– Ой, простите, простите, пожалуйста! Ну что ты будешь делать? Опять человека сшибла. Недаром меня мама называла «девочка-катастрофа»! Сейчас, подождите, я соберу…
Гриша остолбенело стоял, удерживая прижатыми к груди руками остатки пакетиков и кульков, и смотрел, как только что налетевшая на него почти в дверях магазина молодая женщина ползает на четвереньках под ногами, причитая и суетливо собирая рассыпанное.
Смотрел он всё же мужским взглядом. Ведь вид молодой женщины при взгляде сверху, когда она что-то там делает, сидя у тебя под ногами на корточках, поистине прекрасен, с этим вот её гитарным изгибом бёдер и талии.
Эта была миниатюрная и ладно скроенная, как Дюймовочка. Он бы сейчас с удовольствием присоединился к помощи девушке, на него налетевшей, но боялся, что окончательно рассыплет всё, что пока ещё удерживал.
– Да перестаньте, девушка. Я сам виноват. Вот, решил на пакете сэкономить, и…
– А! У меня есть! – молодая женщина сноровисто встала, выгрузила на руки Григорию то, что успела собрать, и выхватила откуда-то из недр одежды оглушительно зашелестевший пакет. Раскрыла его зев и Гриша осторожно переложил туда всё, что удерживал. Освободил немного затёкшие от напряжения руки.
Столкнулся взглядами с незнакомкой – и остолбенел. «Оленёнок Бэмби,» - пронеслось в голове название какого-то давнего фильма. На него, действительно, смотрели огромные, миндалевидной формы, глазища, как у того оленёнка.
Бормоча взаимные извинения, они разошлись, наконец, перед узким пятачком входа в магазин, и Гриша двинулся домой. Бросив лишь один прощальный взгляд на мелькнувший за стеклом витрины силуэт незнакомки.
Киры дома ещё не было. Снова задерживалась в своём гинекологическом отделении. Нет, она всегда стремилась как можно раньше убежать домой, но работа врача – это ведь непредсказуемые ситуации, часто связанные со спасением жизни. А у врача её специальности – и двух жизней, матери и ребенка. Если только опять не вступила в конфликт с иногда выпивающей акушеркой Софьей Никитичной. По хорошему, отправить бы даму на пенсию – да только главный врач вот уже который год подряд обещает подыскать замену, и всё никак. И то сказать, такого специалиста, как Софья Никитична, днем с огнем не сыщешь. Если бы только не ее провалы, случающиеся не часто, но все же имеющие место быть.
Гриша с Кирой были знакомы тысячу лет. Наверное, ещё с прошлых жизней. «Попугайчиками-неразлучниками» были и в школе, и в своих институтах, и чувства пронесли через все эти годы – а не только когда были уже в браке. К слову, и поженились они на своих третьих курсах, когда Кира плотно села изучать уже собственно врачебное дело, а он, согласно старой студенческой традиции, сдал сопромат. Полностью по бытующей в кругах будущих инженеров поговорке «Сдал сопромат – можешь жениться».
По-настоящему близкими они стали сразу после окончания средней школы. Потому что давно любили друг друга. Это вызвало изумление у Кириной мамы и показное негодование мамы Григория. Но он, воспитанный практически одним отцом (маме всё было некогда в её поисках себя), на мамино возмущение просто не обратил внимания. Хотя сказать ему было что – отец терпел мамино поведение лишь ради него, сына. Недаром родители развелись сразу после того, как сын прочно обосновался в своём университете; когда стало ясно, что как студент он состоялся и его не отчислят. А мама… ну что – мама? Она как все великие моралистки, изрядно покуролесила и в молодости, и в период своего замужества и материнства. Практически, на глазах сына. О каком уж тут авторитете в вопросах морали можно говорить?
Отец, кстати, так и оставался сыну самым верным другом и советчиком.
Гриша сгрузил покупки в недра кухонных шкафчиков и холодильника, покурил на балконе, послонялся по квартире и растянулся, наконец, на диване в гостиной. Нашарил под собой пульт от телевизора, побродил по каналам, морщась от рекламы – да и выключил этот ящик. Ну его! И задремал.
Они сначала не хотели детей. Какие, пардон, дети у студентов третьего курса? Сначала нужно на ноги встать.
Получили дипломы. Стали думать, как распорядиться имеющейся у обоих жилплощадью: подаренной Кире родителями однушкой и, оставшейся после кончины Гришиной бабушки, коммуналкой в трёхкомнатной квартире сталинского дома. Кира была настолько очарована высоченными, около трёх метров, потолками в ней, что уговорила Гришу жить здесь. А её однушку в новостройке сдавать, арендные деньги копить, чтобы потом, в перспективе появления детей, купить уже двухкомнатную, продав вот эту коммуналку. Благо дом был ещё крепкий, ничего не отваливалось и не сыпалось, а сантехника была заменена ещё при жизни бабушки.
Они уже не помнили, кому тогда в голову пришла идея деньги арендаторов сразу обращать в валюту и копить уже её. И это в условиях второй половины девяностых, с её лихорадящей финансовой системой, постоянными невыплатами зарплат, какой-то общей нервозностью от всех политических и экономических передряг. Часто не хватало на самое элементарное – но они терпели, стиснув зубы. Понимая, что полноценная семья возможна лишь с детьми.
А потом случился дефолт. И они трижды перекрестились, когда через два месяца непрерывного падения курса рубля их собранные потенциальные сто тридцать шесть тысяч, эквивалент семнадцати тысяч «вечнозелёных», превратились разом в полмиллиона с лишним. Они тогда где-то через год продали Гришину коммуналку, и итоговой суммы как раз хватило на просторную двушку. А Кирина однокомнатная так и осталась в состоянии источника поступления арендных денег.
– Гринь… - она льнула к нему и не давала отдыхать от любовного труда. – Что-то мне тревожно.
– Что такое, ласточка?
– Ну я же гинеколог… Знаешь, хотя и покупала целых четыре года до этого самые лучшие, патентованные противозачаточные, я, в том числе как гинеколог, боюсь последствий их приёма.
– Это как? – он даже приподнялся на локте.– Они что же, не прошли должных испытаний?
– Понимаешь какое дело… возможны индивидуальные реакции. Я вот уже восемь месяцев как их забросила, и все вроде хорошо, но ты же видишь – беременность не наступает. Ох, Гришка, боюсь я, что будто в себе что-то нарушила.
– Ну-ну-ну. Давай тогда диету сменишь. На морепродукты, может, нажмёшь? Да и вообще, солнце, какие наши годы?
«Да годы у нас как раз самые критические!» - хотела возразить Кира, но промолчала. Кому ведь как не ей, специалисту, было знать, что самые благоприятные годы для зачатия и рождения ребенка – как раз после восемнадцати.
Она вздохнула, гибко извернулась и взбила под своей головой подушку.
– Ладно, давай спать, мой хороший. Будем надеяться, что все получится. Но на всякий случай надо обследоваться.