Широка страна моя родная,
Много в ней лесов полей и рек.
Я другой такой страны не знаю,
Где таких размеров чебурек!
Остров Ольхон принадлежит одному из небесных нойонов, Хан Хутэ-баабаю. Он тут эжин (бурят. – хозяин). У него несколько разновидностей имени, и после приезда на Ольхон я поняла, что мне теперь срочно надо разбираться еще и в этом. Ну, потому что приходишь домой к человеку, и не в курсе, как зовут хозяина. Неудобненько.
На Шаманке у Хото (Хутэ, Утэ) ба(а)бая земной дворец, а на мысе Ижимей, на горе Жима – небесный (или наоборот, я уже запуталась). В общем, в интернетах пишут, что женщинам и детям вход на Шаманку и мыс Бурхан воспрещен, потому что вштыривает нипадецки очень сильная энергетика места, может и повредить (в частности, функции деторождения у женщин). То есть, как говорил доктор Борменталь, запирая двери на ключ, это не от недоверия к вам. Буряты, проезжая мимо мыса и скалы, спешивались, оборачивали копыта лошадей тканью/кожей и вели в поводу, чтобы не шуметь. А мы – мы просто не шумели.
На походе к мысу стоят тринадцать сэргэ – коновязей. Они символизируют тринадцать нойонов, сыновей тэнгри, великих сил, спустившихся с неба, чтобы навести порядок на земле. Как раз один из них выбрал местом проживания Ольхон – да, Хан Хото-баабай. Сэргэ обвязаны ленточками (хотя по канону это должен быть либо специальный платок (хадак), либо лоскут, оторванный от своей одежды). Цвета хадака имеют значение, но тут главное запомнить, что синий – цвет неба, цвет богов, поэтому подходит для просьб обо всем.
Развеваясь, лоскуты передают просьбы на небо вместе с ветром. Коновязи сэргэ имеют на себе три борозды: для коней неба, коней земли и коней подземного мира. И каждый сэргэ посвящен конкретному нойону, который отвечает за конкретную сферу человеческой жизни. Я, честно сказать, не помню, с которому столбу привязала ленточку, зато от чистого сердца. В общем, конечно, сперва надо было изучить, куда едешь, а потом ехать, но у меня всегда все наоборот. Зато теперь – огромное поле для изучения, просто огромное. Кроме ленточки, надо покормить духов молоком и оставить монету. Местные называют все это глаголом «бурханить».
Теперь, наконец, про позы. Позы (они же буузы) – это такие бурятские пельмени, вареные на пару. Они по смыслу похожи на манты (рубленый фарш) и хинкали, у тех тоже внутри бульон, который положено выпивать лихо, со всхлюпом, желательно не ухрюкиваясь по-полной, однако от хинкали остается несъедаемый хвостик, а позы едят целиком (как и манты), а еще у поз служебная дырочка сверху, как раз для выпивания того самого бульона. Позы, в Иркутске мне сказали иркутяне, будем есть на Баяндае и на Ольхоне, хотя на Ольхоне они туристического формата – маленькие и дорогие. Логика была непонятна, но местным видней, и я согласилась. И уже потом дошло до меня, почему позы принято есть на Ольхоне. Потому что на Ольхоне базу диеты любого приезжего составляют позы, чебуреки и копченый омуль. И чтобы найти что-то другое, нужно сильно постараться… Мы, например, нашли на завтрак омлет. Но очень не сразу.
Первые позы нам подали на Баяндае – и они были признаны Кинкаром наилучшими, ибо 1) фарш рубленый 2) из баранины 3) острый. Вторые позы послужили появлению пословицы: «позы отдельно, собаки отдельно» - в кафе «Юрта» в меню значились «позы» и «рубленые позы», но рубленых, конечно же, не оказалось. Просто позы были с говяжьим простецким фаршем, и лично мне они понравились. На десерт, который предполагался дома под красное сухое, мы взяли чебуреки. А собаки изрядного размера – по виду помесь матерого волка и московской сторожевой – скромно слонялись по улице, иногда заходя в кафе, и Кинкар трижды вежливо просил их выйти. Третьи позы на Ольхоне нам встретились со свино-говяжьим фаршем, который вызывал у Кинкара позу неоднозначности, и больше поз в свой приезд я не встречала.
Основные расходы на Ольхоне – пищевые и транспортные (ну, если, конечно, вы не сувенирный хомяк подвида припадочный, как я). Маршрутка из Иркутска до места назначения (вас подвозят по конкретному адресу в Хужире) – 1900 руб., тогда как самолет до Харанцов (соседнее с Хужиром село) – 1000 руб. Но, к сожалению, летает он только из Улан-Удэ. Оказавшись в Хужире, проблему транспорта от забора и далее рассматриваешь в упор. Варианта времяпрепровождения на острове три: если у вас нет своей машины, до множества красивых мест просто не добраться, и 1) можно ходить пешком, нося на себе домик (палатку); 2) можно жить в цивильном, но арендовать машину с экскурсоводом (у нас на троих экскурсантов была «Нива Патриот», десять тысяч за шесть часов развозов и баек о том, о сем, плюс доплата за собранный хозяйкой дома пикник). Третий вариант как раз о том, чтобы иметь свою машину и заезжать с ней на остров. Но, напоминаю, на острове есть ровно тридцать метров асфальтовой дороги по пути в Хужир – демоверсия такая. Правда, мы как раз застали в Хужире стадию прокладки асфальта… так что, кто знает, что там за шоссе будет через пару лет. Но, вангую, местные довольно быстро установят свои правила дорожного движения, снесут бордюры и станут ездить по-старому, обруливая коров. Года три на то, чтоб посмотреть аутентичные дороги Ольхона, у вас еще есть.
Еда здесь привозная примерно вся. Можете себе представить, почему она дороговата. И почему сложно обрести здесь пищевое разнообразие (я встретила среди привозных продуктов на Ольхоне продукцию Гатчинского молкомбината «Галактика», это было неожиданно, но потом мне друзья прислали пруффото даже с Камчатки). Можно было сэкономить (условно), разваривая на арендованной кухне гречку с тушенкой, но смысл? Аутентичную еду нужно есть в месте ее приготовления, поэтому в путешествиях я всегда питаюсь тем, что едят местные и дают в местных едальнях. Вот, теперь вы знаете, что на самом деле я куда-нибудь еду, чтоб поесть, да. И порисовать еще, конечно. Рисую я тоже почти всегда только в поездках (и немного после поездок дорисовываю).
На второй день на Ольхоне у нас была договоренность с хозяином на экскурсию на юг острова. На север он категорически ехать не хотел, шантажируя нас толпами китайцев на маршруте. Надо сказать, на самом Ольхоне было не то чтобы людно. И даже когда пришла суббота, тоже не полюднело. Хозяева с ностальгией вспоминали времена, когда их трехэтажный дом был забит под завязку – то были, как минимум, доковидные времена. Вообще, на пятницу-субботу обещали дождь. И вечером четверга Кинкар, указывая через Малое море, еще убеждал меня:
- Вон там вообще берег. Горы. Но их не видно.
Но я верила и без убеждений. Я вообще была в Сибири идеальным туристом, восхищенным любым поворотом судьбы (ну, кроме крякнувшей спины, конечно, и катаральных явлений, мда): горы так горы, не видно так не видно, дождь так дождь, какая, к черту, разница? Живому всё хорошо. И нойоны, видимо, мою позицию разделяли, потому что утром пятницы никакого дождя не было, и мы поехали.
Я уже говорила, да, что на Хужире дороги только грунтовые, с уклоном градусов тридцать, местность пересеченная, а ограничения скорости для слабаков? Ну, вот теперь я могу добавить, что «Нива Патриот» берет уклон и в тридцать пять, хрюкает, но берет – причем, и по песку.
Первым делом проводник повез нас на обзорную точку вблизи Хужира, попутно показывая различные интересные природные объекты, в определенном свете и ракурсе дающие впечатление фигур животных – коряги там, камни. В целом, проводника могу рекомендовать, хотя ничего особо ценного он нам не сообщил (скорей, это Кинкар сообщил ему), но красивые места показал. До обзорной точки, с которой открывается вид на весь Хужирский залив, можно дойти пешком из Хужира примерно за час-полтора очень не торопясь. Ветер там стремительнейший, но в хорошую погоду можно разглядеть сопки на другом берегу Малого моря, посидеть-подумать-порисовать, повязать на шаманский флаг (обо) свой хадак (или что там вы припасли). На следующий день после экскурсии мы и сходили сюда пешком, и осуществили как раз все перечисленное. Подумали-посидели-пофотографировали, и у теперь у меня два вида этого места – с туманным берегом и с открытыми сопками.
Второй точкой остановки был каменный берег на мысе Елгай над озером Ханхой. Ханхой – собственно – заливчик, поперек которого Байкал намыл песчаную косу, и так получилось условное «озеро». Вода тут, понятно, теплей, чем славном священном море, но и чистота оставляет желать лучшего. Хотя щуки, говорят, водятся.
Так вот, каменный берег. Он весь усеян каменными турами (обо, каирнами) современной выкладки. Проводник уверял, что так развлекся тренер детского спортивного лагеря, стоявшего сезон на берегу Ханхоя – чтоб занять энергию детишек на творчество, предложил потаскать снизу наверх камни и пособирать из них туры. Байки нашего проводника надо делить надвое, но если это таки правда детское творчество, то фантазия у некоторых детей прямо очень аутентичная. Еще лет пятьдесят, и про мыс Елгай станут рассказывать, что это старинное место поклонения бурятским духам.
В общем, ехали мы и ехали на юг острова. Спина, тем не менее, оченно давала себя знать на уклоне-то в тридцать градусов да по ухабам. Поэтому по особенно каменным обзорным точкам я не скакала, отсиживалась в машине. И даже пару набросков успела сделать в скетчбук. Ольхон уникален тем, что в нем есть все: и скальники, и горы, и песчаные пляжи, и дюны, и сопки, и лиственничные леса, и хвойные. В общем, это такой микрокосм. Или макро – тут уж как посмотреть.
Ведьмины круги видела. Близко не походила. Идеально круглой формы на южных сопках Ольхона. На перевале, откуда мы должны были увидеть разом и Малое море, и Большое, погода как раз подкачала – с Малого моря стремительно накатывал туман, и мы стояли выше того тумана, зрелище незабываемое. А потом поехали к долине Семь сосен и к Березе.
В Листвянке есть шамань-камень, а на Ольхоне есть шаман-дерево.
На Ольхоне присутствуют березы в целом, ан масс, так сказать, но Береза в данном конкретном месте, в чистом поле, одна. Причем, крона ее превосходно, симметрично развита, она идеальной формы – несмотря на ветры, сносящие в долине все живое. Лиственницы, например, на Ольхоне выглядят для меня крайне непривычно: рваные ветром, корявые, кривые, прижавшиеся к земле. Так вот, береза. Товарищи-ученые, которые ботаники (Сибирский институт физиологии и биохимии растений СО РАН), считают ее уникальной, и вот почему. Она растет в степи. Более того, она растет вне любого человеческого поселения на километры вокруг. В 2018 году ботаники о ней писали следующее: «береза растет в западной, степной, части Ольхона, в Семисосенской котловине, расположенной на берегу одноименной губы и пролива Малое Море. Дереву приблизительно 50 лет. Оно имеет один ствол высотой около 10 м и обхватом 90 см (на высоте 1,3 м). Кора ствола преимущественно белая, но на высоте примерно 1 м от поверхности имеет желтоватый оттенок из-за прикосновений рук любопытных туристов и тел домашнего скота, пасущегося поблизости. Крона березы расположена высоко — в 210 см от поверхности почвы. Структуру кроны образуют живые скелетные ветви, растущие в двух направлениях, вверх и немного в стороны. Боковые скелетные ветви ориентированы от ствола под острым углом вверх, верхушечные — почти вертикально вверх. При этом верхушечные ветви немного толще боковых… По нашему мнению, одинокая береза выросла из семени, которое было случайно занесено в степную часть острова ветром, птицами, животными, рыбаками или туристами. Сам по себе факт попадания семян деревьев на степные участки — обычное явление. Однако благополучное развитие дерева в ольхонской степи в течение нескольких десятков лет из семени до взрослого растения — случай для природы острова уникальный». Местные жители говорят, что в кроне дерева, якобы, можно разглядеть черты женского лица. Наш проводник рассказывал, что береза – шаман, явившийся после смерти своим соплеменникам в таком виде, чтобы по-прежнему им помогать. Есть также версия про шаманку-целительницу (дочь шамана). Домашний скот, по слухам, ходил строем чесаться о ту березу, и в итоге ее, чтоб уберечь, поставили под охрану как рекликтовое дерево и обнесли заборчиком. Теперь береза сама стала обо. На заборчик повязывают ленточки, вокруг березы обходят три раза, пребывая в смирении и прося шамана(ку) о помощи.
- Спиной прислонись! – велела Юля после того, как проводник расставил нас всех вокруг дерева, чтобы подпитать энергией, если будет на то воля шаманского дерева.
Ну, я постояла спиной к дереву, как та корова, потом думаю – дай еще лбом приложусь, может, ума прибавит на старости лет. Приложилась, постояли, дальше поехали. На шамана надейся, а сам не плошай, в смысле, ибупрофеном-то мажь, мажь. Так я думала в вечер после экскурсии, и не могу вас обрадовать, что утром на следующий день чудесно и полностью исцелилась. Не, спину мне попустило, обратно с Ольхона я ехала фактически с нормальной спиной. Но вот в чем полегчало – об этом помолчу, однако полегчало после Ольхона, это правда. Вероятно, потому что я постояла, прислонясь к березе не только спиной, но и мозгами (зчркнт) лобной, так сказать, костью. Если кто не знает, именно там мое слабое место вообще-то, не в спине. И теперь полученное от дерева полегчательное состояние я стараюсь поддержать в том числе и этими заметками. А еще, когда мы нарезали круги вокруг дерева (со смирением! – настаивал проводник. – со смирением! А я ползла следом за ним и уныло думала, что вот до полтинника почти дожила, а со смирением у меня серьезнейшие проблемы, дерзка-с…), мне в штанину вцепилась и поволочилась на ней упавшая березовая ветка – рогатенькая такая, шаманическая до нимагу. В общем, я решила, что это благословение на меня напало такое и увезла ее с Ольхона с собой. Камней с собой проводник строгим голосом увозить не велел под угрозой опять-таки ухудшения кармы (ох, уж это им ухудшение судьбы! Мне в жизни никто так судьбу не ухудшал, как я сама, и в том моя сермяжная правда супротив любого шаманства), а про веточки разговора не было.
Были вещи, которые я хотела и привезти на Байкал совершенно с конкретной целью (и забыла их дома, да, ибо нефиг). Назовем эту цель, положим, медитацией. Так вот, шаманить на Ольхоне с маятником оказалось совершенно дурацкой идеей – я не учла ветер. Маятник везде просто сносило ветром. Впрочем, и на Листвянке его тоже сносило ветром, потому что не надо нам чужой магии, деточка, тут и своей хватает. Ладно, сказала я, и просто макнула маятник в Байкал, в прибой. Так и поговорили. Сказали мне странное, но я привыкла верить сказанному в таких местах – широкие водные пространства суть мои места силы – так что поживем-увидим. На крайняк, если не доживем, переродимся и поживем снова (это мысль не моя, а проводника, который не бурят и не шаманист вовсе, а просто живет тут четверть века, и уже понял, что к чему). В следующий раз я приеду сюда, тоже понимая, что к чему (и открыла бурятскую версию «Абай Гесэр», ясное дело, в переводе). Ольхон выдал мощный такой этнографический пинок, и теперь я теряюсь, потому что хочется всего и сразу, и бурятского эпоса, и онежских петроглифов. Главное, сохранить энергию этого пинка и направить ее в нужное русло.
Еще из неоправданных надежд, расхождений желаемого и действительного: я прямо воображала, как буду сидеть на бережку Байкала и кхм… акварелировать на пленэре… тут я тоже слегка ошиблась, потому что при наших галопах туда-сюда поперек острова сидеть сиднем и акварелировать не особенно получалось. Но акварельные карандаши очень выручили и даже удалось порисовать с натуры. В целом, квест каждого путешествия «рисовать каждый день» я выполнила. Хотя и не стоило тащить с собой так много рисовальных приблуд, пригодилась ровно половина. (Пишу это, чтоб не тащить столько же в следующий раз, точно зная, что не поможет.) А еще стоит смириться с тем, что невозможно вот так просто взять и перестать фотографировать Шаманку и мыс Бурхан – поэтому на память мне осталось миллион пятьсот почти одинаковых и тем не менее разных видов острова.
Я ведь балованная, я выросла на Онего. Большие водные пространства, озера как моря – это мое, это я понимаю и люблю. И я ревниво сравнивала, а красивей ли тут? Сравнивать, понятное дело, бесполезно. Просто здесь совсем другое, хотя местами очень напоминает.
В Хужир с экскурсии мы вернулись к вечеру. Порядком утрясенная в «Ниве», я размышляла о том, что же наш проводник имел в виду под худшими, чем на юге, дорогами севера острова… Позы, чебуреки, омуль, сухое красное, мазать спину ибупрофеном, спать. Но, да, на следующий (третий уже) день мне начало легчать, и я стала ясней включаться в происходящее. То ли шаманка помогла, то ли, впрямь, ибупрофен. Кто ж там разберет, спасибо обоим.
Хужир прекрасен – лютое месиво несочетаемого. Для иллюстрации просто приведу фото вывесок на заборах. «Поставлю тебя на гвозди», «Интуитивное рисование», «Йога-ретрит», «Лучший тир за Уралом», «Шаманы» (номер мобильного и qr-код телеграма прямо на заборе), «Поехали на рыбалку», «Аренда коньков», «Модная вечеринка на Байкале». Хужир – это простор, ветер, грунтовая дорога шириной в четыре полосы, по которой меж домами вразнобой движутся туристы, машины, коровы.
Мое отдельное счастье составляли переводы вывесок, конечно. Coffee with you (кофе с собой) я унесу с Хужира в своем сердце навсегда.
Хужир делится пополам и подстраивается под обе категории граждан – тех, кто приезжает посмотреть на аутентичное местное, и тех, кто приезжает получить те же условия, что дома. Вот для последних и предлагаются йоговские ретриты, модные вечеринки и культовые кафе, цены в которых напоминают московские, за исключением изрядной узости меню и специалитетов типа «кедрового латте». Выпить кофе в такой кофейне как пообедать в соседнем кафе-позной – от 500 рублей и выше. Но и думать не хочу, сколько стоит поддерживать такое заведение в несезон.
Верхний и нижний Хужир, для своих и для богатых, различаются и на цвет. Нижний Хужир – в районе Байкальской и Пушкина – в основном серо-коричневый с редкими вкраплениями цвета, в нем снимают жилье те, кто питается позами и чебуреками. Верхний – близ Сарайки – застраивается ярусными отелями для ретритчиков, еще режущими глаз своей новизной. Для них – фиалковые раффы. Интересно, что средней пищевой прослойки на Хужире для приезжих нет, мы с трудом нашли кафе, где можно было взаправду позавтракать не за все деньги мира – просто омлет, просто каша, просто сырники.
Что характерно, (условно) модная вечеринка таки случилась в наш последний вечер в Хужире: когда мы подъедали последнего копченого омуля под томатный сок (хвосты, здесь это называется «хвосты» - если по рыбе на едока, так и говорят – по хвосту на каждого), часиков в одиннадцать вечера рядом с домом грянул громкий музон. Мы приуныли, но уныние продолжалось недолго – в соседнем дворе включился разбуженный музоном уже знакомый нам бычок и в прямом смысле замумукал модную вечеринку так, что они выключились. Ибо нефиг.
Когда на Ольхон придет Большой Туристический Бизнес (а он придет уже скоро, его тяжелые шаги слышны на Пляжной, что идет от Сарайского к новым отелям), это адово своеобразие мгновенно сойдет на нет, как сошло на нет в Листвянке, до боли напоминающей теперь любой южный курортный городок – всем, кроме температуры водицы в море, конечно.
Третий день на Ольхоне, субботу, мы посвятили, как и положено, ничегонеделанию, праздношатанию и празднопозопоеданию. От Шаманки двинулись вдоль берега, посмотрели на мурал на стене бывшего легендарного рыбзавода.
На месте рыбзавода, о котором, похоже, помнят только в музее, теперь арт-отель и кафе «Порт Ольхон». Это не хорошо и не плохо, просто оно вот так. Руины здания завода медленно обрушаются, напоминая кладбищенский памятник. И панкующий Горлум, кусающий омуля-мутанта за хвост. По уму, здесь надо было бы сделать музей того самого рыбозавода, благо есть, что вспомнить.
В районе порта я и постояла по колено в Байкале, зачем-то опять забыв купальник в рюкзаке, а можно было и окунуться. Дошли неспешно до обзорной площадки, спустились обратно, успели еще и в местный краеведческий музей заглянуть (о нем расскажу отдельно). По дороге к обзорной площадке (Хужир окружает Национальный прибайкальский заповедник, пребывание на его, заповедника, территории надо оплатить) ползала на коленях по траве, фотографируя цветущую саранку – и потом не могла понять, откуда у меня пошла местная аллергия на передней стороне голеней, очень уж ядреный сок у местных трав.
Так вот. Здесь и сейчас находится именно здесь и тогда, около старого порта Ольхона. У здесь и сейчас даже специальная рамочка есть. Можно любоваться на нее отдельно, можно вписаться. Я предпочла второе.
После прогулки, культуры и еды мы еще немного пошлялись по сувенирным магазинам. Их можно считать отдельной достопримечательностью Ольхона. Обычно я привожу из путешествий ювелирку/бижутерию, желательно хендмейд, и хендмейд-керамику, и мы с наслаждением продавали глаза по лавкам. Лавки располагались вдоль улицы Пушкина, некоторые представляли собой и просто выносные на улицу столы. Сувениры Ольхона – это обычно дорого (и необычно дорого), зато в Иркутске вы такого не найдете. Я благоговейно выслушивала, как туристкам втирали про «серьги подешевле – это тыщ пять-семь» и дивилась мощной энергии острова, позволяющей сбывать вещь за цену с тремя нулями, когда красная цена ей – максимум с одним. Но само место… Но специалитеты… Туристки вовсю велись. Одна и та же вещь (конкретно, маятник из полудрагоценного камешка) поднималась в цене от 350 рублей в Иркутске до 500 на переправе МРС и 1000 в Хужире. Я с ностальгией вспоминала иркутский магазин самоцветов, где мне показалось дорого, и рылась взором в сумочках, масках для сна и брелоках. Иногда ведь в путешествиях попадается и совсем странное-прекрасное. Такое, что ни в сказке сказать.
Утром в воскресенье нас уже забрал от домика «Ольхон-экспресс». Обратная дорога до переправы и после по Тажиранской степи в Иркутск показалась вдвое короче. И машина не ломалась, и паром починили. И вот снова стоишь на борту «Дорожника», пытаясь поймать в кадр прожорливую чайку… Уезжала я с двумя чашками (все в нерпах), керамическими рыбами и веточкой, подаренной шаманским деревом. Самой пошаманить не получилось, но оно и понятно – тут не моя земля, тут я гость. Но гость, щедро принятый землей. Нойоны разогнали непогоду, пустили на юг острова, показали другой берег Малого моря в ясный день и хребет Хамар-Дабан. На обратном пути наибольшее впечатление произвела на меня статуя Бродяги (не успела запечатлеть, но фото в сети достаточно). Вот только позы в Баяндае кончились к моменту, когда мы там оказались – вот же несправедливость!
Что я могу сказать, глядя на то, как в середине августа остывает на мне загар, собранный на Ольхоне… Ольхон – хорошее место для тех, кому, как для меня, «здесь и сейчас» - очень редкое жизненное ощущение. Упоительное и почти недостижимое чувство быть живой, существовать, стоять на земле. Я, например, сгорела сквозь облака, не написала там ни строчки, но начеркала набросков в скетчбук. И ни о чем не думала целых почти четыре дня. Это очень важно порой – не думать о том, что болит, целых четыре дня.
- Я поняла, - сказала подруга, которой я, захлебываясь, повествовала про Ольхон. – Байкал - это такое место для себя. А не для детей.
Она хотела на Байкал с детьми (и моя идея поездки тоже изначально вылупилась из этого), а теперь хочет туда одна. Потому что Байкал – это для себя. Очень важно иметь в жизни что-то для себя. Я лет двадцать подряд полагала, что для себя у меня творчество. Все так, но далеко не всегда творчество – ресурсное состояние. А вот путешествие – определенно набор ресурса (наш горячий неофитский привет сребро-кхм-крылому Гонзе Грушецкому), конечно, когда есть такая возможность.
Вместо эпилога. По возвращении с Ольхона я двинулась в магазин самоцветов в Иркутске и купила тот нефритовый браслет, на который вначале пожабилась. А заодно еще и пару подвесок. Потому что одно из просветлений, обретаемых на Ольхоне, в том, что цены у тебя дома – да нормальные вообще цены! Практически ни о чем.