рисунок автора
Дождливой оказалась весна… Вторую половину апреля каждый день моросило, земля стала вязкой, топкой, как кисель, сеять и сажать приходилось в грязи по уши, да еще и Прокл. Как подменили мужика, смотрел мимо прозрачными пустыми глазами, на работу ходил, как автомат, дома работал, как будто ему все опротивело - так, лишь бы… И каждый день пил… Страшно пил, много, но не пьянел, деревенел просто, сидел за столом бросив тяжелые кисти по краям тарелки, смотрел в одну точку, почти ничего не ел и бросал в сухой, вдруг ставшим морщинистым рот одну рюмку за другой. Аленка измучилась, она надорвалась на этом огороде, кое-как справлялась со скотиной, радуясь каждой помощи от ставшим чужим мужа. Жизнь вдруг остановилась в какой- то одной точке, превратилась в узкий тоннель, по которому Аленка брела одна и не знала что делать. Однажды, в уже майский светлый вечер, когда сизые тучи вдруг исчезли за горизонтом и вечернее солнце, как будто опомнившись разлилось за степью красным закатом, Аленка присела поближе к мужу, отодвинула бутылку, заглянула в глаза
- Проша… Что ты делаешь, хороший мой? Ведь дите вот-вот будет, что же ты творишь?
Прокл поднял тяжелые веки, посмотрел на Аленку, как будто не узнавал, снова придвинул к себе четверть, налил.
- Может со мной дернешь, лягуш? Так, для разговору.
Аленка встала, отрезала два ломтя свежего хлеба, положила пару яиц и кусок брынзы. Двинула все по столу к Проклу, подумала, достала из шкафа маленькую рюмочку из которой София пила лекарство, плеснула себе наливки
- Выпью. Много мне нельзя, а немного выпью. А ты ешь. И говори…
Прокл снова влил в себя рюмаху, крякнул. Было видно, что он глотает трудно, как будто самогон его обжигает. Он судорожно вдохнул, отломил кусок хлеба, кинул в рот. Аленка тоже махнула рюмочку, облупила яйцо, макнула его в соль, куснула
- Ну? Я слушаю, Прош…
Прокл встал, чуть качаясь подошел к окну, дернул занавеску и горячий свет облил его с головы до ног, как будто поджег
- Уходи от меня, лягуш. Не будет у тебя со мной жизни. Потому что я душегуб.
Аленка сидела молча. Наливка горячо разлилась по горлу, чуть согрела, и если бы не эта рюмочка, то слова Прокла заморозили бы ее насмерть. Она снова плеснула себе, пригубила, но тошнота подкатила к горлу, не дала проглотить
- Что значит - уходи? Куда? Это мой дом, Проша, никуда я отсюда не уйду. Тут отец мой жил, мама, твоя мать тут счастливой была. Я хочу здесь ребенка родить, это и его дом тоже. А ты? Ты все рушишь. Зачем?
Прокл молчал. У него напряглись жилы на лице, да так, что челюсть выперла вперед, превратив лицо в маску
- Я не рушу, Лена! Я уже разрушил. Я мертвый, ты понимаешь это? Две души, две на моей совести! А теперь третья! Мне жить как? Мне ребенку своему как в глаза смотреть? Мне сказки добрые ему как рассказывать? А гладить его как? У меня на руках кровь! Гляди!
Прокл орал, орал хрипло и отчаянно, он выставил вперед ладони и шел на Аленку, как огромный бешеный медведь. И она поняла - еще шаг и он просто снесет ее, раздавит, затопчет. У него были страшные, почти белые глаза, оскаленные зубы. Но, в двух шагах от стола он остановился, дернулся, с ужасом посмотрел на свои ладони и выскочил во двор.
…
- Упился он, девонька. Такие, как он, медведи, легко спиваются, у них фермент там плохо работает, природа такая. Очунеется, приползет, на карачках притопает. А ты давай, пей лекарство-то. И попой ложись, уколю.
Аленка молча смотрела в больничный потолок. Фельдшерица, подслеповато щурясь, набирала что-то в здоровенный стеклянный шприц, Стеха суетилась у стола, стоящего посередине пустой палаты, и все это казалось Аленке нереальным, как будто проявляющимся в тумане. Она помнила только огромные ладони Прокла, его белые глаза и щелястый рот. И у нее жутко болел живот - как будто кто-то протыкал его раскаленной проволокой. Фельдшерица больно ткнула иглой, пото заставила повернуться внимательно посмотрела на Аленку, пощупала пульс. Потом пошарила у нее за пазухой, вытащила градусник, одобрительно покачала головой.
- Вот! Спала. Спасли дитенка-то, а то ведь скинуть собралась. И из-за кого? Из-за мужика! Мужик - он зверь лесной шатучий, а дите оно твое, родненькое. Береги и лелей. Ишь ты. Скинет она…
Тимофеевна ушла, Стеха аккуратно подоткнула пододеяльник, поправила подушку присела на край кровати
- Держись, Аленушка. Все наладится. Это я тебе обещаю. Вмжу я это…
Аленка отвернулась к стене, помолчала. Потом аккуратно потрогала живот, замерла и почувствовала мягкий толчок изнутри. А потом еще - настойчиво и упрямо…
- Стеш, он где?
- Ушел он, Ален. Тебя как отвезли, так он ночь у больницы, как шатун слонялся, а потом пропал. Кто-то видел, что попутку словил, как был - без вещей, в одних штанах и рубахе. Неделю уж нет его. Скотина…