Итак, мнение Булгакова много важнее мнений миллионов СМИсителей.
Естественен вопрос: а как Булгаков относился к тому противоположно направленному многофакторному процессу, который нас приучили считать необоснованными репрессиями? Воры-демократы, знаем, в ужасе. Но они ведь и расстрелы предателей Родины во время Великой Отечественной тоже воспринимают как личное оскорбление. Дескать, в обоих случаях выбивали лучший генофонд — им подобных, то есть...
Вот на примере Булгакова и проверим — врут ли демократы, как и везде, о необоснованности репрессий или, может быть, у них хотя бы в этом вопросе прорезался вкус к правде?
Булгаков догадался, что чудо признания его как автора быдлом — дело рук Сталина, в конце 1935-го. То, что Сталин, как джин из волшебной лампы Аладдина, выполнит любое его желание и в будущем, Михаил Афанасьевич, конечно же, тоже догадался — но чуть позже, думаю, году в 1936-м, а скорее, 1937-м. В том числе, понял, что Сталин распорядится освободить из лагеря любого, даже трижды виновного, на кого укажет он, Михаил Булгаков.
Надо только соблюдать, понятно, конспирацию и общение осуществлять в формах, не позволявших окружавшим Сталина троцкистам, часто членам подпольных террористических групп, расшифровать, кто есть Сталин, кто есть Булгаков и как они служат будущему России.
Нарушь Булгаков конспирацию, никакая охрана не оградила бы его.
Если вокруг Булгакову действительно жили, как по анекдоту о троллейбусе: половина сидит, половина трясётся, то, Булгаков, соблюдая правила конспирации, мог спасти сотни невинных.
Однако — о, удивление! — за всё время Булгаков замолвил слово только за одного человека — Николая Робертовича Эрдмана. Естественно, Николая Робертовича немедленно отпустили.
Нет у меня сведений, кто по национальности этот Эрдман. Судя по отчеству, скорее, из обрусевших немцев.
Вот и всё, за кого просил Булгаков в тот «кошмарный 37-й». Это для воров да палачей русского народа тот год был кошмарным. А с точки зрения человека благородного, такого как Михаил Афанасьевич, ничего скверного в России не происходило.
Оно, конечно, общаясь в театрах с ненавидящим его театральным начальством, Булгаков вынужден был подпевать, охать о происходящем вокруг, ахать, но...
Судите не по словам, а по делам.
О друге Булгакова Эрдмане мне известно мало, но принципы устройства жизни знаю: подобное к подобному.
Но известное всё-таки перечислю — может, ктонибудь когда-нибудь, наконец, возьмётся написать о жизни Булгакова что-нибудь психологически достоверное. А не ту муть, которую сейчас тиражируют.
Судя по всему, Н. Р. Эрдман был Булгакову не просто другом, а близким другом. Сел он в 1934 году. Вернее, не сел, а получил те же возможности развиваться, что и некогда Сталин. Ссылку Эрдман отбывал где-то в Сибири.
Ходатайство об освобождении было написано
Булгаковым 4 февраля 1938 года. В письме к Сталину Булгаков просил о том, чтобы Эрдману «была дана возможность вернуться в Москву, беспрепятственно трудиться в литературе, выйдя из состояния одиночества и душевного угнетения».
Эх, почитать бы Эрдмана! Но наше просчитываемое наперёд книгоиздание мне такого удовольствия не предоставляет...
И последнее: знаю, что 11 июня 1939 года пьесу Булгакова «Мастер-Пастырь-Батум» слушали братья Эрдманы, художник и драматург, их мнение было для автора особенно важным. «Пришла домой, — пишет туповатая и наглая Е. С. Булгакова, — Борис Эрдман сидит с Мишей, а потом подошел и Николай Робертович. Миша прочитал им три картины и рассказал всю пьесу. Они считают, что удача грандиозная. Нравится форма вещи, нравится роль героя» (ГБЛ, ф. 562, к. 28, ед. хр. 25).
Что из этих, казалось бы, скудных данных можно извлечь? А всё. Всю картину происходившего. И существенные узлы биографии жреца-напарника.
В 1934 году Булгаков об Эрдмане не просил — не понимал себя, Сталина и существовавшей между ними связи. Всплеск публикаций о себе, глупыш, приписывал собственной гениальности и неизвестно откуда взявшейся прозорливости газетчиков-быдла.
А дату на просьбе поставил — 4 февраля 1938 года. Значит, задумал письмо в конце 1937. Болел пьесой о Сталине в самом начале 1936 года. «Заболел» между 34-м и началом 36-го. Я ж и говорю: по ощущению понял — в конце 35-го. А «дозрел» полностью в 37-м.
Объяснение того, почему Булгаков над пьесой «Батум» работал так долго, демократы дают кретиническое — дескать, подавлен был Булгаков репрессиями, водопадом обрушившимися на страну. Это ж надо так себе засрать мозги! «Батум» вещь важная, значительная, самому Эрдману понравилась — такое пишется долго, годами.
Кстати, о духовном стержне Эрдмана.
Судя по реакции Эрдмана на возвышающую зрителя пьесу о Сталине, он был из той «породы», единственно ценной для вечности, к которой относился и Лев Гумилёв, и Толстой.
Стоит ли повторяться, что, лёжа на асфальтовом полу под нарами Лубянки, Лев Гумилёв тоже на Сталина нисколько не обижался, а напротив, радовался прекрасному периоду в истории России. По силам, по силам и уму было Льву Гумилёву понять, чем Россия принципиально отличается от остального мира. И о тайне Сталина, если не знал, то, думаю, бессознательно догадывался — как Булгаков о предречённости Сталина, хотя и слыхать не слыхивал ни о Деве Света, ни о Стефано-Прокопьевском просветительском братстве.
Как и Эрдман, о котором в СМИ — ни слова.
Подобное к подобному — все они мимо друг друга не прошли. И ещё все встретятся.
«...Сталин (выходит). Зачем убьешь механика?
Порфирий. Кто вы такой... такой?
Сталин. Зачем, говорю, убьешь механика? Какой в том толк?..»
(Михаил Булгаков. Батум. 1938 год).
«...Ректор. Достопочтеннейшие и глубочайше уважаемые господа члены правления и господа преподаватели! Престрашное дело совершилось в родимой нашей семинарии. В то время когда все верноподданные сыны родины тесно прильнули к подножию монаршего престола царя-помазанника, неустанно пекущегося о благе обширнейшей в мире державы, нашлись среди разноплеменных обитателей отечества преступники, сеющие злые семена в нашей стране! Народные развратители и лжепророки, стремясь подорвать мощь государства, распространяют повсюду ядовитые мнимо научные социал-демократические теории, которые, подобно мельчайшим струям злого духа, проникают во все поры нашей народной жизни. Эти очумелые люди со звенящим кимвалом своих пустых идей врываются и в хижины простолюдинов, и в славные дворцы, заражая своим зловредным антигосударственным учением многих окружающих. И вот один из таких преступников обнаружился в среде воспитанников нашей семинарии! Как же поступить с ним? Подобно тому как искуснейший хирург соглашается на отнятие зараженного члена тела, даже если бы это была драгоценная нога или бесценная рука, общество человеческое анафематствует опасного развратителя и говорит: да изыдет этот человек! (Становится менее красноречив, но суров и неуклонен.) Постановлением правления Тифлисской духовной семинарии воспитанник Шестого класса Иосиф Джугашвили исключается из нее за принадлежность к противоправительственным кружкам, без права поступления в иное учебное заведение. Нам, как христианам, остается только помолиться о возвращении его на истинный путь и вместе с тем обратить горячие мольбы к небесному Царю царей, дабы тихое, как говорил святой апостол, и безмолвное житие поживем во всяком благочестии и чистоте, сие бо есть добро и приятно перед
Спасителем нашим...
Сталин. Аминь!
Молчание.
Ректор. Это что же такое? Да-а, батюшка ректор оказался туп, как и наши демократы, не понял что Сталин намного более близкий к Богу человек, чем вся эта кодла батюшек. А вот Булгаков понял. А ведь Булгаков по обычным информационным каналам не мог знать, что Сталин справляет Пасху и называет атеистическую литературу макулатурой. Но неугоднику ничего не надо — он и так разберётся.
* * *
Одноклассник (осторожно заглянув, входит). Вот история! С аминем-то, а? Он до того побагровел, что я думал, — тут его за столом сейчас кондрашка и хлопнет! Однако что ж ты теперь делать-то будешь? Да... положение твое, будем прямо говорить, довольно сложное. Жаль мне тебя!
Сталин. Как-нибудь проживем...»
(Михаил Булгаков. Батум).
« ...Трейниц. Да вот, не угодно ли. На мою телеграмму о приметах они отвечают буквально (вынимает из портфеля листок, читает): «Джугашвили. Телосложение среднее. Голова обыкновенная. Голос баритональный. На левом ухе родинка». Все.
Губернатор. Ну, скажите! У меня тоже обыкновенная голова. Да, позвольте! Ведь у меня тоже родинка на левом ухе! Ну да! (Подходит к зеркалу.) Положительно, это я!
Трейниц. Ну, не совсем так, ваше превосходительство. Дальше телеграфирую: «Сообщите впечатление, которое производит его наружность». Ответ: «Наружность упомянутого лица никакого впечатления не производит».
Губернатор. Действительно, это... э... Яне понимаю, что нужно для того, чтобы, ну, скажем, я произвел на них впечатление? Неужели же нужно, чтобы у меня из ноздрей хлестало пламя? Но, однако, придется заняться этим... э... семинаристом серьезно...»
(Михаил Булгаков. Батум).
А как бы поступил я, окажись у Сталина на положении Булгакова? Я бы слова против не сказал, если бы узнал, что собираются к стенке ставить или стерилизовать всю родню Горбачёва, всё родню Ельцина, ну, вы понимаете, список призывающих к строительству хорошей демократии значителен. Воры-демократы, наверное, обвинят меня в негуманности, но я бы последний нож, наточив, отдал. А может, и на нечто большее решился.
За Родину. За Сталина.
[A._Menyailov]_Stalin_prozrenie_volhva(BookSee.org).pdf
https://www.livejournal.com/post?draft=https://57rif.livejournal.com/d243.html