(начало книги, предыдущая часть)
Часть 18. 1915 год. Пастор Ротткопф и Балаклавский маяк.
Сине-красные проблески огня маяка.
Туман был повсюду. Он прилипал большими неровными мокрыми пятнами к скалам, придавая им сходство с бородатыми морскими гигантами, усиливал таинственную тишину, нависшую над не нанесенными на карту песчаными отмелями, и заглушал крики чаек. Мишка - наш рулевой, бесстрастно и умело управлял греческим кечем, совершенно не обращая внимания на предельно натянутую парусину, так как скорость была нам очень нужна, а от погоды можно было ждать любых изменений.
Я сидел на камбузе вместо кока, но не столько для того, чтобы согреться, сколько для того, чтобы в одиночестве попытаться собраться с мыслями.
Проблема, конечно, заключалась в присутствии пастора Ротткопфа у Балаклавского маяка. Единственные данные, которыми я в действительности обладал, состояли из нескольких разрозненных звеньев в существующей цепи: карта местности в капитанской каюте на борту «Рюрика»; указание на то, что Балаклавский маяк был каким-то образом зачем-то выделен; фарс с морским налетом на Одессу и, наконец, подтвержденный факт того, что Ротткопф отправился к Балаклавским скалам.
Истина открылась мне спустя некоторое время, причем совершенно случайно.
Не так уж много лет назад патрульный корабль «Слава», преследовавший греческий контрабандистский кетч «Панагия», разбился вдребезги в густом тумане рядом с Балаклавой. Вся команда погибла. В тот раз огни Балаклавского маяка, видимые на расстоянии десяти миль, внезапно погасли из-за непредвиденной остановки подачи топлива, и крушение «Славы» стало трагедией национального масштаба.
История часто повторяется, и теперь я видел в том событии вероятное решение моей загадки. Вполне возможно, что одесский рейд был инсценирован с целью вытянуть из Севастополя Черноморский флот адмирала Колчака. При искусной тактике турецко-германские крейсеры могли вступить в бой с неуклюжими и по большей части допотопными русскими кораблями и привести их к Балаклавским скалам. А потом, если бы отправившемуся к маяку Ротткопфу, удалось вывести из строя его сигнальные огни, тяжелые русские линкоры могли бы потерпеть крушение.
Мы приближались к отмели Святого Петра и Павла, когда по нашему левому борту поднялся огромный водоворот, и русская подводная лодка № 24 всплыла на поверхность, почти полностью затопив нас.
Несмотря на то, что вблизи лодка казалась огромной, я видел, что она принадлежала к новому небольшому шестисот тонному классу. Ее рубка была грубо замаскирована серо-зелеными полосами краски, где вскоре появившийся орудийный расчет, встав у своей пушки, мрачно смотрел на нашу покрытую солью палубу, в то время как два молодых офицера, укрытые штормовым экраном боевой рубки, внимательно осматривали нашу оснастку, флаг и рыболовные снасти.
Один из офицеров спросил меня:
— Не заметили на горизонте две полосы дыма?
— Единственный дым, который мне встретился, был от моей трубки, - я немного ухмыльнулся и помахал рукой с трубкой, - Ваша «консервная банка» лишила меня последней надежды на нормальный улов. - я позволил себе недовольно поворчать.
— Черт, мы ищем «Гебен» и «Бреслау», жаль, что Вы их не видели. - офицер недовольно поморщился и отвернулся.
Оружейный расчёт лодки произвел предупредительный выстрел по ходу нашего движения и субмарина исчезла с поверхности моря.
Мы продолжили двигаться по своему маршруту и немного погодя я увидел впереди сквозь густой туман сине-красные проблески света, это были сигнальные огни Балаклавского маяка. Какое-то мгновение я всматривался в отблески, и внезапная догадка о намерениях пастора вспыхнула у меня в голове, как свет маяка.
Проблески путеводного огня указывали направление движения, и примерно через час наш кеч бросил якорь рядом с высокой скалой, на которой стоял маяк. Под тревожным светом ламп показался огромный бурун с белой вершиной, несущийся к берегу, ветер свистел и ревел вокруг. Внезапно, как будто гигант задул свечу, погасли все лампы.
Велев сыновьям Котопуза оставаться у лодки, я вскочил на выступ, служивший причалом, и начал подниматься по узким, каменным, вырубленным в скале ступеням, влажным и скользким от брызг ступеням.
Маяк возвышался в трехстах футах выше уровня моря, и мне предстоял трудный и рискованный подъем, но надо было торопиться. Порывы ледяного ветра норовили сбить с ног, странное оцепенение начало заполнять мой мозг и ноги двигались сами собой. Добравшись наконец до самого верха утеса, я пробежал мимо нефтяного хранилища на большой цементной платформе и вошел в главную дверь башни маяка.
Вокруг царила кромешная тьма, было холодно и мрачно, я остановился, прислушиваясь, ничего необычного не происходило, кроме привычных звуков моря ничего….
В это мгновение тишину внезапно разорвал протяжный крик, вопль абсолютного и смертельного ужаса. Какое-то мгновение я стоял как вкопанный, а потом, повернувшись вполоборота, рискнул включить фонарик и стал водить длинным желтым лучом по сторонам, пока не нашел винтовую лестницу, ведущую в ламповое помещение, и, стараясь двигаться как можно тише побежал по ней.
Вход в ламповый зал представлял собой круглый люк, расположенный примерно в центре просторного помещения, протиснувшись в него так быстро, как только мог, я огляделся. Все семь огромных вращающихся призматических светильников были разбиты вдребезги, в дальнем углу на узкой железной койке лежал смотритель маяка, кровь еще сочилась из его приоткрытых губ. Он был мертв, страшная рана на его голове не оставляла надежды на иное. На другой койке, прямо под свадебными фотографиями, лежала жена смотрителя маяка, женщина едва дышала и пыталась что-то сказать, но только я склонился над ней, губы замерли и дыхание остановилось. Я опоздал..
Погасив фонарик я отошел к стене. У меня был в руке наготове револьвер 38-го калибра.
Морской ветер завывал в печной трубе и дребезжал решеткой кухонной плиты в углу. Чуть дальше от меня я увидел дверь и скользнув вдоль стены, добрался до нее, прижался к тонким доскам. До слуха донесся слабый звук, я тихо открыл дверь и, нащупав выключатель на холодной каменной стене, включил электрическую лампу, висевшую в центре комнатушки. Это оказалась небольшая кладовая с запасом провизии.
Теперь до меня донесся металлический лязг и стало ясно, что из кладовой есть второй выход, ведущий наружу по-видимому, на обзорную внешнюю галерею.
В следующее мгновение дверь распахнулась, и в кладовую ворвался сам Ротткопф. Не раздумывая, он ударил меня правой рукой, и я, пытаясь удержать револьвер, был вынужден парировать левой. Я начал наносить стремительные удары, тесня его через всю комнату. Он попытался защититься от моей взрывной атаки, но несколько сильных и точных ударов в грудь и живот, заставили его согнуться пополам. Затем мы сцепились, вместе ударились о дальнюю стену и немного разошлись. Поймав момент Ротткопф выстрелил с бедра, и прежде, чем он успел сделать второй выстрел, пуля из моего револьвера вошла ему прямо между глаз.
Я тяжело дышал и, найдя на полке кладовки банку с теплой водой, жадно сделал несколько глотков из нее, после чего, несколько приободрившись, спустился вниз ко входу на маяк за сыновьями Котопуза, которые к этому моменту уже терпеливо ждали моего возвращения.
Теперь нашей задачей стало как можно скорее восстановить работу сигнальных ламп маяка, иначе корабли не смогут ориентироваться при подходе к берегу и… даже не хотелось думать о том ужасе, что может случиться.
У меня была одна идея, как восстановить, хотя бы временно, работу маяка. На смотровой галерее наверху я нашел дюжину бочек из-под дегтя, а также кучу прессованных лепешек из навоза с соломой и льняным маслом.
Я велел лодочникам сложить лепешки штабелем по направлению к югу. По моим расчетам, если поджечь бочки и лепешки, то огонь будет виден со всех сторон, кроме северной, обращенной в глубь материка.
Ночь медленно уступала место первым проблескам рассвета, и туман начал неторопливо рассеиваться. Импровизированный маяк гудел вовсю, а Мишка, Тишка и Гришка молча и усердно работали, поддерживая огонь. Хлопчатобумажные отходы, обломки плавника, мебель, одеяла и сушеные морские водоросли, используемые для приготовления еды, все, что могло гореть пошло в дополнение к основе из дегтярных бочек и лепешк навоза.
Внезапно из серой мглы со стороны моря возникла ослепительная вспышка и затмила утренние звезды, глухой рев, казалось, сотряс и раскачал небосвод. После этого на воде началась канонада: вспышки и разрывы сменяли друг друга; снаряды со свистом и визгом проносились в воздухе, одни падали в воду среди каскадов вращающейся пены, другие взрывались о скалы со звуком, похожим на удары огромных молотков с металлическими наконечниками.
В море туман все еще висел над гребнями волн, но вскоре я снова увидел серые очертания турецко-германских крейсеров «Гебена» и «Бреслау». Они шли полным ходом, направляясь прямо на юг. Не более чем в половине кабельтового позади них, как рой разъяренных ос, двигались русские миноносцы, а чуть левее - гигантский «Георгий Победоносец», флагман адмирала Колчака.
Вскоре стрельба стала общей, но и преследователи, и преследуемые прошли на почтительном расстоянии от зубчатых скал Балаклавы. С высокой обзорной галереи маяка было видно, как на скалах под ним появились ярко-алые отблески прыгающего огня. После того, как вражеские крейсера и русские эсминцы прошли мимо, мы увидели, как Черноморский флот в полном боевом порядке двигается в открытое море. Стоя в стороне и обозревая всю сцену, словно зритель какого-то грандиозного представления, я думал о том, что оказался прав в моем последнем предположении относительно тайной цели Берлинского верховного главнокомандования в отношении, мнимого одесского морского налета.
Когда последний корабль скрылся из виду в таявшем предрассветном тумане, мой рулевой, Мишка Котопуз кивнул и указал черенком трубки вниз, на быстроходный катер под флагом Севастопольской портовой службы, приближавшийся к маяку со стороны порта.
Нам давно пора было уходить; три трупа, семь разбитых фонарей, всеобщая разруха и неразбериха - все это трудно было бы объяснить, а объяснения в работе двойного агента нужны меньше всего. Мы быстро сбежали вниз, погрузились на нашу лодку и скрылись в море не замеченные.
Три дня спустя, после того, как мы бросили якорь в Севастополе, карантинные власти сообщили , что неудачная попытка местных немецких колонистов поднять всеобщее восстание была подавлена Сибирской казачьей бригадой.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
