Это совершенно особенная молитва, ни на какую другую не похожая, в частности ни на какую другую молитву утреннего правила. Не похожая прежде всего по ритмической структуре. Она состоит из ряда молитвенных воздыханий, направленных ко Пресвятой Богородице; каждое из этих воздыханий заключается в отдельной фразе, лаконичной и законченной по смыслу; каждое вполне целостно само по себе и ритмически состоит из двух взаимосвязанных частей. Но и вся молитва удивительным образом также производит впечатление некой самодостаточной целостности, несмотря на то что любое из ее предложений непосредственно не связано общим смысловым единством ни с предыдущим, ни с последующим предложением. Ее можно уподобить драгоценному ожерелью, в котором каждый камень совершенно не похож на другие и неповторимо прекрасен. Но пора уже обратиться к тексту самой молитвы.
Воспеваю благодать Твою, Владычице, молю Тя, ум мой облагодати. В строго богословском контексте слово «благодать» применяется обычно по отношению к Божеству в целом или чаще — по отношению к одной из Ипостасей Пресвятой Троицы. Богословие обычно рассматривает благодать как энергию Божества, сошедшую в мир с Иисусом Христом при Его воплощении и воздействующую на человека ради его спасения (об этом гласит православное учение оспасении— сотериология); или же речь идет о содействии Святого Духа в сплочении христиан в спасительное единство. Церковь воспевает в цветоносную Неделю (на Вход Господень в Иерусалим): «Днесь благодать Святаго Духа нас собра». С еще большей определенностью та же мысль раскрывается в кондаке праздника святой Пятидесятницы: «Егда снизшед языки слия, разделяше языки Вышний; егда же огненныя языки раздаяше, в соединение вся призва. И согласно славим Всесвятаго Духа». Таким образом, в этом огненном действии Святого Духа одновременно выразились и возможность, и жизненная реализация единства всех христиан (Церковь), и уникальная харизматичность каждой личности, открытой для приятия благодати Святого Духа.
Что же касается Пресвятой Богородицы, то слово «благодать» по отношению к Ней впервые встречается в Евангелии, в рассказе о событии Благовещения, при котором Архангел Гавриил, посланный к Ней Богом, говорит Ей: радуйся, Благодатная! Господь с Тобою; благословенна Ты между женами. ...Ты обрела благодать у Бога (Лк. 1:28, 30). И эта энергия Божества, в соответствии со словами Архангела — «Ты обрела благодать у Бога», — стала навсегда как бы принадлежащей, присущей Ей. Одного этого вполне было бы достаточно для тех, кому открылось в личном духовном переживании значение этого знаменитого и знаменательного слова — «Благодатная». И на самом деле, это слово, это имя стало навсегда привычным для православного уха и устен, это именование Ее — Благодатная — стало почти постоянным и достаточным, чтобы «воспевать Ее благодать» благодарным сердцем. Следующей после Архангела это переживание выразила мать будущего Предтечи Елисавета, когда к ней в Горняя пришла непраздная Мария: благословенна Ты между женами и благословен плод чрева Твоего! (Лк. 1:42).
В последующие века бытия Церкви эта постоянная готовность к воспеванию Благодатной Богородицы нашла свое воплощение в многочисленных церковных песнопениях, а также и в личных молитвах и молитвенных воздыханиях, в частности и в данной молитве; и оно же стало здесь основанием для специального молитвенного обращения к Богородице — «молю Тя, ум мой облагодати» (облагодатствуй) — то есть соделай мой ум иным, он должен стать новым, благодатным, словно пронизанным энергией Божества и славой Божией Матери. Мы просим об этом потому, что со всей очевидностью сознаём, что наш ум, в его изначальных (земных) достоинствах, имеет такое качество, что его было бы крайне нелепо и наивно почитать благодатным по природе, слишком часто его занимают абсолютно пустые, бессодержательные, порой откровенно пошлые и низменные предметы. Для того чтобы человеческий ум приобрел истинно духовные качества, необходимо испросить их у Того, Кто уже имеет их в совершенной степени, — у Пресвятой Богородицы.
Вкупе с особенным небесным даром, присущим Деве, согласно слову вестника Архангела Гавриила, — Пресвятая приобрела, по свидетельству Евангелия, навык чрезвычайным вниманием к Своему Божественному Сыну, к каждому Его слову, слагать эти слова в Своем сердце (см.: Лк. 2:19). Это увеличивало, так сказать, благодатный объем этого величайшего сердца — и ума.
Молитвенное взывание к Божией Матери, получившей дар владычествования («Воспеваю благодать Твою, Владычице…»), открывает возможность облагодатствования ума и тех, кто умеет об этом просить. Ни для кого не закрыта также возможность использовать благодатный пример Богородицы — и, со всем вниманием вчитываясь в каждое евангельское слово Иисуса, вполне усваивать (делать своими) эти слова, чтобы они становились для него руководством, определяющим все его жизненные, нравственные и интеллектуальные, установки.
Следующий «драгоценный камень из ожерелья» этой молитвы — Ступати право мя настави путем Христовых заповедей. О радость, о благодать! Вот уже начинается путь, начинается жизнь!
Облагодатствованный ум пока еще не дает оснований для окончательной уверенности в том, что вся жизнь будет выстроена правильно. Облагодатствованный ум не может заставить ленивое сердце работать правильно. Но только чистота сердца может обеспечить верное направление жизни. Правильно, духовно и глубоко настроенное сердце всегда задает безошибочный вектор духовному развитию, оно всегда готово к конструктивному действию в течение дня и ежедневной самопроверке в вечернее время, смиренной и строгой самооценке. В нем нет места фарисейскому самодовольству и избыточному тщеславию, которое, в общем-то, всегда избыточно и всегда приводит к более или менее серьезным, а то и тотальным, ошибкам.
Все содержание нашего бытия, включающее в себя живое многообразие его красок и оттенков, христианство описывает коротким словом «путь». И не случайно Сам Богочеловек, говоря о Себе, применил это же слово — «путь»: Я есмь путь и истина и жизнь (Ин. 14:6). Но и мы просим, обращаясь к Богородице: «Ступати право мя настави путем Христовых заповедей». Никто не знал так хорошо, в таком совершенстве Ее Божественного Сына, как Сама Благодатная, ибо Она, как уже сказано, складывала все Его слова в Своем сердце. Никто и не мог знать в такой полноте детальные возможности их практического воплощения (хождения по путям заповедей), как Та, Которая держала их в глубине Своего сердца, всегда будучи готовой им следовать. Потому так естественно для человека взывать к Богородице, чтобы Она научила его верно ходить путями этих заповедей. Нравственный контекст евангельских текстов, определяющий верные пути жизни, наибольшее воплощение обретает в Нагорной проповеди, и насыщеннее всего — в заповедях блаженства. Священное Предание оставило православным христианам значительные свидетельства духовнонравственного величия Той, Которая воплотила это Предание в Своем внутреннем мире и житии. И мы внимательно вглядываемся в эти Божественные пути, чтобы они стали и нашими личными путями.
Такая жизненная установка может быть реализована только тогда, когда мы проявим полную решимость к шествованию этими путями — путями Христовых заповедей. В них задан безошибочный предметный вектор жизни, открывающий нам возможность всегда поступать право. И тогда сердце наше получает способность «гореть» и «петь».
Бдети к песни укрепи, уныния сон отгоняющи. Встал ото сна? Настал день? Пора бдеть. Что есть «бдеть»? Это значит иметь дневной тип сознания и переживания действительности, бодрственный, напряженно-внимательный, отличный от ночного — расслабленного, блеклого, смутного, фантазийного, неактивного, нежизненного. Это дорогого стоит — такое точное и постоянно бдящее сознание в качестве жизненной установки, потому что многие люди почти всю свою жизнь проводят совсем не в бодрственном, в полусонном, дремотном состоянии — живут как будто бы вне работающего сознания, неспособные к энергичному действию. Не случайно одно из церковных богослужений называется всенощным бдением, когда особое время, предполагающее сонную расслабленность, предлагается Церковью для внимательной молитвы, для духовного пения. Вот и в утренней молитве к Богородице мы просим Пресвятую Деву, чтобы Она призвала нас к дерзновенному бодрственному пению, укрепила нас, пробудишихся ото сна, готовых начать с утра новую жизнь, так чтобы не поддаться нам вновь велениям безвольного сна.
Оно тем более полезно, что открывает возможность освобождения от отвратительно-страстного состояния, которое называется унынием. «Бдети к песни укрепи, уныния сон отгоняющи». Очень хороша и важна твердая установка к нефантазийно-бдительному исследованию самого себя. Еще того лучше, когда в результате этого самоисследования обнаруживается то, что И.А. Ильин назвал «поющим сердцем». Потому что при этом условии как бы само собой отгоняется то состояние, которое в этой молитве названо «сном уныния».
Уныние есть страсть, взаимосвязанная не просто с депрессивным психотипом личности, а с ошибочным, в этическом плане, устроением бытия, которое обнаруживает себя в искажении жизненных ориентиров и неверных ценностных предпосылках: место подлинных духовно-нравственных ценностей, которые должны осуществляться в серьезных духовно осмысленных действиях (молитва, милосердие, практическая помощь ближнему и проч.), занимают второстепенные ценностные смыслы, которые порою вернее всего было бы назвать ребяческими антиценностями: лишь бы убить время, лишь бы занять жизнь. И время убивается, и существование становится пустым и лишенным смысла. (Что так чаще бывает у людей прежде всего нерелигиозных, это вполне понятно.) Если же когда-нибудь у такого склонного к унынию человека и обнаруживаются некоторые не вполне бессмысленные ценности, так обычно и в них не умеет он выдержать доброй меры, что лишает его жизнь бодренного, бденного содержания, и продолжается все тот же сон богопротивного уныния. И вот тогда и есть самое время для пения молитвы, направленной к Божией Матери, всегда готовой отогнать от нас сон этого безжизненного уныния.
Если же своевременно не прибегнуть к молитве, то человек окажется словно накрепко связанным прочно сплетенными полотнами (пленицами) унылых греховных пространств. И пока дело обстоит таким образом, все почти безнадежно. Прежде всего потому, что своих собственных сил, скорее всего, окажется недостаточно для того, чтобы освободиться от греховного плена.
Обращение к небу, обращение к Богу, обращение к Матери Божией, к Богоневесте (такое трогательное и отчасти романтическое именование находит для Нее Святая Церковь), обращение к Самой свободной из всех сотворенных существ, к Той, Которая наиболее близка к Самому Сыну Божиему, — так понятно и естественно для человека, горько переживающего свою отвратительную несвободу, свою жалкую безысходную плененность и свою ветхую унылость. Связана пленицами грехопадений, мольбами Твоими разреши, Богоневесто. Разреши, то есть освободи, расторгни узы этих прочных ветхих плениц (полотен).
Самые знакомые по нашему печальному опыту исамые прочные из них — это пленицы страстные. Что и понятно, ибо страсти суть такие греховные переживания, в которых в различной форме и степени выражается человеческая эгоцентрическая склонность к самовыражению, и потому человек столь неохотно стремится расстаться с этим сладким пленом. И даже такие несомненно разрушительные страсти, как гнев или уныние (хотя все восемь страстей, безусловно, разрушительны), все равно часто кажутся весьма желанными.
И пока человек остается накрепко привязанным к своей страсти, любые его молитвы оказываются пустозвучными, а потому и безрезультатными. Богоневеста не внемлет пустословию, тем более что, скорее всего, и сам этот человек не верит, что может так произвести на кого-либо какое-то впечатление.
Но несомненно то, что долговременное молитвенное действие, совершаемое с верой, рано или поздно приводит к желанному результату: человек, находившийся прежде в плену своих страстей, получает явственно ощутимое от них освобождение — пленицы, связывавшие его, словно спадают с его затекших членов.
Ночь прошла, а день приблизился; но впереди нас ожидает, по-видимому, еще много дней и ночей. В нощи мя и во дни сохраняй, борющих враг избавляющи мя, — обращаемся мы к Матери Божией. Разными бывают дни и ночи. Можно надеяться, что для всякого рожденного в христианской семье и введенного в купель спасения — спасение и окажется не напрасно ожидаемым. Но каждый день, и особенно каждую ночь, можно ожидать и некоторых опасностей; нельзя сказать, что чересчур поразительных, наоборот, в некотором отношении почти шаблонных, предсказуемых, но если относиться к ним легкомысленно, то тревожные последствия нам обеспечены. Враги могут нападать — и нападают — и ежедневно и еженощно. Такие нападения имеют своей целью отвратить спасаемого от путей спасительных.
Борющие суть враги опытные, часто имевшие большие успехи в своей борьбе; тем более что борьба ими ведется довольно таинственно, прикровенно, и успехи их могут казаться нам самыми незначительными; когда же после долговременной борьбы становится уже слишком очевидной их победа, с нашей стороны может быть поздно «махать кулаками». Враги эти довольно известные. Это, во-первых, силы бесовские, своими разнообразными внушениями разрушительно действующие на внутренний мир человека, прежде всего с психологической стороны, и на человеческие взаимоотношения. Во-вторых, это мир, лишенный подлинных религиозных ориентиров и воздействующий на человека антихристианским общественным мнением. Наконец, в-третьих, это личностные психологические переживания, лишенные духовных качеств, которые принято называть плотскими.
Дело за Богородицею, когда к Ее помощи прибегают искушаемые и боримые, — днем ли или ночию. Она хорошо знает немощи боримых, и прибавляет им силы для борьбы с врагом, и избавляет Своих просителей от вражеского зла. Дело же Богородицы понятно, и оно открывается для просителей в одном простом слове — «сохраняй» от врагов, то есть будь на страже, не подпускай их близко к не очень бодрой душе молящегося, чтобы они не успели совершить своего чрезвычайного разрушительного действия, чтобы душа осталась и сохранной от диавольских отвратительных внушений, и свободной от социальных влияний мира и не привлекалась бы к собственным гедонистическим предпочтениям плоти; чтобы в конечном итоге душа осталась верной Божественному Промыслу. Вверяя себя возвышенному свету Промысла и доверяя бесконечной чистоте Приснодевы, Которая всегда содержит в памяти Своего сердца все слова Иисуса, молящиеся в результате обращаются с благодарностью Богородице за дарование того, о чем они просили с такой надеждой.
И даже получают большее, потому что на большее и возлагали свое упование. Просили об избавлении «от борющих враг», а в результате получали нечто гораздо более существенное — новое жизненное бытие, свободное от бывшей прежде страстной умерщвленности, навязанной борющими врагами. Именно это обозначается следующими далее словами молитвы.
Жизнодателя Бога рождшая, умерщвлена мя страстьми оживи. Прежде в этой молитве уже было прошение к Богородице об освобождении «связанного пленицами грехопадений». Здесь мы снова обращаемся к той же ситуации, но речь уже более определенно идет о страстях и о том положении греховного бытия, когда сам страстный уже признаёт себя словно бы умерщвленным действием этих губительных страстей; когда тот, кто уже имел прежде некоторый опыт внутренней жизни, состоящий в бесплодной борьбе с этой адской порабощенностью, признал себя полностью побежденным. Особенно печальны обстоятельства, при которых побежденный сам плохо осознаёт свое поражение; и это — смерть («умерщвление»), когда под влиянием ядовито-болезненной страсти человек встает перед полной невозможностью дальнейшей борьбы.
Такая умерщвленность неизбежна при постоянном воздействии страсти гордости, столь часто оказывающейся невидимой победительницей. Этический урон, который наносит эта безумная страсть (часто нелепым образом осознаваемая как нечто прекрасное), а также и страсть печали (обычно рассматриваемая в чисто психологическом ключе), — действительно, чаще всего неочевиден, поэтому, к сожалению, указанные страсти не становятся предметом нравственной борьбы. А если она все-таки происходит, то на первом этапе такая борьба, осуществляемая своими силами, оказывается безуспешной, что может ввергнуть человека в еще более глубокую печаль. Но при работающем религиозном сознании начинает включаться и позитивный опыт прежнего обращения к Небесным силам, тем более успешно вступающий в свое действие, чем более испробованными оказываются все несовершенные человеческие возможности; и — о, радость! — дело начинает сдвигаться с мертвой точки. И так уместно, когда речь идет об оживотворении мертвенного в своем страстном бытии устроения, обращаться к Той, Которая здесь названа — «Жизнодателя Бога рождшая».
Но даже когда речь идет о моей внутренней готовности искать у Небесных сил помощи, чтобы избавиться от мертвенного мрака страстей, дело это оказывается не совсем скорым. В той — обычной, к сожалению, — реальности, когда мертвенная страстность продолжалась долгие годы и стала привычным состоянием, даже пожелать освобождения от нее есть дело вполне непривычное, и можно догадаться, что тем более сам процесс освобождения окажется некратким. Что же! Придется каждое утро испрашивать у Богородицы, чтобы Она возглавила этот процесс освобождения, процесс оживотворения. И вдруг однажды, проснувшись, ты обнаружишь себя уже не вполне мертвым. А там — и вполне ожившим. И только иногда по пробуждении нас вдруг настигает хорошо знакомое ощущение прежней омертвелости. Значит, нельзя отказываться от уже знакомой молитвы, надо продолжать.
Только имеющему природный благодатный дар точного и безошибочного зрения дается возможность кое-что видеть и с физической, и с духовной точек зрения, включая некоторые свои духовные ошибки; и осознаёт он прежде всего именно то, что, собственно, никакие природные дары и никакие собственные труды совершенно недостаточны.
Если начинаешь видеть свои несовершенства и появляется желание их исправить, единственно верный способ — обратиться с молитвою к Богу; а также и к Богородице. Нам явлен великолепный молитвенный образ: Яже Свет невечерний рождшая, душу мою ослепшую просвети. Чем больше дело подвигается к вечеру, тем больше умаляется свет, присущий дню, и находящиеся кругом предметы становятся плохо видимыми. Является Свет невечерний; это есть превосходный образ, предложенный Божеству благодарным человечеством и усвоенный Божеством, потому что Свет Божества — это и есть мягкий, нерезкий Свет невечерний, воспринятый проницательным оком человеческим.
Очень большой изъян — физическая слепота (в том числе неполная). Но природный изъян нередко может быть исправлен с медицинской помощью (например, посредством очков или операции). Гораздо худший и тяжелый изъян — хотя и меньше осознаваемый — слепота духовная. Это есть глубокая невозможность реалистично видеть и самого себя, и других людей, и целостный сотворенный мир, и Самого Бога. Но я хочу хорошо видеть, желаю точно зреть, искренне мечтаю прозреть. Эти изъяны духовного зрения выправляются только одним инструментом — религиозной верой, и то лишь тогда, когда она осуществляется верным образом, воспринятая через Божественное откровение — через открывшийся ясным образом, с помощью Священного Предания, Свет невечерний.
И тогда становится очевидным неизбежное пребывание Божией Матери, каким-то чудным образом, в этом общем со-действии Преданию — здесь таинственно и жизненно принимает участие Та, Кто родила невечерний Свет. Душа, бывшая непросвещенной (ослепшей) или слабо просвещенной, взыскует истинный Свет и обращается к Богу: «Христе, Свете истинный, просвещаяй и освящаяй всякаго человека, грядущаго в мир, да знаменуется на нас свет лица Твоего, да в нем узрим свет неприступный; и исправи стопы наша к деланию заповедей Твоих, молитвами Пречистыя Твоея Матере, и всех Твоих святых».
«Молитвами Пречистыя Твоея...» — вот мы и обращаемся с молитвою к Пречистой Божией Матери, родившей невечерний Свет Божества; и, обретши этот свет, мы прежде всего начинаем его видеть, а в нем, в этом свете, — и светлость бытия, и самих себя, покаянно и смиренно; и других людей — в светлой радости его божественного отражения.
В Божественном Свете, прозирая себя смиренно и покаянно, мы не можем в себе не усматривать некоторую дробность и нецельность. Душа наполнена различными мечущимися и мятущимися, чаще всего в большой степени разрушительными, помыслами; и даже если не вполне нам заметна их страстная и пристрастная сущность, то всетаки упомянутая нецельность и раздробленность наша, хотя бы даже при простом психологическом самоанализе, несомненны. И пожалуй, также очевидно и то, что не только исцелиться самому от этой раздробленности невозможно — невозможно даже уверенно поставить перед собой такую задачу. Но все же по нашей молитве — «душу мою ослепшую просвети» — Божия Матерь Сама вступает в дело, и душа становится просвещенной, обретает дар духовного прозрения.
Принимая этот Божественный дар, мы не довольствуемся им, а ищем через Богородицу уже и большего: О, дивная Владычня палато, дом Духа Божественна мене сотвори. Благая весть Архангела возвестила Пресвятой Деве, а затем ивсем нам, читателям и почитателям Евангелия, стало известно, что после его Извещения и Ее ответа — Да будет Мне по слову твоему (Лк. 1:38) — Ее чрево стало «палатой», в которой начало возрастать Слово Божие. И продолжало возрастать в этой «палате» — и вот в Вифлеемских яслях родился Спаситель мира. И Его спасительное со-бытие на земле с нами, с человеками, продолжалось до той минуты, пока с высоты Креста не было Им произнесено заключительное слово: совершишася (Ин. 19:30). И воскресшее Слово Божие — Иисус Христос продолжал Свое пребывание на земле еще четыредесятницу дней, пока в последний день, сопровождаемый святыми апостолами во главе с Тою, Которая была «дивной Владычней палатой», не благословил всех, остающихся на земле, и пока, оставив их со Своим благословением, не вознесся на небо.
Но если нам неким удивительным, чудным, таинственным образом становится понятно духовное значение образа Богородицы — «дивная Владычня палата», то слова прошения, прилагаемые нами к самим себе, — «дом Духа Божественна мене сотвори» — остаются почти загадкой, разгадать которую возможно ищущему сердцу, если оно действительно ищет. И в этом поиске обретаются, например, таинственно откровенные слова святого апостола Павла: Не знаете ли, что тела ваши суть храм живущего в вас Святого Духа, Которого имеете вы от Бога, и вы не свои? Ибо вы куплены дорогою ценою. Посему прославляйте Бога и в телах ваших и в душах ваших, которые суть Божии (1 Кор. 6:19–20). Слова апостола помогают нам осознать, что такое здание (и не просто здание, а храм, и даже не просто храм, а храм Святого Духа) — это не только знакомое нам теперешнее наше бытие, но и живой идеал этого бытия — личностный, духовный, целостный, конструктивный. И чтобы так было и на деле, мы молим дивную Владычню палату о том, чтобы эта личная, целостная, живая и духовная конструктивность в нас состоялась и утвердилась.
Но, слава Богу, присущее нам постоянное покаянное чувство в осознании того, что так же постоянны наши вредоносные и болезненные душевнострастные предпочтения, — не дает нам забыть о нашем несовершенстве, неконструктивности и нецельности (о чем мы не раз вспоминали даже и в течение этой молитвы). И пришло время снова задуматься о том, каковыми же должны быть качества материала этого здания Святого Духа, которое мы должны в себе воздвигнуть.
Поэтому мы просим Богородицу, понимая, что пока материал этот недостаточно совершенный: Врача рождшая, уврачуй души моея многолетныя страсти.
Святое Евангелие свидетельствует о том, как часто Иисус Христос оказывался Целителем (врачом души и тела) — особенно тех, кто к Нему прибегал с соответствующими просьбами. «Врачу душ и телес» — так говорит о Нем Священное Предание. Пришло время и нашего обращения к Той, Кто является рождшей Врача. И как мы ищем того, чтобы окончательно и бесповоротно освободить ся от наших душевных и духовных немощей, явившихся в результате грехопадения и напоминавших нам о себе в течение ночи!
Это освобождение есть дело сложное не только для самих страдающих от страстей, но и для тех, кто опытно живет христианской жизнью, но не имеет самоотверженной готовности помочь болящим в преодолении душевных немощей. Это дело трудное даже и для самого Бога, если делу духовного освобождения болящих не сопутствует их искренняя и сердечная мольба Богу и Матери Божией. Хорошо, когда к этой молитве присоединяются и люди, близкие к этим душевно страждущим, особенно когда эти страждущие сами не особенно остро ощущают свою болезненность.
Особенно многообразна в своих проявлениях и болезненна страсть гордости, включающая в себя целый букет ядовитых цветов зла, объединенных общим понятием самости: самолюбие (наиболее общая форма искаженной любви к себе, которая порою приобретает клинический оттенок, — нарциссизм, самовлюбленность), самоуверенность, самонадеянность, завышенная самооценка («самоцен», по слову святителя Феофана Затворника), самоволие (своеволие), самопревозношение, самоутверждение, саможаление (комплекс неполноценности — то, что некоторые отцы называли «уничижением паче гордости») и проч. Сюда же относится мнительность, нелюбовь к покаянию и смирению, искаженное покаяние, мечтательность о себе (воображение), желание личных ложных свобод, желание настоять на своем, плохо выстраиваемые взаимоотношения, дерзость, конфликтность, насмешничество, любоначалие. В конечном итоге все это выражается в ложном гуманизме, стремлении возвыситься над Богом, чем и соблазнял змей первых людей (и соблазнил).
Подобные гордостные стремления очень часто даже до конца жизни реализуются в довольно острых психологических формах, которые в русской вербальной практике нередко называются страстностью. С этим и связано следующее обращение к Божией Матери: Волнующася житейскою бурею, ко стези мя покаяния направи. Это «волнование житейскою бурею» есть дело довольно обычное, например, для людей холерического темперамента или по крайней мере таких, чье излишне эмоциональное, чувственное волнение представляет довольно постоянную психологическую картину. Но даже когда волнение обоснованно серьезными обстоятельствами, такая чрезмерность эмоций, которая может казаться самой душе или окружающим людям свидетельством особенной духовной глубины (а это совсем не так), — есть дело вполне отрицательное, потому что склоняет душу от подлинно духовных состояний к душевным излишним переживаниям. Никогда нельзя смешивать духовные смыслы с душевными: это может стать причиной существенных ошибок в духовной жизни.
Но дело еще и в предмете этих волнений. Не случайно сказано: «волнующася житейскою бурею». Это означает, что вполне обычным мотивом человеческих волнений оказываются житейские обстоятельства. Не случайно же и во время Божественной литургии, незадолго до начала Евхаристии, поется: «всякое ныне житейское отложим попечение» — когда получают свое окончательное развитие те слова, которые слышатся в начале литургии и в которых заключено содержание житейских бурь: «О избавитися нам от всякия скорби, гнева и нужды…» Можно также заметить, что чаще всего предметом жизненных волнений оказывается область человеческих взаимоотношений, чтó в конечном итоге выражается в страсти гнева, которая на начальном этапе может проявляться лишь во внутреннем переживании, порою совершенно безмолвном. Вообще говоря, даже сильные жизненные переживания бывают вполне беззвучными; но вовсе бездейственными они могут стать лишь тогда, когда Богородица направит молящегося на стези покаяния.
Именно стези покаяния возводят в то пространство, где уже ничего не страшно. Избави мя огня вечнующаго, и червия же злаго, и тартара. Этот яркий образ широко известен из ветхозаветной, а еще более — из новозаветной реальности. Для каждого совершенно понятно, что сей образ есть образ ада, образ вечных мук, ожидающих человека, оказавшегося неготовым принять к концу земной жизни жертвенную и всепрощающую Божественную любовь Иисуса Христа, Который приглашает каждого человека, сумевшего покаяться в своих прошлых серьезных, глубоких и болезненных ошибках, — к бесконечной и непрекращающейся радости всеобщей любви, призывает стать участником этой небесной, литургической любви. Там — рай, там — радость, там — мир, там — покой, там — гармония, там — надежда, там — свобода, там — творчество, там — величие бытия. Там Бог и Его Царство. Туда Господин вечно текущей жизни ждет всех. Но не все почему-то отзываются на сей призыв Бога. Иные больше любят ад, чем рай. В пылании огненном они находят для себя источник нечистого полумазохистского возбуждения, которое им кажется желательным продолжить и после пребывания в земном сладострастном всепожирающем пламени. И тогда человеку не удается услышать и опознать тихий глас любви Божией; все, уже поздно: адский пламень продолжает полыхать и уже нет возможности из него выбраться, да и некуда.
В земной жизни человечества бывает всякое. Бывает, иного человека охватывает пламя какого-то мрачного, злобного веселья; но вдруг словно тихий ангел пробуждает очнуться и с покаянной горечью возопить: «Избави!» И человек вспоминает и ощущает на себе — не поздно никогда. Для Бога никогда не поздно. Но для человека, пламенеющего адским огнем, споспешествуемого поползновениями злого червия, может стать поздновато — он может прийти в состояние (известное в психологии как фрустрация), которое в религиознопсихологической и религиозноэтической стилистике принято именовать «окамененным нечувствием» — и все становится бессмысленным. Но пока не наступило нечувствие — молись ко Пресвятой Богородице: «Избави мя огня вечнующаго, и червия же злаго, и тартара». Потому что огнь, и червь, и тартар суть одни из самых страшных адских образов того неизбежно вечно болезненного состояния непрекращающихся посмертных мучений, которые являются печальным, но естественным следствием того образа земной жизни, в котором, хотя чаще всего и неосознанно, но вполне в волевом контексте, происходило уродливое служение бесовским силам. Что заработал, то и получай!
Следствие неизбежное, если не приходило на ум умолять Богородицу: Да мя не явиши бесом радование, иже многим грехом повинника. Эта странная радость бесовская! Смыслом их (бесов) бытия после отпадения от Бога стало не просто беспокаянное, разрушительное собственное существование, но и внушение подобной же разрушительной радости людям, которые низошли в зону их влияния. И если для тех, кто остался верным Богу, в качестве подлинного источника их внутреннего устроения и их внешней деятельности открылся созидательный творческий смысл их бытия в исполнении воли Божией, — то в жизнь тех, кто стал исполнителями разрушительной воли бесовской, входит гадкая и бессмысленная радость безбытийности. Тем самым эти полумертвые люди лишают себя божественной, глубокой и чистой, творческой радости вечной жизни.
Но если в их сердце вдруг войдет духовный помысл, желание освободиться от всего бесовского, то душа возопиет: «Пресвятая Богородице, изведи меня от этой мнимой бесовской радости и введи в светлую Божественную радость Сына Твоего!» Но для того чтобы этот духовный помысл возник и стал подлинно действующим, необходимо прежде увидеть себя «многим грехом повинника». Само слово «повинник» означает человека покорного, подчиненного, поклоняющегося какойнибудь другой личности либо какому-то жизненному содержанию; «повинник» — добровольный раб, не понимающий, чтó есть истинная свобода, открывающая истинную полноту и жизненность бытия. Еще можно сказать — «послушник». Послушником может быть и личность, вполне покорившаяся Божеству. Но может быть и повинник, послушник бесовский; именно это здесь и имеется в виду: «освободи от бесовского повиновения».
Но слово «повинник» в конкретном этическом контексте означает также человека, виноватого в некоторых постоянно совершаемых нравственных ошибках (грехах). К сожалению, этот смысл «повинника» (в значении виноватого) часто упускается из виду как раз теми людьми, которые не любят и не склонны считать себя виноватыми даже в тех случаях, когда их грех очевиден. Чаще всего они считают виноватыми других людей, перекладывая вину на общество, либо ссылаются на сложные жизненные обстоятельства. Люди же религиозного сознания (или, скорее, околорелигиозного) с таким же удобством признают всегда виновными в собственном грехе некие бесовские силы, а уж совсем в крайнем случае — собственную греховную генетику.
Следующее прошение, по причине его созидательной направленности, становится в некотором смысле антиподом предыдущего (поскольку прежде мы просили разрушить старое, а теперь просим воздвигнуть новое): Нова сотвори мя, обетшавшаго нечувственными, Пренепорочная, согрешении. Ведущее слово здесь — «нового». Одни из наиболее драгоценных слов в нравственном благовестии апостола Павла — «новая тварь». Важнейшие слова, которые слышатся в обращении к Пренепорочной, — соделай из меня новое создание, сотвори новую тварь. Ибо прежнее мое бытие, как потомка Адама, имело ветхий характер, поскольку генетически было связано с Адамом и потому осуществлялось в «бесчувственных согрешениях», бесконечно многообразных, то есть в нечувствии личных грехов (и греховности в целом), и так бы и оставалось пребывать в них, если бы Сын Божий, Сын Пренепорочной Богородицы, не принял меры, уничтожающие прежнюю ветхость и тем самым открывающие бытие новой твари.
Каков я новый, я еще пока не знаю, потому что мне известно только — по простому и, возможно, не очень внимательному, наблюдению — мое ветшающее, разрушающееся устройство. О новом же лишь догадываюсь по тому, кáк оно открывается в новозаветной перспективе. Главное же, чем определяется духовно-нравственная новизна нового бытия, выражено в самом великом слове — «любовь», которое раскрывает свое подлинное значение в контексте самоотверженной самоотдачи — в деле служения Богу и человеку.
Но ничто так не противоположно бытию новой твари, проявляющей себя в чистой, самоотверженной любви, как непрерывное пребывание в нечувственных, безобразных согрешениях. Они, как некоторая сумрачная завеса, скрывают от человека очертания потаенной новизны, делают недоступным именно то, чем ему следовало бы жить, но открыть эту сумрачную завесу не получается или это дается с большим трудом. «Любовь» — великое слово, любить и быть любимым желает каждый, но — увы! — почти всеми любовь большей частью понимается лишь как нечто суперприятное; в то время как любить есть часто тяжелый крест (об этом писали и некоторые поэты). Испросим же у Богородицы подлинное переживание крестной новизны в надежде на то, что Божественная благодать Ее Сына и Спасителя откроет нам очертания святой и новой духовной правды.
Если же эта новая правда недоступна человеку ввиду его бесконечного упорствования во грехе, то его неизбежный удел — беспредельные, разнообразные муки. Душа, естественно не желающая этих мучений, взывает: Странна муки всякия покажи мя, и всех Владыку умоли. Итак, пребывание в нечувственных (бесчувственных) согрешениях на протяжение всей земной жизни (об избавлении от которого было предшествующее прошение нашей молитвы к Пресвятой Богородице) — увы! — гарантирует неизбежность страданий, скорбей, мучений — «мук», об освобождении от которых мы и просим Богородицу: «странна» (в стороне, отдельно, вне, в ином пространстве) «покажи мя» (дай мне возможность пребывать).
Речь идет об особых, экзистенциальных, вечных, адских, муках, которые неизбежно должны начаться как результат соответствующего образа действий в земной жизни. Вполне предметно представить их себе невозможно, если не имеется соответствующего личного опыта. Преподобному Силуану в ХХ веке Богом был дарован невообразимый, невыносимый многолетний опыт предметного пребывания в адских муках. Но православное Предание предлагает для верующих и некоторый суммарный опыт, касающийся адской реальности, включая и его великую боль и скорбь. Разумеется, речь не о фольклорных притчах про нераскаявшихся грешников и кипящие сковородки. Хотя, конечно, можно принять и этот довольно яркий образ, припомнив заодно и знаменитое слово Пушкина о совести: «Когтистый зверь, скребущий сердце... Незваный гость, докучный собеседник» («Скупой рыцарь»).
Загробные муки нередко могут быть связаны и со стремлением к обладанию различными земными ценностями (когда душа осознаёт их недосягаемость), о которых в пакибытии смешно даже и вспоминать. Так, их можно сравнить с состоянием, когда, например, в результате долгого пьянства наступает похмелье и хочется выпить, а выпить-то и нечего или когда наступает наркотическая ломка, а подавить возникшую зависимость не получается. И только религиозное знание указывает выход — пока не поздно, искать заступничества Божией Матери: «Умоли Владыку всех об освобождении меня от этой адской зависимости».
Небесная ми улучити веселия со всеми святыми сподоби. Если это дело — избежание муки — реализовано, то вслед за этим становится возможным поиск и обретение («улучение») высших — небесных — радостей. Как потусторонние скорби имеют свое соответствие земным, так и улучение небесных радостей («веселия») находит свое соотношение с земной жизнью. То есть если поиск радостей получает верное духовное направление на земле, то их воплощение находит свое верное разрешение в инобытии. Здесь, впрочем, дана хорошая подсказка: «со всеми святыми». Это значит, что при всех тонких индивидуальных различиях, связанных с воплощением человеком его духовных ценностей, по своей сущности оно сближается с радостным пребыванием святых в их пакибытии. Ощущение и переживание человеком Бога (благодарение, прославление, хвала, умиление, восторг, радость, воспевание, открытость), смысл молитвы, ее красота и самоотдача, размышление о Боге, о Его святости и о Его святых заповедях, особенно при их исполнении, живое воспоминание о Его евангельских чудесах, о Царствии Божием, память и о святых Его, в которых славен и дивен Бог, переживание святости Христовой Церкви, связанное с величием ее целостности и единства, — все это находит свое продолжение в блаженной вечности.
Никакие из земных радостей не могут быть сравнимы с красотой духовного веселия, которое иногда переживается душой, хотя бы частично, в условиях временной действительности и которого мы желаем достичь во всей его полноте, перейдя к вечной жизни.
На этом предметные прошения к Божией Матери в данной утренней молитве завершаются. Но молитва содержит дополнительные прошения, с упоминанием некоторых качеств ее личного осуществления, произносимые в том же ритме. Первое из них: Пресвятая Дево, услыши глас непотребнаго раба Твоего. Будто бы глас, обращенный к Ней в таком смирении («непотребнаго раба»), может быть неуслышанным. Тем более может ли пройти мимо слуха Пресвятой Богородицы, мимо слуха Той, Кто никогда не перестает молиться о нуждающихся (ибо Она есть «в молитвах неусыпающая»)1 , — может ли пройти мимо Ее слуха молитва столь обширного содержания, как эта? Но может быть, этот, кажущийся неуместным, вопль — «услыши!» — включает в себя отголосок покаянного переживания о том, что слова молитвы слишком далеко отстояли от сердца самого молящегося, занятого пустыми, отвлеченными мыслями? Да и была ли всегда Сама Богородица подлинным адресатом «непотребного раба»? Да станет ли и теперь, когда произносятся эти слова, Она таким подлинным адресатом, если говорятся они словно шепотом, едва слышимым самим этим болтуном? Но допустим, что они прозвучат совсем и не шепотом — а почти воплем последней надежды, как бы утверждающим смысл и значение всего сказанного выше.
Как почти явное утверждение самого молящегося в этой надежде можно рассматривать специфическую эмоциональную силу, вложенную в последующие слова: Струю давай мне слезам, Пречистая, души моея скверну очищающи. Если не всегда, то уж, безусловно, в данном случае было бы весьма уместно, если бы слезы сопутствовали молитве, особенно же последним ее словам, — и ради умиленного переживания, и ради покаянного смысла, который здесь предполагается. Поэтому если даже слезы не возникли сами собой естественным образом, то не будет неправильным по крайней мере взыскивать от Пречистой, чтобы Она открыла во мне самом этот источник — «струю слезам». Потому что, возможно, естественные, вызванные духовным переживанием, слезы есть дело некоторого довольно отдаленного будущего, а желанность сердечной теплоты, выражаемой в слезах, так очевидна при глубоком рассмотрении этой длительной молитвы, что вполне уместно уже и теперь испрашивать ее специально, учитывая к тому же, что душа усиленно нуждается в очищении от своих язв: «Струю давай мне слезам, Пречистая, души моея скверну очищающи».
Постоянство прошения о молитвенных слезах, ежедневно ожидаемых молящимся человеком от самого себя, очевидно не могло остаться бесследным — и он получает просимое. Но по-видимому, душа ищет и стремится к лучшему и большему. И потому взывает: Стенания от сердца приношу Ти непрестанно, усердствуй, Владычице. Здесь текст разделен надвое не только ритмически. Первая половина — обетование, относящееся ко всей продолжительности жизни, да еще и выраженное как поток непрекращающихся сердечных стонов (Ох, как горько! Ох, как больно! Ох, как невозможно стыдно!). Вторая половина — просьба и призыв к Богородице: «усердствуй, Владычице». Это «усердствуй» не имеет никакого конкретного указания, а значит, имеет отношение ко всем прошениям, изложенным в молитве. И Владычица слышит и усердствует и открывает струю человеческим слезам ради начала новой жизни, которая не просто предполагается, но полагается.
Полагается, поскольку Богородица и Сама многое сделает и исполнит главное поручение: Молебную службу мою приими и Богу благоутробному принеси. Как замечательно, когда человек имеет право и возможность обозначить свои прошения к Богу и к Богородице в форме молебной службы! Тот, кто совершает молебные службы, может именоваться Божиим служителем, хотя его служение и носит индивидуальный характер. Но и при некотором неизбежном индивидуализме молитвенное состояние души имеет характер преодоления этого индивидуализма, что всегда свойственно такому состоянию, потому что на первое место ставится не собственное «я» (которое в обычном, падшем состоянии бывает, как правило, впереди всего) — но объект молитвы, славимый Бог, Который по природе вещей есть превыше всего сущего. И потому можно, с подобающим смирением, назвать свое обращение молебной службой, и потому не будет неправильным просить Богородицу Самой принять эту службу и Богу благоутробному принести, чтобы она была Им услышана, усвоена и благоуспешно исполнена, то есть «принята». Это же, в свою очередь, означает, что все «во благих» пожелания, содержавшиеся в сей молебной службе, будут Богом исполнены.
Если же все сие будет Богом милостивно исполнено, значит, будет сотворено самое главное, а это, в свою очередь, означает — молебная служба подходит к завершению, что понятно из следующих слов: Превышшая Ангел, мирскаго мя превышша слития сотвори. Знание Церкви о Божией Матери (Честнейшая Херувим и славнейшая без сравнения Серафим) утверждает нас в законности такого обращения — «превышшая Ангел». Но все же здесь каким-то особенным образом уместно слово «превышшая». Да. Потому что цель прошения — обрести высший дар природной целостности (выше мирского со-бытия́ ); впрочем, не такого уж высокого качества был бы этот дар, если бы он пребывал в чисто природных основаниях, то есть в основаниях, безотносительных к духовным смыслам и ценностям. Если в человеке совершается сообразование со смыслами и ценностями века сего (мира сего), то в нем никогда не происходит преобразование ума, чтобы познавать, чтó есть воля Божия, благая, угодная и совершенная (Рим. 12:2). Когда же человек и вовсе оказывается реально «слитым» с этими мирскими ценностями, то лишь от покаянно осознанного ужаса перед таким слиянием и из желания со всей готовностью сообразовать свою жизнь с Божественным замыслом он может честно возопить: «мирскаго мя превышша слития сотвори». За этим же должна последовать некая живая позитивная реальность.
Эта позитивная духовная реальность выражена далее в прошении: Светоносная Сене небесная, духовную благодать во мне направи. Это таинственное обращение — «Светоносная небесная Тень» — предполагает и таинственное содержание прошения — «направь духовную благодать». По-видимому, лишь в обращении к Пресвятой Деве, покоящейся на небесах, допустима такая почти противоречивость — «светоносная Тень». Кажется, как тень (будучи укрытием света) может нести сие благодатное пространство света? На самом деле — может. И не только нести, но и направлять это пространство к человеку.
Эта Тень небесная (Которая бесконечно выше и содержательнее всего земного и вообще всего тварного, природного), Которая восприемлет Божественную благодать Сына ради того, чтобы передать ее человекам, сумевшим стать «выше земного слития» (и этот результат также был сотворен действием Богородицы по просьбе самого человека), — делает его жизнь облагодатствованной, чтобы в ней начало протекать бытие новой твари. Жизнь облагодатствованная — это и есть жизнь, лишенная всяких земных ценностных предпочтений, а тем более «земного слития». Но дело даже не только в этом. Главное состоит в том, что сердце, благодатью Божией освобожденное от земных страстей и пристрастий, оказывается настолько благодатно свободным, что всегда пребывает в поисках поводов, чтобы за все радостно прославлять Бога, в чем и состоит благодатно направленная жизнь человека, верою устремленная ко Творцу и Промыслителю своему.
Будучи заведомо уверенными, что именно в этом прославлении и заключается существо дела, мы радостно встречаем в последующем тексте молитвы подтверждение сему: Руце воздею и устне к похвалению, осквернены скверною, Всенепорочная. Какое новое замечательное слово найдено человеком по отношению к Богородице — Всенепорочная! Особенно замечательно это определение в сопоставлении с предшествущими словами, которые человек относит к своему крайнему недостоинству (и руки и уста осквернены скверною). Только что он испрашивал для себя облагодатствования, ради того чтобы, как мы уже поняли, восхвалить Бога. И лишь только он пытается с этой целью сделать первые движения, как уже припоминает, что его инструменты — руки и уста — осквернены скверною. И, обращаясь к Всенепорочной (от таких скверных устен, которые он сам в себе сознаёт), он уже ни о чем Ее и не просит, а как бы дает возможность Ей Самой догадаться о том, что Ей необходимо сделать для этого вечного просителя, чтобы быть ему услышанным.
Понятно, чтó потребуется от человека для того, чтобы он получил возможность неукоризненного хвалебного обращения ко Христу. Необходим серьезный покаянный процесс, прежде всего внутренний, от которого уже зависит и весь внешний образ действий: Душетленных мя пакостей избави, Христа прилежно умоляющи; Емуже честь и поклонение подобает, ныне и присно, и во веки веков. Аминь. И тогда Христос — услышавши Всенепорочную, Которая, в Свою очередь прежде услышала прилежно умоляющих Ее, — совершает по этой общей молитве освобождение молящихся от «душетленных (а следовательно, и душевредных) пакостей», от всего того безобразного, мерзкого и греховного, что растлевает душу, — и созидает из них новую тварь. (Душевредное — то, что наносит безусловный вред душе, порою очевидный, а иногда неосознаваемый. Душетленное же производит неизбежное, постоянное растлевание души; это процесс, при котором происходит непрерывное умаление сущности жизни.)
О горнем помышляйте, а не о земном. Ибо… жизнь ваша сокрыта со Христом в Боге (Кол. 3:2–3). Молитва завершается характерным для длительных молитв образом — простым вознесением славословия Богу (в данном случае — «Емуже подобает честь и поклонение»).
Продолжение следует...
Фрагмент из книги: Молитвенные зовы утра и вечера / протоиерей Владислав Свешников. — Москва : Издательство Сретенского монастыря, 2022. — 304 с.