брата. Гулкая пустота и развал. Прислуга разбежалась, прихватив с собой все, что можно и нельзя. В доме остались только старая кухарка и двенадцатилетняя забитая помощница Нюра. Только они не бросили несчастного бывшего купца в его страшном горе.
Степан жутко похудел. Он не мог уже ни пить, ни есть. Тощей тенью лежал на когда-то белоснежной постели прямо в одежде.
Целый год после смерти жены он пил, часто пропадал в дешевых городских трактирах, где ради забавы проигрывал в карты все, что у него осталось. Иногда в забытьи начинал метаться и плакать: то звал жену, то искал новорожденного ребенка, то просил прощения у старшего брата.
А однажды вернулся домой с безумной улыбкой на дрожащих губах. Лег на кровать. И решил, что не встанет, пока смерть не заберет его. Иногда ему казалось, что он уже умер. Он не двигался с места. И теперь даже шевельнуть пальцем казалось невозможным.
Нюра с ложечки вливала ему в рот воду. Он послушно глотал, не открывая пустых глаз.
В таком состоянии Матвей его и застал. Когда узнал о смерти Софьи, едва сам не сошел с ума, но решил, что пример Степана слишком страшен. И должен быть другой выход.
Брат ненадолго пришел в себя, открыл глаза и долго всматривался в знакомое лицо. Потом затрясся всем телом:
— Матвей, миленький, прости, — сначала глухо, а потом все громче и отчаянней повторял Степан, — любил я ее! Знал, что ты тоже любишь, а решил отбить. Прости, братец! Я сам виноват!
Матвей Васильевич зажмурился, обхватил голову руками:
— Нет, это я, я виноват, Степка! О себе только думал. Я ведь... проклинал вас, — он дрожащими пальцами вцепился в прядки волос, словно хотел их вырвать, — прости, если сможешь! Это я виноват во всем, Степка!
И Матвей, рыдая, бросился к кровати несчастного брата.
Из-за границы вырвалась сестра Петровых, Елена. Она с ужасом осмотрела дом, едва взглянула на умирающего брата, положила на стол деньги на лекаря, поцеловала Матвея в щеку и улетела снова.
Ранним осенним утром засохшими губами Степан попросил Матвея:
— Найди мою дочь. Ей сейчас год. Я знаю, она жива.
Брат ничего не ответил, только крепко сжал холодеющие руки.
Спасти младшего Петрова уже не удалось. Он догорел, как свеча, но в потухших глазах снова мелькнула робкая надежда и осветила хрупким лучом его последние дни.
Старший Петров сам похоронил младшего. Выкупил дом. Расплатился с долгами. И пока остался здесь. Глубокая складка на лбу выдавала его душевные страдания, о которых он никому не говорил.
Купец попытался расспросить верную кухарку и Нюру о смерти Софьи и о ребенке, которого Степан часто вспоминал в бреду. Женщина только плакала, а девчонка сжималась в комочек, опускала голову и начинала теребить старый подол.
Матвей объездил городские приюты, но все было тщетно.
Как-то поздним вечером в кабинет к Матвею Васильевичу, сидящему за бумагами брата, постучалась тихоня Нюра. Когда-то давно, еще у родителей Петрова, работала прачкой ее мать. А теперь и девочку взяли помогать по хозяйству.
Теребя фартук и глядя на угол стола, Нюра едва слышно прошептала:
— Я знаю, что случилось с ребенком.
За год до приезда Матвея, в последние летние дни, весь дом Степана Васильевича Петрова напоминал растоптанный муравейник. Только вчера умерла молодая хозяйка, Софья. На днях она родила, встать уже не смогла. Новорожденная, не переставая, плакала на руках прислуги.
Степан Васильевич не мог вынести эту утрату. Когда сердце жены перестало биться, он послал за водкой. И начал пить без остановки.
Старая кухарка в людской прижимала к себе дрожащую от ужаса одиннадцатилетнюю Нюрку. Та, в свою очередь, не останавливаясь, качала на руках кричащего от голода младенца. В комнатах, рядом с разъяренным хозяином, было оставаться невозможно. Степан выл над телом жены, а потом в безумстве решил, что в смерти Софьи виноват ребенок. Беспомощный, крошечный плачущий кулечек. Он разбил колыбель. Но когда понял, что причины его горя там нет, начал крушить все на своем пути. Все, что когда-то выбирал для счастливой спокойной жизни.
Он искал дочь.
Настенные часы уже на полу жалобно бомкнули, закряхтели и замолчали. В кучу полетели осколки зеркал, стулья, посуда... Жалобно застонал рояль. С несвойственной ему силой, Степан перевернул дубовый стол, выдернул резную ножку. Со страшным воплем, мало похожим на человеческий, побежал на детский крик. Скоро он уже ломал тяжелую дверь, последнее препятствие на своем жутком пути.
Старая кухарка поставила дрожащую Нюру на ноги.
— Беги, деточка. Беги. Подальше. Спасай дите. Убьет ведь, деспот.
Нюрка, стуча зубами, выскочила вместе с ребенком через черный ход. Она не могла сообразить, что делать. Ноги сами несли ее дальше от стройного двухэтажного дома, из которого теперь вырывались душераздирающие вопли.
Девочка не сразу почувствовала холод ночи. Пустой город равнодушно наблюдал, как тоненькие косички дрожат на узкой спине. Нюра выбежала на вымершую ярморочную площадь. С надеждой стала заглядывать в высокие окна ближайших домов. Ни огонька. Куда идти?
Ребенок на время успокоился. Только изредка вздрагивал всем телом.
Вдруг на колокольне собора пробили куранты. Четыре раза.
Девочка вихрем побежала к храму и остановилась перед высокими ступенями. Младенец напрягся и вдруг громко заплакал с новой силой. Нюра услышала чьи-то неуверенные шаги. Со страхом положила ребенка на лестницу и, как мышка, юркнула в темные кусты.
«Плачь, маленькая, плачь! Зови на помощь!» — шептала она, наблюдая из своего укрытия за происходящим.
На детский крик кто-то подошел с набережной. Нюра с трудом различила в темноте статную фигуру. Мужчина шагал широко, и своей напряженно-свободной походкой напоминал матроса, наконец ступившего на удивительно твердую землю после водной зыби. А еще Нюре показалось, что он выжил в страшной буре, но сам никак не может поверить в это.
Мужчина растерянно развел руками, когда заметил ребенка. Он потоптался на месте, посмотрел на плачущую со всех сторон, взъерошил свои длинные волнистые волосы: будто примеривался, но никак не решался взять младенца.
«Господи, только бы он был хорошим человеком!» — унимая дрожащие зубы, мысленно повторяла Нюра.
Подошедший осмотрелся. Никого не заметил. На мгновение снова обхватил голову, резко отбросил свои кудри, затем опустился на колени, бережно взял ребенка на руки и громко спросил:
— И что нам теперь с тобой делать?
***
— А этим летом, — продолжала Нюра дрожащим срывающимся голосом, — я, кажется, видела их.
Она всхлипнула.
— Степан Васильевич в себя приходил, посылал на тот берег. Там строится новый храм. Он просил помолиться. За него. И за вас. Очень хотел встретиться.
Нюра ниже опустила голову и совсем тихо закончила:
— Я не знаю, они это или нет. Но девочка там была похожа на Софью Николаевну. И по возрасту. Тоже.
Дрожащие худые пальчики теребили старую пуговицу на платье.
Матвей Васильевич встал. Подошел совсем близко к девчушке. Нюра сильнее втянула голову в плечи. Он порывисто прижал ее к себе и стал гладить по русым косичкам. Нюрка не была готова к непрошенной ласке. Она ожидала чего угодно: думала, что после такого признания ее прилюдно накажут и выбросят на улицу. Или просто сотрут в порошок. Покойная хозяйка никогда не позволяла себе грубость, наоборот, пыталась нежностью отогреть осиротевшую Нюру. А вот обезумевший от горя хозяин постоянно напоминал ей покойного вечно пьяного отца. Он с детства приучил дочь к беспрекословному подчинению и страху.
Нюре казалось, что сейчас она сознается в ужасном преступлении. И теперь неминуема расправа. Но вместо этого Матвей Васильевич, вытирая слезы, крепко обнимал ее как родную.
— Мы найдем их, милая, — повторял он.