В общем, пишу я это сейчас, а зачем – черт знает. Наверное, просто не могу придумать, чем еще заняться. Серьезно, я с тех пор как вернулся домой, ни одного дела себе так и не подобрал. Хотя давайте обо всем по порядку.
Меня зовут… ай, да плевать – не в этом суть истории. Можете называть меня как угодно, я все равно тут не особенно важен. Ведь я хочу рассказать вам не столько о себе, сколько о своих соседях по комнате в общежитии института, в котором обитал последние пять лет. Этих ребят я, наверное, не смогу забыть даже если очень сильно постараюсь – настолько их лица и имена въелись мне в мозг. Даже забавно.
А еще, прежде чем начну, могу сказать: наврал я вам. Одно дело, помимо написания этой дурацкой истории, я себе все-таки нашел. Я много курю - смолю, как паровоз, не в силах остановиться. За сегодняшний день (за окном уже сумерки) выкурил три пачки, и четвертая подходит к концу. Мать с отцом в шоке, конечно, но молчат – понимают, кажется, что если я не буду курить, то сойду с ума. Да и… пройдет это, наверное. Может, через полгода я вообще брошу.
Ладно, начну, пожалуй.
1
Институт путей сообщения, в который я приехал, чтобы учиться на помощника машиниста, был не слишком большим, но уважаемым и полезным. Мой дядя Толя, три года назад утонувший в озере, двадцать лет отработал на железной дороге, и все благодаря этому институту. Мама же с девятого класса промывала мне уши своими увещеваниями и уговорами, и к концу школы я был уверен в том, что моя судьба учиться именно там.
В город – крупный областной центр, к слову – мы поехали тоже вместе с мамой, и меня это немного коробило. Вообще я был должен ехать с отцом, но того не отпустили с работы. Иногда мне кажется, что это был знак: «не надо туда ехать, останься в родном городе, уймись!». Но знак я тот не распознал, и потому не унялся – продолжал слушать, как, с точки зрения мамы, все прекрасно и замечательно в том городе и в том вузе. Вообще, впоследствии я был с ней согласен – после маленького городка пребывание в мегаполисе здорово прочищало мозги и заряжало их десятком самых разных чувств, от возмущения тем, что в «родном селе» все не так, до предельной радости от того, что именно здесь мне предстоит провести еще целых пять лет.
Поступил я, впрочем, не без труда – был последним в конце бюджетного списка, и мы с мамой здорово волновались, что придет кто-нибудь еще, подаст документы, и мы окажемся в пролете (учиться платно в наши планы не входило – денег на это просто не было). Но никто не пришел, так что к концу дня мы искренне радовались своему счастью, и даже пошли в пиццерию неподалеку от института, чтобы все это дело отметить. Там я первый раз попробовал пиццу с ананасами – божественный был вкус, кстати – и выпил пол литра колы. Мама пила кофе и все никак не могла перестать радостно щебетать о прекрасном будущем, которое меня ждет.
Ха-ха.
***
Поселили меня на четвертом этаже общежития, на самом верхнем, получается. Было оно настолько обшарпанным и старым, что даже мамин оптимизм здесь как-то померк. Исцарапанные надписями коридоры, скрипучие половицы, крашеные в пятьдесят слоев краски двери, пыльные потолки – в общем, мрак.
Сама комната тоже оставляла желать лучшего. Небольшая, с двумя двухэтажными кроватями, она предназначалась, конечно же, для четверых студентов, и маме это сразу не понравилось.
- Как в муравейнике, - проворчала она. - Неужели Толя тоже в таких комнатах жил?
Странно, что она не спрашивала у дяди о таких подробностях. Меня-то они, в целом, не интересовали – наличие трех соседей по комнате мне было в новинку, но я не возражал. И дело тут было не в том, что я шибко люблю людей, или, наоборот, мне было все безразлично. Просто тогда, как мне теперь думается, голова моя была словно в каком-то непроницаемом пузыре, в коконе из неопределенности и восторженного ожидания. Мне казалось, будто будущее готовит для меня что-то любопытное, волнительное… словом, дураком я был о-го-го каким. У меня и в мыслях не было никаких конкретных ожиданий, ведь я тогда, по сути, совершенно не знал, какими бывают люди. Не то чтобы я и сейчас много об этом знаю, конечно, но тогда я был прямо-таки tabula rasa – чистый лист, на котором окружающие могли написать что угодно. Возможно, сложись все несколько иначе, и попади я под влияние иного окружения, то мог бы оказаться на месте любого из трех моих соседей по комнате. Думая об этом теперь, я вспоминаю лица всех троих. Становится немного жутко, честно говоря.
В общем, со своими скудными пожитками я въехал в общагу, и вскоре познакомился с будущими соседями, а до того – распрощался с мамой, которая очень боялась опоздать на поезд. Прощаясь со мной, она плакала… и сейчас иногда плачет по вечерам, думая, что никто не видит потом, как у нее покраснели глаза, и что нос немного распух. Он у нее как губка, так что я всегда, с самого детства знал, плакала мама недавно или нет. Это было полезно знать, по крайней мере раньше, а теперь я с этой информацией ничего поделать не могу. И это меня потихоньку гложет.
***
Я лежал на кровати без матраса – на нижнем ее этаже, слишком уж длинные у меня ноги, чтобы спать наверху – когда запыхавшийся комендант, Андрей Петрович, втащил в комнату какую-то тумбочку. Мебели, кстати, там было немного, как и места для нее; большую часть пространства занимали кровати, маленький холодильник и обеденный стол. Следом за комендантом вошли две женщины, одна – высокая, худая и крашеная в блондинку, вторая – полная, с огромными серьгами в ушах и странной прической, а ля «химический взрыв». Следом за ними, волоча по огромному чемодану каждый, вошли сыновья этих женщин, один - худой и темноглазый очкарик, с бледным, каким-то беспокойным и недовольным лицом, второй – смуглый, упитанный, волоокий, с курчавой головой и большой родинкой на носу.
- Здравствуйте! – радостно сказала, обращаясь ко мне, женщина с большими сережками. – А мы вам вот соседей по комнате привели, принимайте, расписывайтесь!
И засмеялась – раскатистым, залихватским смехом. Смех этот был, на удивление, даже приятный, и я, искренне улыбнувшись, поздоровался. Худощавая женщина нервно улыбнулась и кивнула мне. Парень в очках буркнул что-то вроде «привет», неодобрительно оглядывая комнату; пухлощекий помахал мне рукой.
- Так, ну, в общем, поставите эту бамбинтутку сами, куда нужно, - сказал Андрей Петрович, - а я побежал дальше, дел невпроворот.
- Спасибо, - пискнула ему вдогонку одна из мам, та, что худая. Вторая же, упершись руками в бока, оценивающе оглядела комнату.
- М-да, - резюмировала она, - обстановочка так себе. Ну это ничего – приберетесь, поклеите обои и будет что надо!
- А где здесь стиральная машина? – спросила вдруг ненастоящая блондинка, и парень в очках – очевидно, ее сын – закатил глаза.
- На первом этаже прачечная, - сказал он, и по голосу было слышно, что ему стыдно. Еще бы, подумал я – сам не так давно сидел в пиццерии с мамой и косился по сторонам, думая, что кто-нибудь прыснет со смеху, глядя на меня. Никто этого не сделал, правда. Тогда я еще не знал, что в большом городе всем на всех плевать.
- Тоже мне, прачечная, - сказал другой мой сосед, - две машинки на всю общагу! Там очередь будет на неделю вперед.
- Ну, хотя бы что-то, - заметила добродушно его мать, - мы в свое время все на руках застирывали, когда учились.
Они еще какое-то время болтали, и даже пару раз втянули в разговор меня. Из этой беседы я узнал, что зовут моих соседей Вадик (тот что толстый) и Сережа (тот что в очках). Имена их мам я, честно говоря, не запомнил, хотя они и представились в тот раз. Впоследствии я их видел, когда они приезжали навестить Вадима и Серегу, но в тех случаях я просто говорил им «здравствуйте!», и на том наше общение заканчивалось. Так что запоминать их имена мне смысла не было, а вам, пожалуй, нет смысла их знать.
***
Так получилось, что в тот день наш общий третий сосед по комнате так и не приехал. Уж не знаю, почему; как-то не довелось узнать. Вечером же я, Вадим и Серега сидели втроем за столом, пили чай и понемногу знакомились, а на втором этаже одной из кроватей валялось три матраса – за полчаса до того мы сходили за ними на первый этаж.
- Мне скоро ноутбук должны купить и привезти, - сказал Вадик, - я бате говорил, что для учебы понадобится. Дома у меня комп игровой, мощный – но его с собой не возьмешь.
- Увлекаешься видеоиграми? – спросил Серега.
Ей-богу, я не придумываю, так и сказал. Он вообще немного странно разговаривал, надменно как-то, что ли. И тогда я этого не заметил, но с самого начала, с самого первого дня Серега смотрел на нас с искренним, но хорошо маскируемым презрением. Иногда оно прорывалось наружу во взгляде, в словах, - но мы этого не замечали. По крайней мере не замечал я – потому что был простым, как три копейки, и Вадик – потому что ему, кажется, было просто лень что-то там замечать.
- Ага, - пробурчал, жуя печенье, Вадик, - увлекаюсь, наверное. Все части «Героев» прошел этим летом, ну еще в «Ка-Эс» гоняю иногда, и в «Доту».
Серега хмыкнул, а я сказал:
- Я из «Героев» только в третью играл. Комп у меня дома старый, еще брату старшему покупали. Почти ничего не тянет.
- Да и не парься, - Вадик говорил, а сам смотрел на стол, чего бы еще умять, - третьи самые лучшие, это факт.
Серега ничего особенного больше не сказал, а потом и вовсе куда-то ушел. Вадик решил пораньше лечь спать. У меня было с собой несколько книг, так что я растянулся на матрасе и принялся читать. Это дело я с детства люблю, и поэтому, наверное, решился всю эту историю записать. Ну, еще потому что делать больше нечего, а читать по какой-то причине меня больше не тянет – все книги кажутся лживыми, ненастоящими.
Может, когда я допишу, и эта ерунда пройдет?
***
На следующий день к нам в комнату приехал Семён – высокий (на голову выше меня) и крепко слаженный парень, голубоглазый и русый, весь так и пышущий жизнью. Когда я в первый раз его увидел, подумал: ну вот, наконец-то приехал хоть кто-то живой! В этом смысле Вадик и Серега к тому моменту были мысленно мной забракованы: первый мало чем интересовался и был ленив до безобразия, а второй просто все время молчал, и постоянно куда-то уходил.
- Привет, бандиты, - сказал, широко улыбаясь, Сема, - давайте знакомиться?
И мы с ним познакомились – выпили по бутылке пива, которое он протащил в общежитие. Компанию нам составил Вадик, да и то, наверное, лишь потому что угощали. Серега заверил нас в том, что вообще не пьет спиртного, и я ему поверил. Я и сам в то время почти не пил, да и потом тоже этим не злоупотреблял, но отказываться тогда посчитал дурным тоном. К тому же, Сема просто чертовски к себе располагал – шутил, интересовался, спрашивал, хохотал, занятно рассказывал – в общем, за бутылкой пива с ним я понял, что мое пребывание в этой тесной комнате в ближайшие пять лет будет не таким уж и скучным, как я по началу предполагал.
Мы с Семой обсудили много всякой ерунды, прежде чем каждый из нас понял, что встретил своего нового друга – по крайней мере, на ближайшее время.
***
Знаете, куда все время уходил Серега в первые дни нашей жизни в общежитии? Выбирать обои, чтобы их поклеить! А еще занавески на окна и плинтуса. Выбрал он их сам, «дешевые, но не вульгарные» - и мы лишь плечами пожали. Пусть его! А вот когда он сказал, что мы ему должны по шесть сотен рублей каждый, мне стало не по себе – денег было в обрез. Но меня выручил Сема – как оказалось, у его родителей недостатка в деньгах не было, и он вызвался мне их одолжить. Потом я ему все потихоньку вернул, и каждый раз, когда протягивал сотню или полтинник, Семен кривился и говорил, что он уже забыл про этот долг, и вообще не надо ничего возвращать. Но я настаивал.
А потом мы вчетвером клеили обои, выбранные Серегой, и прибивали плинтуса. А потом началась учеба, и все мы в ней как-то увязли, а кто-то и вовсе потонул.
Долгое время ничего интересного не происходило: мы с Семой в свободное от учебы время обкатывали нашу дружбу – тренировались во дворе на турниках и брусьях, знакомились с соседями по этажу, пели песни под гитару, неловко флиртовали с девчонками из соседней общаги педагогического училища, ходили на какие-то бесплатные концерты, пытались вместе бросить курить… словом, страдали ерундой. Вадику привезли ноутбук, и он с головой погрузился в компьютерные игры: днем сидел на кровати и играл, а ночью лежал на ней и спал. А еще иногда ел, как не в себя, и я предчувствовал, что к концу учебы этот фрукт созреет настолько, что едва будет протискиваться во входную дверь.
Зато Серега весь тот год прилежно и старательно учился.
2
Второй год я окончил без троек, да и Семен тоже. Мы с ним записались на секцию армрестлинга в институте и ходили какое-то время, но нам это быстро наскучило, и мы бросили; Вадик стабильно держался на тройках и твердом пофигизме, а на наше предложение записаться в секцию только посмеялся.
Зато в плане девушек в тот год у нас с Семкой было все куда интереснее; я познакомился с Лизой – худенькой, темноволосой, кареглазой балериной. Балериной, представляете? Она выступала с коллективом и занималась у какого-то очень известного хореографа, а я смотрел на нее и самым натуральным образом балдел. Ну до чего же она была красива! Просто прелесть. До сих пор не пойму, чего она тогда во мне нашла, но… с ней я в первый раз поцеловался (если не считать школьного поцелуя с девочкой из параллельного класса, которая сама ко мне полезла, а потом убежала. Ее имени я, наверное, уже никогда не узнаю). Мы с Лизой начали встречаться – я пару раз сводил ее в кино на свою скромную стипендию, а она как-то купила и принесла мне продукты, чтобы я не шибко голодал. Родители мне высылали немного денег, конечно, но в глазах Лизы я был тем еще мучеником.
Бывало ли у вас такое чувство, когда кажется, будто в этом мире все богаче тебя? У меня на первом и втором курсе возникало ощущение, будто у всех вокруг родители богаче моих. В ту пору меня это не столько волновало, сколь удивляло – и откуда только берутся у людей деньги? Конечно, к лету я понял, что свободное время нужно тратить с умом, и начал подрабатывать – понемногу, помаленьку.
Как я говорил, у Семы с амурными делами тоже был полный порядок. А точнее – хаос, но он вполне себе властвовал над этим хаосом; ему все нравилось. Девушек у него за год сменилось столько, что теперь я помню имена лишь троих: Вероника - баскетболистка с рыжей косой, Стелла – рассудительная, маленькая и улыбчивая девчушка с юридического, и Таня – какая-то злая математичка, облила меня однажды супом и не извинилась. Остальные девушки Семы в моем воображении слились в яркое, смутное, приятно выглядящее, но ничем более не примечательное пятно. Да и черт с ними.
Ну и да: весь этот год Серега прилежно и старательно учился.
3
К началу третьего курса мы с Лизой расстались. Я так и не понял, почему, но спустя три недели увидел на ее страничке в социальной сети фотографии с новым парнем.
- Ну и урод, - справедливо заметил Сема, когда я поделился с ним этой новостью и показал фотографии.
На какое-то время я позабыл о девушках и продолжал спокойно учиться… ну и читать тонны книг. Вадик к тому моменту набрал в весе, но выглядел еще вполне пристойно. А еще он начал играть по ночам и мешать нам спать, и это здорово бесило Серегу, который целыми днями учил и учил… Они оба, кстати сказать, учились не на помощников машиниста, а на инженеров, и у них была программа посложнее нашей с Семой (который был моим одногрупником. Надо было об этом раньше написать, наверное). В общем, Серега пытался мирно решить проблему, но в конечном счете сорвался и наорал на Вадика, который обиделся, но играть по ночам перестал… на какое-то время.
Вообще тот год был каким-то сложным. Учеба моя вдруг словно набухла тяжестью, набрякла, будто набитая шишка. Я едва не сорвался на тройки на зимней сессии и еле-еле сдал на «хорошо» летнюю. Сема получил досадный трояк по черчению и махнул на все это рукой – он уже начал к тому времени подрабатывать барменом в клубе.
- Я думал, родители тебя будут содержать до Второго Пришествия, - ехидно сказал я, когда узнал, что мой друг устроился на работу.
- Надоело из них деньги высасывать, - на удивление серьезным голосом ответил Семен, - да и учиться тоже.
Я тогда покачал головой – сам уже немного устал от учебы, хотя в целом понимал, что без труда не вытянешь… ну вы сами знаете.
Кто уж точно трудился над учебой в тот год, так это Серега. Он редко говорил с нами, и все время пропадал в библиотеке. И, кажется, именно тогда я понял, что он нас недолюбливает. Правда вот если насчет Вадика все было понятно, то причину, по которой ему так не нравились мы с Семой, я не смог бы назвать ни тогда, ни сейчас.
…Хотя, если подумать, предположение у меня все же есть. Мы ведь с Семой часто проводили время в свое удовольствие, и почти не парились насчет оценок – по меркам Сереги уж точно, ведь он-то прилежно и старательно учился весь год…
4
Наверное, настоящие проблемы начались на четвертом курсе.
В сентябре того учебного года у Вадика случился первый приступ астмы. Произошло это, когда в комнате были я и Серега; я вызвал скорую, а наш отличник судорожно вбивал в поисковике, «что делать если человек задыхается». Вадика забрали на сутки; вернулся он с ингалятором в кармане и крайне кислой миной на лице. После к нему приехали родители, попричитали, накормили нас пельменями и уехали. Мне вся эта история с астмой показалась странной и немного несправедливой: Вадик ни разу в жизни не курил сигарет, а вот мы с Семой к четвертому году обучения сделались совсем уж неисправимыми курильщиками. Хотя, грех жаловаться, конечно.
Мы с Семеном стали реже общаться; он с головой погрузился в работу, а я начал встречаться с девушкой из педучилища, Виолеттой. Знаете, она, наверное, была здорово похожа на Лизу, но кто меня за это теперь упрекнет? Встречались мы полгода, и почти все это время я пробыл у нее на съемной квартире. Мы проводили вместе вечера и ночи, а иногда и утро – когда идти на пары было совсем уж лень. Учеба моя начала от этого страдать, хотя и не слишком сильно; я по-прежнему добросовестно выполнял все задания, да и на практике показал себя с лучшей стороны.
Зимой, когда я понял, что не люблю Виолу и не могу продолжать с ней видеться, у нас с Семеном состоялся разговор, который я не могу забыть. Порой он мне снится, и я беспокойно ворочаюсь на кровати, но проснуться никак не могу. Жуть, да и только.
- У меня на работе странный случай был, - сказал тогда Семен тихим голосом, - может, ты знаешь, что это все значит?
- Рассказывай, - сказал я, - заинтриговал.
И Семен рассказал:
- Дело было вечером. Я как раз вышел из туалета и направлялся в бар, когда меня вдруг подрезал мужик, годов эдак тридцати, и сказал негромко, почти мне на ухо: «Бармен, не хочешь подзаработать?». Я пожал плечами. Он огляделся, воровато так, достал из кармана маленькую бутылку и протянул мне. Я ее машинально взял и осмотрел – внутри было что-то бледно-желтое. «Там, у стойки, сидит блондинка в зеленом платье, - говорит, - я ей закажу коктейль, а ты туда из этой бутылки пару капель плеснешь».
- И что дальше?
- Я слушать дальше не стал, развернулся и пошел, а он меня за руку схватил и сунул в нее купюру. Как потом оказалось - сто баксов. Мужик сразу метнулся к стойке, а я помыкался немного, да и вернулся в бар. Он там уже вовсю беседовал с этой блондинкой, и сколько я не пытался ему незаметно деньги передать – то под бокалом, то напрямую, мол, «вы обронили» - он все возвращает и подмигивает. Бутылка-то у меня осталась, в кармане, и я, получается, мог сделать, как он просил.
- И сделал?
- Не-а. Странно это все, - Семен покривился, - но дальше было еще страннее. Через полчаса, когда мужик понял, что я ничего клиентке подливать не собираюсь, он ее куда-то отправил – заказывать такси, что ли, - а меня подозвал к себе. Сжав на всякий случай кулаки, я к нему подошел. «Эх ты, доброхот», - говорит, и смеется, - «дуралей местный. Деньги можешь себе оставить, но в следующий раз меня не подводи, хорошо?».
- А ты что ответил?
- Да ничего! Промолчал, а он посмеялся еще немного и ушел.
- И правда, странно. А когда это было?
- Позавчера.
- А вчера он приходил?
- Да, - Семен снова как-то странно скривился, - приходил.
И смотрит в пол. Я заподозрил сразу неладное, но он, кажется, понял это и сказал:
- Вчера он один пришел. Но опять ко мне с разговорами приставал. Работу предлагал.
- И что за работа?
- Я так и не понял. Он пьяный был.
На этом наш разговор закончился, потому что в комнату вернулся Серега, а при нем Сема вести беседы не очень любил. Вообще, из нас всех только Семен с самого начала видел, что Серега нас недолюбливает, и с чистой совестью недолюбливал очкарика в ответ. За четыре года учебы Серега похудел еще больше, стал совсем нервным и порой негромко бормотал себе что-то под нос, пока читал учебники или писал задания. Мне его уже тогда было жалко – я не знал, почему Серега так себя загоняет, но чувствовал, что выбора у него нет.
***
В апреле, не успел еще сойти снег, я заметил, что Сема сильно изменился. К тому моменту я уже расстался с Виолой и ночевал всегда в общаге, и видел, что даже поведение моего друга стало другим. Он очень часто работал в ночные смены, под глазами его залегли темные страшные синяки, но главное – он стал раздражительным и гневливым; несколько раз, возвращаясь с работы очень поздно, он случайно будил Серегу и ссорился с ним по этому поводу, дав взаимной неприязни перерасти в глухую ненависть.
Вадим к тому моменту потолстел еще больше, и ингалятор носил с собой везде и всюду. То есть на учебу, в ближайший супермаркет, и обратно в общагу – нигде больше он не появлялся. Питался наш комнатный геймер преимущественно быстро завариваемой лапшой, пиццей и сладостями, которые скупал килограммами. Мне было любопытно, как относится к этому его мама, но позднее выяснилось, что родители Вадика питались ничуть не лучше, а у отца и вовсе было ожирение. Каждый день я наблюдал с прискорбием за тем, как мой сверстник буквально роет себе могилу ложкой, и ничего не мог с этим поделать – Вадик соглашался с тем, что есть такую еду и в таких количествах вредно, но ничего не предпринимал; только ел, спал и играл в игры. Удивительно, как он умудрялся не вылететь из института; хвосты он с ленью, но сдавал, и почти всегда в последний момент. И совершенно не переживал на этот счет.
В мае, в один из дней сессии, произошел совсем странный случай. Сема тогда пропадал на работе, Вадим ушел в магазин, а Серега сидел за столом и что-то там писал. Я лежал на кровати и читал лекции – потихоньку учил вопросы к экзамену. Внезапно мое ухо уловило непривычный звук – словно кто-то резанул металлом по стеклу. По крайней мере, так мне показалось сначала. А уже потом, услышав всхлипы, я понял, что это кто-то плачет.
Серега сидел ко мне спиной и весь как-то ненормально дергался. Я обомлел – такого ни разу еще не видел, а спустя миг осознания пожалел, что никуда не ушел из комнаты. Не было ясно, что мне теперь делать – то ли спросить, что случилось, то ли делать вид, что ничего не произошло? Или, может, притвориться спящим?
- Как же надоело, - пробормотал Серега так, что я услышал, - как же надоело.
Я замер, и даже дыхание задержал.
- Когда уже все это кончится?
Голос у Сереги становился громче; кажется, вот-вот, и он завопит от горечи и усталости.
- Я тебя понимаю, - сказал я внезапно, но негромко, и Серега весь словно взметнулся куда-то вверх, уронив стул. Резко, на каблуках обернулся – лицо красное, глаза в слезах – и прошипел:
- Т-т-ты… ты зде-е-с-сь? - ужас в его глазах мешался с осознанием позора; мне стало жутко стыдно, и я уткнулся в учебник.
- Да ладно, - проворчал я, - никому ничего не скажу, не парься. Но ты не один такой особенный, нам уже всем все до чертиков надоело. Так что проревись и успокойся.
Серега из красного стал бледным, как мел, только уши остались пунцовыми. Брови его сошлись на переносице, зубы обнажились в пугающий своей дикостью оскал. «Сейчас кинется на меня» - мелькнула вдруг в голове мысль, и я подобрал ноги, сел и отложил учебник.
Посмотрел ему в глаза – спокойно, без злобы и без издевки. Серега в очередной раз всхлипнул, выругался – «с-с-сука!» - и вышел из комнаты.
- И верно, - сказал я и вздохнул, - умойся холодной водой, подыши и возвращайся.
Через десять минут Серега вернулся; лег спать, хотя на часах не было и девяти. Я продолжил учить вопросы, хотя меня и не покидало ощущение, будто все это неправильно.
Вопреки моим ожиданиям, Серега прилежно и старательно учился до самого конца года.
5
К последнему курсу Вадим весил вдвое больше моего. Он даже забеспокоился – жаль, не настолько, чтобы перестать есть и начать двигаться. Из института его не отчислили только благодаря удаче и крупной взятке, которую его отец удивительным образом пропихнул нашему принципиальному – по крайней мере, так все считали до той поры - декану.
Сема же, наоборот, весь как-то осунулся и отощал, словно гончий пес. Бледный и похудевший, он напоминал мне призрак самого себя двухгодичной давности. Сам Сема говорил, что у него начались проблемы со здоровьем, и это походило на правду; выглядел мой сосед, и правда, болезненно. Но вопреки всему он не переставал работать – вот уж чего я не мог понять очень долго.
Сам я на пятом курсе охладел к учебе пуще прежнего: сдавал зачеты и экзамены спустя рукава. Мне отчего-то стало вдруг глубоко плевать, с какими оценками я окончу институт, хотелось лишь одного – поскорее начать работать. И не то чтобы я мечтал быть машинистом, но мне до ужаса надоело быть зависимым от родителей, одалживать деньги у Семы (и изредка у Вадима), а потом их с трудом возвращать. Помимо стипендии, которая к пятому курсу не только не выросла, но и стала значительно меньше (и это не считая инфляции, господа), я получал деньги от родителей – ровно столько, чтобы не умереть голодной смертью. Конечно, каждое лето я работал, и успел много где побывать, прежде чем понял, зачем мне нужен диплом. Кассир в забегаловке, вожатый в детском летнем лагере, грузчик на мебельном складе, разносчик пиццы – какой только ерундой я не занимался, лишь бы не страдать лишний раз от нехватки невзрачных бумажек и жалких монеток в кошельке. Пару раз я даже писал для других, более занятых студентов курсовые…
В общем, к концу учебы я был готов на все, лишь бы больше не повторились мои позорные безденежные мытарства. И позорными они были не из-за осуждения окружающих – его, в общем-то, никогда и не существовало – а исключительно из-за моего собственного отношения к этой навязчивой проблеме. Мне было стыдно перед самим собой, что денег нет, понимаете?
Потому я и мечтал начать работать, и желательно по специальности, что, к счастью, было наиболее вероятно для меня. Учили нас на помощников машиниста, однако наличие высшего образования в железнодорожной отрасли ценится; отработав пару лет помощником и доучившись, я имел все шансы пройти вверх по карьерной лестнице до какого-нибудь начальника депо, или еще какой чертовщины. Поезда мне нравились, чего уж там – я их полюбил еще в детстве, после того как мы с мамой трое суток ехали на одном таком в гости к моей тетке.
И пусть к концу обучения я не слишком-то отличался на занятиях, диплом я начал писать намного раньше остальных, и с научным руководителем согласовывал каждый свой шаг. Это был веселый и бойкий старик, очень язвительный, но умный; я его искренне уважал. Да и до сих пор уважаю, если рассудить.
И зачем я так долго вам все это рассказываю? Видимо, оттягиваю самое плохое. Писать о плохом не хочется, но ведь все ради этого и затевалось, правда?
Ладно, напишу.
***
В один холодный апрельский вечер к нам в комнату постучали. Мы с Вадиком переглянулись – он удивленно пожал плечами, и я крикнул – «открыто!».
Вошел комендант, следом за ним – полицейский, высокий, в новехонькой с виду форме, но со старым и битым жизнью лицом. В глазах его блестела сталь, и по выправке, по подтянутому подбородку, по растерянному взгляду нашего доброго – без шуток – коменданта, я понял: дело труба. Либо кто-то умер, либо кого-то посадили, либо посадят. Смесь ужаса и любопытства взрывоопасно разгорелась во мне; я даже встал с кровати и кивнул вошедшим.
- Тут вот человек пару вопросов вам задать хочет, - проблеял Андрей Петрович, не находя себе места, - вы не против?
- Не против, - настороженно ответил я за себя и за Вадика, - а насчет чего?
Настал черед полицейского говорить. Он вздохнул, указал на одну из кроватей – на кровать Семена – и сказал:
- Не знаете случайно, где сейчас ваш сосед?
Вадик, как от него и ожидалось, промолчал. Я же перевел взгляд с полицейского на Андрея Петровича, но тот лишь пожал плечами.
- Наверное, на работе, - сказал я неуверенно, - но это не факт. Сема перед нами не отчитывается, когда собирается куда-то пойти.
Вадик согласно кивнул – и нам том ему спасибо.
- В общем, статья вашему другу грозит.
- За что? – удивленно пробасил Вадим, а меня вдруг охватило странное ощущение неизбежности происходящего, словно где-то далеко, на самом дне сознания маленький звонарь начал вдруг бить в набат и вопить: «началось!». Из-за этого призрачного звоночка я даже не осознал реплику Вадима и не удивился ей.
- За хранение, распространение и, возможно, употребление наркотиков.
Меня как молнией пришибло. Наркотики и Сема? Бред какой-то! Тогда я так и сказал.
- Ну, бред или не бред, это мы разберемся, - полицейский потерял во взгляде и в лице остатки доброжелательности, отчего стал похож на злую сторожевую собаку, - вы лучше скажите, как часто ваш товарищ не бывает в общежитии?
- Когда-то бывает, когда-то нет, - ответил я с прохладцей в голосе, понятной даже Вадику, - мы тоже не каждый вечер здесь проводим. Подрабатываем, гуляем. Да, Вадик?
Тот пробурчал в ответ что-то неопределенное – его, по всей видимости, визит полиции напугал.
… В общем, спустя пару скучных и неопределенных вопросов представитель власти ушел, а с ним и комендант, за несколько минут постаревший на несколько лет. Вадик сидел на стуле тихо, и я видел, что на экране его ноутбука ничего не происходит.
- Да не может это быть правдой, - сказал я, и вдруг раздался звонок, от которого мы с Вадиком чуть ли не подпрыгнули.
Звонили на мой мобильник, с неизвестного номера.
- Алло? – тихо сказал я в трубку. Оттуда раздался чей-то надтреснутый, изломанный голос, в котором я не сразу, но узнал своего друга. Его, очевидно, раздирали сильные чувства; голос дрожал, готовый сорваться в безудержный волчий вой.
- Привет, - сказал мне Сема, - к вам полиция приходила?
- Да, - сказал я еще тише прежнего, чувствуя, как в горле наступает засуха.
- Ничего им не говорите, и родителям не звоните, ладно?
- Ладно, Сема, но ты объясни…
- У меня тут мало времени, чувак. Мне жалко, что я тебе не рассказывал про все это дерьмо. Господи, ну в какое же дерьмо я влез…
- Да постой ты, объясни нормально!
- Слушай, - сказал Сема с каким-то вдохновенным, отчаянным остервенением, с дикой ненавистью и безмерной любовью в голосе, - слушай, чувак. Друг. Я оступился, понятно? Помнишь, я про мужика рассказывал, который привел модель к нам в бар, и…
- Помню.
- Так вот. Он мне потом еще предлагал поработать на него, по той самой схеме. И со временем я согласился, идиот. А потом еще на несколько дел согласился. Деньги большие обещали, понимаешь? А у родителей моих тогда совсем все плохо стало. Батю с работы уволили, я не говорил? И я тогда подумал… Ладно, не важно. Сейчас главное – не говори ничего ментам, и родителям тоже. Я постараюсь сам выкрутиться. Может, удастся сдать этих ублюдков, и я отделаюсь условным сроком. Я много всякого узнать успел. Я ведь тоже с ними нюхал кокаин, понимаешь? Они думали, что я свой. Но садиться я не собираюсь, чувак. Нет, нихера!
Я молчал. Медленно, постепенно понимал: все происходящее настолько закономерно, что даже удивительно, как никто не догадался раньше.
- Я и сейчас немного взмазаный, - с отвращением заметил Сема, и я услышал из трубки странный звук – словно его вырвало. Возможно, так и было, но наверняка я этого никогда не узнаю.
- А ты где сейчас? – спросил я вдруг, будто опомнившись, но на этом разговор прервался.
И все. Так я и поговорил со своим институтским другом в последний раз. Это уже потом я узнал детали – что он действительно помогал продавать кокаин, и подливал в коктейли ничего не подозревавших барышень какую-то синтетическую отраву, напрочь убивающую способность мозга работать адекватно. Девушки, пострадавшие из-за моего друга и его ублюдка-работодателя, становились рабынями в удаленных от города секретных борделях для еще более богатых ублюдков. Уж не знаю, был ли в курсе этого Семен, когда подливал ту гадость в напитки, но мне хочется думать, что нет. Мне хочется верить, что его обманули, ведь он был добрым парнем, в конце концов. Добрым парнем, влезшим в дерьмо.
К тому же, Семе даже условный срок не смогли дать. И обычный тоже. Ведь нашли его следующим утром на окраине города, в какой-то вонючей съемной квартире - с двумя пулями в животе, в луже подсохшей крови и с прикованными к батарее руками.
***
Полиция еще некоторое время нас беспокоила, но о том странном звонке, как это ни удивительно, никто меня даже не спрашивал. Ну а я и не рассказывал, и Вадим меня в этом решении поддержал.
- Ну их нафиг, этих ментов, - говорил он несколько раз своим низким, но на удивление приятным голосом, - у меня дядя сидел, он меня ими в детстве пугал. Ну их.
Серега об этой новости никак не высказался – только поохал вместе со всеми, а сам был полностью поглощен написанием диплома.
Я впал в апатию. Семен был моим другом, а я, оказывается, его не знал. Да, последнее время мы с ним общались реже, и последний год я ни разу не бывал у него в клубе, но…
Мне было жутко от осознания того, насколько близка к нам смерть. Я стал пропускать пары из-за внезапно появившегося страха стать жертвой несчастного случая или чьей-то агрессии. Ведь это так просто – напороться на чей-то нож, словить шальную пулю, шагнуть под колеса сумасшедшего водителя! Меня стали мучить странные кошмарные сны, в которых я от кого-то убегал, а когда оборачивался, видел Сему в его любимой фиолетовой рубашке, но во сне она была почти белой от кокаина, который так и сыпался с нее во время погони…
Мне казалось, что я схожу с ума, но, к счастью, лишь казалось. Апрель кончился, подошел май, и все вокруг готовились к окончанию года. А я не мог заставить себя взяться за диплом, хотя он и был почти готов; в голову лезло что-то мрачное, и мне постоянно хотелось спать. И по утрам, когда ночные кошмары уходили, я кое-как высыпался.
А в один из вечеров случилось то, чего мой внутренний беспокойный звонарь из подкорки мозга ждал, но о чем никак не мог внятно сообщить. Я тогда отправился в душ, чтобы смыть с себя пот и страхи прошедшего дня, и мне даже казалось, что ночью я смогу выспаться.
Когда же вернулся – без трусов, но в шортах, с полотенцем на плечах – моим глазам предстала картина, которую я запомнил надолго: посреди комнаты стоял Серега, только что вернувшийся из института, и в руках держал какой-то кусок картона; лучи солнца падали так, что я не мог толком рассмотреть, что именно он там держал. Но ответ на мой прищуренный взгляд дал Вадим; он сидел на своей кровати перед ноутбуком и улыбался.
- Смотри-ка, Серега досрочно диплом защитил. Самый первый из наших! Да еще и красный.
Я присвистнул и сказал, прищурено глядя на Серегу:
- Круто, – он же в свою очередь, не отрывал глаз от картонки в руках. - И что будешь теперь делать, Серег?
Безобидный вопрос ведь, правда? Серега медленно поднял на меня взгляд и очень слабо, вымученно улыбнулся. А потом засмеялся – тихонько так, словно стесняясь. Я и сам усмехнулся, но так и не понял, что его насмешило.
- Ты чего, Серега? – спросил Вадик удивленно.
А Серега не переставал смеяться. Наоборот, на него буквально напал приступ смеха! Он смеялся все громче и громче, и через полминуты хохотал так, словно ему на дыбе пятки перьями щекотали, так, словно он ничего другого не умел, так, словно его жизнь зависела от того, будет он смеяться или нет.
Плечи его прыгали вместе с лицом, очки едва не слетели с носа. Мне стало как-то не по себе. Вадик еще раз спросил:
- Ты чего, Серега?
На что получил весьма странный, экстравагантный ответ – Серега быстрым движением вытащил откуда-то из кармана складной нож, щелкнул им и подскочил к Вадику. Раз, раз – и вдоль толстой шеи нашего соседа по комнате пролегла алая полоска, из которой моментально хлестанула кровь, очень яркая, такая красная, что было больно смотреть. А Серега и не думал останавливаться – он хохотал, буквально заливался, но и ножом успевал чиркать, осыпая лицо Вадима колотыми ударами, пронзая мягкие, словно пластилин, щеки, податливые для стали полные губы, стекловидные, немного на выкате глаза… Крика я не слышал – должно быть, меня настолько шокировало увиденное, что уши отказались воспринимать вообще хоть что-нибудь.
Я очнулся и бросился бежать лишь после того как наш комнатный маньяк развернулся и уставился на меня вопросительным взглядом, в духе – «ого, а ты что, еще здесь?».
Выбив плечом дверь и громко вереща, я побежал к лестнице. Какая-то падла закрыла створчатые двери с внешней их стороны, и это значило, что единственным путем спасения для меня была пожарная лестница. Я пулей метнулся в конец коридора, и орал при этом как сумасшедший, хотя таковым был вовсе не я, а тот, кто за мной гнался – очкастый доходяга с окровавленным ножом в руках и совершенно диким взглядом темных колючих глаз. Я надеялся, что мне помогут, но в тот час в общаге, как назло, народу было мало, и на нашем этаже никто почему-то даже не выглянул из своей комнаты, чтобы посмотреть, в чем дело.
Серега за моей спиной продолжал хохотать, как ненормальный; я выскочил на небольшой железный балкон, сваренный из толстой арматуры, и сунулся было за его край, чтобы поставить ногу на пожарную лестницу, но…
Ее спилили! Кто-то во время последнего капитального ремонта посчитал эту лестницу опасной для студентов, - так мне потом сказали, - и поэтому распорядился ее убрать!
- Суки, - успел выдавить я и развернулся, готовый встретить врага лицом к лицу. Серега бежал на меня, и смеялся, и нож в его руке блестел. «Совсем ебнулся» - подумал я как-то печально, и мне стало смешно от того, что это, возможно, моя последняя мысль.
Серега рванулся ко мне, и я, отскочив, резко саданул ему кулаком в челюсть. Очкарик этого даже не заметил – взмахнул ножом, и моя правая рука вспыхнула болью.
- Эй, вы чего там творите! – услышал я крик, не то из коридора, не то снизу, с улицы.
Я ударил Серегу еще раз, ногой в пах. Он пошатнулся, но вцепился в меня, и мы начали бороться. Кажется, он хотел скинуть меня, но я крепко упирался в балкончик ногами, и пару раз даже увернулся от его неловких атак ножом. А потом…
Мы оба потеряли равновесие, я полетел куда-то вниз и ударился головой об арматуру, а когда попытался скинуть рухнувшего на меня Серегу, почувствовал дичайшую боль внизу спины. Казалось, будто этот урод пытался меня препарировать, а я из-за разбитой головы почти не мог сопротивляться. Боль пульсировала во лбу, в правой руке и сзади, там, где орудовал ножом мой сумасшедший сосед, и я понимал – вот она, смерть. Руки стремительно слабели и вскоре отказались меня слушаться. Я попытался вырваться еще раз, но вместо этого провалился куда-то – далеко, глубоко, в давящую тишину, в сумерки, которых так боялся, и обнаружил, что ничего особенно страшного в них нет.
***
Очнулся я, как вы уже наверняка догадались, в больнице. Где же еще, правда?
Хотел бы я, чтобы все произошло не так банально, но тут уж не до таких мелочей. Ладно хоть живой остался, ведь этот Серега, ублюдок, очень сильно желал моей смерти. С чего я так решил? Ну, когда я отключился, этот сумасшедший, видимо, подумал, что со мной покончено, и, как говорят свидетели – прохожие, наблюдавшие весь спектакль снизу –расхохотался громче прежнего, а потом взял, да и вспорол себе брюхо. Крови было – просто тьма! Самое отвратительное, что он и меня запачкал, понимаете? Тьфу.
Я до сих пор не знаю, зачем он это сделал. Ясное дело, очкарик действительно спятил – об этом и в новостях потом говорили, вопреки возмущениям его родителей, апатичной бледной матери и сурового, злобного на вид отца, который, вполне вероятно, и был для сына условием постоянного стресса. Хотя кто их разберет? Я не знал Серегу, не знал этого счастливого обладателя красного диплома, но уверен: выпей он со мной и Вадиком баночку пива в тот день, когда Сема с нами знакомился, то, возможно, всего этого бы и не случилось. Возможно, ведь правда же?
Конечно, странным фактом порой начинает казаться, что в тот день все сработало против меня. Дверь на обычную лестницу была закрыта, пожарную лестницу спилили… М-да. Но я не виню в этом никого; судьбы порой складываются и хуже. Для уверенности в этом достаточно вспомнить мой последний разговор с Семой.
Да и сам я выжил – как уже было сказано, этому стоит радоваться. Хотя бы потому, что Вадику с этим не повезло; истекая кровью, он начал задыхаться, и не смог дотянуться до ингалятора… Я даже не знаю точно, от чего в конечном счете он умер – от потери крови или от удушья. В любом случае скорая просто не успела приехать вовремя, а точнее, ее слишком поздно вызвали.
Поэтому мне грех жаловаться. Конечно, непривычно кататься по квартире родителей на инвалидном кресле, да и диплом мой лежит теперь никому не нужный на полке – машинисты ведь работают стоя. Одно время мама хотела повесить диплом на стену, но я попросил этого не делать, и папа пообещал, что делать этого никто не будет.
Вот, собственно, и вся история. Хотел рассказать о соседях по комнате, а рассказал, в итоге, о себе… ну да это, наверное, простительно?
Я почти ни о чем не жалею. Порой мне, правда, все-таки обидно, что мы с папой никак не можем подыскать мне работу в нашем городе, а на переезд в место покрупнее нет средств; еще обидно, что нечем утешить маму, когда она плачет по вечерам в их с отцом комнате. Разве что могу бросить курить, но к этому я сам пока не готов.
А еще мне жаль, что даже после того как я это все написал, книги так и не вернулись ко мне; я по-прежнему не могу читать, потому что не верю ни единому слову тех, кто пишет. Ведь я и сам, кажется, не сумел написать все максимально объективно, хотя очень старался!
Может, когда мне удастся найти себе дело по душе, все изменится?
