Барышня, возьмите вот эту, - услышала она слабый и до боли знакомый голос. - У неё счастливое выражение глаз.
Тысяча девятьсот двадцать восьмой год вместе с начавшейся в стране подготовкой индустриализации принёс российскому народу новую напасть. Необеспеченность грандиозных мероприятий денежными и материальными средствами, приводила к сбоям то в одном, то в другом месте, из-за чего разветвлённые репрессивные органы, уверенные, что причина сбоев – вредительство, начали беспрецедентные акции по поиску и обезвреживанию врагов советской власти.
Иван Данилович не мог спокойно смотреть на полуголодных людей, в своё время отчаянно боровшихся за счастливую жизнь.
- Кто был ничем, так и остался ничем, - констатировал он.- Теперь, как и при всякой другой диктатуре жирует только верхушка, поднявшаяся по трупам, а простой народ живёт ещё хуже, чем жил при царе.
Строители светлого будущего нагло эксплуатировались государством, заставлявшим работать их за палочки - трудодни и беспощадно подавляющим любые взрывы малейшего недовольства. Ему, как представителю одного из древнейших дворянских родов, деды и прадеды которого своей преданной службой России укрепляли её могущество, было больно и обидно, что горячо любимая им родина гибла на глазах, а он ничем не мог помешать этому страшному процессу. И сердце потомка старинного рода не выдержало.
Иван Данилович умер в лесу, упав на тачку, в которой вёз траву для кормилицы – козы. Единственного оставшегося у его семейства имущества. Кончина отца отозвалась не проходящей болью в сердце старшей дочери.
- Сначала моё сердце ныло от боли за родной город. Мне казалось, что более сильной тоски по былому, я уже никогда не смогу испытать. И вот теперь потеря отца…
Нине вспомнилась середина двадцатых. Внешне могло показаться, что её больше не терзают душевные муки, вызванные воспоминаниями о счастливой жизни в Санкт - Петербурге. Даже близким казалось, что она единственная из всего родовитого семейства, смогла привыкнуть к новой жизни. И только любящий Константин догадывался, как тяжело приходится его высокородной жене, тащившей на себе огромный воз семейных забот и лишённой из-за жизни в глубинке возможности посещать театры, музеи и общаться с равными ей по интеллекту людьми. Он давно и сильно страдал от невозможности создать любимой женщине более привычные для неё условия, ещё больше проникаясь жалостью и состраданьем к своей молчаливой и не роптавшей на судьбу супруге.
Сама Нина часто просыпалась ночами от щемящей душу тоски по Летнему саду, куда её девочкой водила гулять добрая и ласковая гувернантка. По красотам Петродворца и Васильевского острова, по той счастливой жизни, где друзья были друзьями, и где она впервые познала первую любовь и первые разочарования. Сейчас всё это казалось мгновенно промелькнувшим сном, который больше никогда не повториться. От безвозвратности ушедшего и, временами охватывающего её отчаяния, она тихо плакала ночами, боясь разбудить мужа и их прелестных дочек.
Любящий муж понимал, что никогда не сможет дать любимой женщине того, чего она, по его мнению, достойна. С чувством не проходящей вины он смотрел на то, как его любимая супруга, выросшая в роскоши и не знавшая домашнего труда, теперь безропотно мыла и чистила, готовила еду и обстирывала всю семью. Она сама доила корову и чистила за ней хлев, проявляя при этом удивительный такт по отношению к мужу, который ко всему прочему всё ещё не дотягивал до неё интеллектуально.
Константин не оставлял попыток повысить свой уровень и, по возможности, старался много читать. Но на его любимое занятие часто не хватало не только времени, но даже физических сил. Выросшая семья требовала больших материальных затрат, а работа машинистом с постоянными поездками в разные концы губернии времени.
Нина Ключарёва - завсегдатай букинистических магазинов, экономящая буквально на всём, позволяла себе тратить немалые суммы на книги, чем неизменно вызывала насмешки жён сослуживцев мужа. Они тоже экономили и копили деньги, правда, только для того, чтобы купить шёлковое платье или туфли, которые, обычно, ставились на комод, дабы каждый пришедший в их дом, сразу «был сражён богатством семьи». Для них, никогда не имевших в своём гардеробе добротных вещей, эти покупки были пределом мечтаний.
И Ключарёвы, и Орловы вздохнули с облегченьем, когда Константин, ставший передовиком, начал хорошо зарабатывать. В семье Нины стали появляться свободные деньги, часть из которых Нина отдавала родственникам, а оставшиеся бережно заворачивала в холщовую салфетку и прятала под белоснежными простынями в одном из укромных мест комода. Когда по приблизительным подсчётам главы семейства денег скопилось довольно много, Константин неожиданно предложил.
- Нина, ты бы съездила в Санкт - Петербург. Отдохнёшь от домашних дел, вспомнишь юность и привезёшь гостинцы девчонкам.
Опешившая от неожиданного предложения супруга стала отнекиваться, но муж стал настаивать, и она, в конце концов, сдалась.
Все дни недолгих сборов молодую женщину не покидало ощущение большого праздника. Эти чувства и эмоции были сродни тем, которые захлёстывали её в предпраздничные дни её счастливого детства.
- Накануне Рождества в большой зале нашего дома ставилась огромная пушистая ёлка, - рассказывала Нина своим маленьким дочкам. - От её разлапистых ветвей пахло морозом и, как мне казалось, рождественскими пряниками. Первое время принесённая в дом ёлочка тихо плакала. Ей было жалко расставаться со своими подружками, оставшимися в лесу. Я была такой же маленькой девочкой, как вы, и мне было до слёз жалко ёлочку, которую разлучили со своими сестричками. Когда ночью в доме всё затихало, я поднималась с постели, тихо спускалась с лестницы, заходила в залу и, встав рядом с зелёной красавицей, тихо шептала ей:
- Не плачь, пожалуйста, моя хорошая. Завтра тебя нарядят красивыми игрушками, а на твоих ветвях зажгут яркие свечи. Поверь, все твои оставшиеся в лесу подружки станут тебе завидовать, потому что ты станешь самой красивой из них. Мы будем петь тебе весёлые песенки, водить вокруг тебя хороводы и всем нам будет радостно и очень весело.
В ночь перед Рождеством Ниночка всегда ложились спать с тайной надеждой, что завтра обязательно должно будет произойти какое-то чудо. И оно обязательно происходило! Наутро ёлка расправляла свои мощные ветви, украшенные разноцветными бумажными цепями и раскрашенными золотой краской грецкими орехами, отчего начинала выглядеть гордой и неприступной красавицей. Маленькая Ниночка подходила к своей новой подружке, осторожно брала её за колючую ветку и тихо шептала:
- Я же говорила тебе, что всё будет хорошо. Скоро на встречу с тобой соберётся много нарядных детей, которые будут водить вокруг тебя хороводы и петь рождественские песенки. И тебе тоже будет очень весело.
Подобное чувство радости и неземного блаженства, вынесенного из детства, сопровождало давно выросшую Нину все оставшиеся до отъезда дни.
В Ленинграде, который Нина по-прежнему называла Санкт – Петербургом, она намерено остановилась в недорогой гостинице.
- Пусть ни у кого не возникает вопроса, почему жена пролетария живёт рядом с «недобитыми нэпманами», - ещё, будучи дома решила мудрая женщина.
В её временном жилище пахло немытыми телами и нечистотами, но в данный момент это, казалось, совсем не волновало великородную и привыкшую к идеальной чистоте Нину. Прогуливаясь по набережной Невы, молодая женщина любовалась видами родного города, вдыхала знакомый с детства петербургский воздух, который временами начинал её пьянить, а нахлынувшие воспоминания неизменно уносили её в страну безвозвратно ушедшего счастья.
Обилие лавок и магазинов, открытых предприимчивыми нэпманами, соседствовало с ужасающей нищетой и голодом. В городе на Неве – колыбели революции, обещавшей создать поверившим в неё людям рай на земле, первое, что бросалось в глаза, это неисчислимые толпы бездомных детей – неизменного спутника кровавых социальных потрясений. Но больше всего приехавшую из провинции женщину поразил тот факт, что теперь людей, просящих милостыню «за ради Христа», можно было встретить не только у храмов, а буквально на каждом шагу. Всё это ещё раз подчёркивало мудрые слова отца о том, что обещания новой власти создать для голытьбы страну изобилия, так и останутся агитками с революционных лозунгов.
- Как жестоко обманулись люди в новой власти! Свято веря в счастливое будущее, они, не раздумывая, шли под пули, теряя здоровье и свои молодые жизни. И вот результат. Советской власти больше десять лет, а простой народ так и остался нищим и угнетённым, - размышляла Нина, жалея заблуждавшихся людей, которые принесли столько несчастий её семье. Со временем она всё-таки сумела понять их поступки и больше не держала на них зла.
Она имела при себе достаточную сумму денег и могла себе позволить не питаться в ужасной гостиничной столовой. Молодая женщина ещё могла простить любимому городу грязь в гостиничном номере и даже запах, исходивший от немытых и пахнущих потом пролетарок, но смириться с грязным столом, засиженным мухами, было выше её сил.
- Лучше купить кусок свежего хлеба и съесть его на улице, чем питаться в этой столовой помоями, - справедливо решила она и, прихватив плетёную корзинку, отправилась на рынок.
Центральный базар города показался ей маленьким островком гастрономического изобилия. Проходя по торговым рядам, заваленным всякой снедью, Нина уже не чувствовала, что она находится в разорённой классовыми войнами стране. Казалось, что здесь, как и дореволюционные времена можно было купить всё, что только пожелаешь. Конечно, при условии, что у тебя в кармане есть немало советских денежных купюр, а ещё лучше так почитаемых нэпманами золотых червонцев.
Она шла по рядам, куда оголодавшие люди приносили свои последние ценные вещи и дорогие их сердцу семейные реликвии, ранее передававшиеся из поколения к поколению, и поражалась тому, что стало с некогда знатными и известными в науке и обществе людьми. Теми, которых теперь голод и нищета вынудили осваивать азы коммерции. За невесёлыми размышлениями она не заметила, как её взгляд упал на руки одной из торговок.
- Удивительно худы, не ухожены, но порода чувствуется сразу, - отметила она для себя.
В далёкой глубинке до Нины Ключарёвой доходили слухи о том, что многие дамы когда-то известных на всю Россию фамилий и попавшие после октябрьского переворота в эмиграцию, дабы не дать своим семьям умереть с голоду, были вынуждены выйти на панель и торговать собой.
- Но, чтобы дама с такими руками могла быть базарной торговкой… - с удивлением подумала Нина.
Она посмотрела на предлагаемый товар и невольно им залюбовалась. Это были небольшие тряпочные куклы, аккуратно сшитые вручную и одетые в красивые бальные платья, вряд ли понятные детям революции. Она решила, что обязательно купит для своих подрастающих девочек хотя бы одну из них. Сколько бы та ни стоила. Молодая женщина поставила на прилавок тяжёлую корзинку, наполненную только что купленными продуктами, и начала рассматривать предлагаемый товар.
- Барышня, возьмите вот эту, - услышала она слабый и до боли знакомый голос. - У неё счастливое выражение глаз.
Покупательница подняла на торговку глаза, и её сердце бешено заколотилось. Не было никаких сомнений, что перед ней графиня Смоленская - её сокурсница по Смольному институту и закадычная подруга юной Ниночки Орловой. Умница и первая ученица института благородных девиц, свободно владевшая шестью иностранными языками, включая японский и китайский.
- Танечка, это ты? –Всё ещё не веря своим глазам спросила Нина.
- Я выгляжу столь ужасно, что даже ты не можешь меня узнать? – Вопросом на вопрос ответила «торговка», поправив выцветший цветастый платок, покрывавший её голову.
Они, перебивая друг друга, вспоминали весёлые и счастливые годы учёбы, будто боясь, что кто-то не успеет высказать до конца всё то, что столько времени держали в себе, боясь доверить случайному человеку. На время оживившаяся Татьяна моментально сникла, стоило только подруге спросить её о том, как та теперь живёт. Заметив ужасающую худобу подруги, которая говорила сама за себя, Нина устыдилась своего вопроса и густо покраснела.
Выйти из неловкой ситуации помогла старая няня Митрофановна, вынянчившая не одно поколение Смоленских. Она вовремя появилась у прилавка с подгнившим кочаном капусты, который держала в скрюченных с опухшими суставами руках, и начала с гордостью рассказывать о том, как её знакомая торговка овощами разрешила ей бесплатно взять этот «почти целый» вилок. От полученного известия на лице графини появилось такое выражение радости, что Нине вновь стало не по себе.
Из дальнейшего разговора Нине стало ясно, что история семейства Смоленских оказалась ещё более трагичной, чем её собственная. Отец Татьяны - патриот до мозга костей, категорически отказался покинуть Родину и отправиться в эмиграцию. Как-то вечером он собрал своих близких и, объяснив им, что никогда не сможет жить на чужбине, предложив каждому из взрослых членов семейства самостоятельно принять нелёгкое для семьи решение.
- Пусть каждый из вас, - объявил Смоленский – старший притихшим домочадцам, - сделает свой выбор. Мы же, оставшиеся на Родине, примем его с пониманием.
- Отец, мы прожили вместе много лет и, доведись нам завтра умереть, умрём все вместе, - решили взрослые члены семьи.
Так графское семейство в полном составе осталось в мятежном Петрограде. А спустя две недели в графском доме появились революционные матросы, объявившие, что с этого дня здесь будет расквартирован их отряд. На вопрос графа Смоленского, какие комнаты господа матросы намерены занять, один из них смачно высморкался на персидский ручной работы ковёр и грубо ответил:
- Все, буржуй!
Этим же днём семья Смоленских, включая трёхлетнего больного Алёшеньку, перебралась жить в конюшню. Старая няня Митрофановна, как ранее «эксплуатируемый графьями элемент», была оставлена революционными матросами в своей маленькой комнате во флигеле, где несколько дней подряд прятала свою любимицу Татьяну, от пьяных матросов, устраивавших ежедневные оргии.
- Эти нехристи запросто могут надругаться над беззащитной девушкой, - справедливо решила она, после чего запретила Татьяне попадаться пьяной матросне на глаза.
Старый кучер Ерофей, много лет верой и правдой служивший своим господам, освободил для семьи барина свою небольшую коморку, где умело приладил маленькую печку-буржуйку, на которой великородное семейство теперь могло готовить себе кашу из отрубей и у которой согревалось холодными ноябрьскими ночами.
По вечерам из некогда счастливого и гостеприимного дома слышались пьяные крики и стрельба развлекавшихся революционных матросов, приспособивших под мишени для стрельбы тончайшего фарфора китайские вазы и старинные серебряные канделябры. По словам Митрофановны, которой теперь приходилось прислуживать новым постояльцам, они походили на бандитов с большой дороги.
- Бандиты они и есть бандиты! - Заявляла она в открытую. - Как их по – новому ни кличь.
Однажды вечером, насмерть перепуганная няня вбежала в конюшню и сообщила графу, что матросы срывают со стен в гостиной «буржуйского содержания» картины и бросают их в камин. Это были картины русских и голландских живописцев, которые начал собирать ещё дед Татьяны, и которые были самой большой гордостью знатного семейства. Побледневший граф Смоленский схватил попавшиеся под руку вилы и кинулся в дом, чем в одночасье решил судьбу своего семейства.
Их расстреляли прямо во дворе, не пощадив даже трёхлетнего Алёшеньку. Митрофановне с огромным трудом удалось удержать свою любимицу Татьяну, видевшую жестокую расправу из окна комнаты няни и пытавшуюся выбежать на задний двор, чтобы защитить своих близких. От увиденного молодая графиня лишилась чувств и с этого дня надолго слегла. Старая Митрофановна со слезами на глазах обихаживала больную девушку, тихо радуясь, что той всё – таки удалось остаться живой.
Беда пришла оттуда, откуда её не ждали.
-Митрофановна, кто-то донёс постояльцам, что в тот вечер истребили не всё «вражеское племя»,- запыхавшись и держась за грудь, сообщил старый кучер Ерофей. – Татьяну надо куда-то прятать. Они уже повсюду её ищут.
Именно тогда, рыдая и прося прощения у своей любимицы, всё ещё находившейся в беспамятстве, любящая няня остригла Татьяне её роскошные косы и стала всем говорить, что у молодой графини сыпной тиф. Палачи побоялись войти в коморку няни и отступились, посчитав, что «вражеское отродье» издохнет и без их помощи.
Когда в дом пришли новые постояльцы, Митрофановне стало легче выдавать сильно изменившуюся внешне молодую графиню за свою племянницу, приехавшую в город из глухой и далёкой деревни. Девушка сильно исхудала, носила несуразный деревенский сарафан и никогда не снимала с остриженной головы цветастого деревенского платка. Глядя на худое и нелепо одетое создание, никому не приходило в голову, что им может быть высокородная графиня Татьяна Смоленская. В прошлом первая красавица и интеллектуалка.
Прошло ещё какое-то время, и им стало нечем жить. Девушка, потерявшая всякий интерес к жизни, была надломлена морально и физически, и старой няне в одиночку приходилось заниматься поисками их скудного пропитания. Первое время им несказанно везло. Милостыня, собранная Митрофановной у храма на Рождество, позволила им довольно сносно просуществовать до Пасхи, когда российский народ вновь стал особо щедр на подаяния.
Насушенные и отложенные на чёрный день сухари из полученных «за ради Христа» куличей кончились уже к началу лета, и перед женщинами вновь замаячила угроза голодной смерти. Количество просящих милостыню росло с каждым днём, а щедрость обедневшего народа уменьшалась прямо на глазах и вскоре, казалось, вообще готова была сойти на нет. Но даже в этих условиях предприимчивая Митрофановна не опускала рук. Порывшись в своём сундуке, она достала оттуда несколько красивых шёлковых платьев, подаренных ей когда-то «со своего плеча» доброй барыней Марьей Алексеевной - матерью Татьяны.
- Думаю, сейчас их вряд ли продашь, - придирчиво оглядев роскошные обновы, сообщила няня. - Пролетарки в таких нарядах будут, как коровы в седле. А те, на ком они могли бы сидеть, как на Вашей матушке, теперь сами беднее церковной мыши.
При виде платьев маменьки Татьяна не смогла сдержать рыданий, и ей вновь стало нехорошо.
- Надо будет попробовать начать шить из них кукол, - сообщила Митрофановна любимице. - Детям что революция, что война, всё едино. Им играть, да баловаться охота.
Отныне выздоравливающая девушка, как могла, помогала няне, целыми днями просиживая за шитьём. Митрофановна носила готовых кукол на базар, где продавала или обменивала их на скудную еду. Чаще всего это были изрядно подпорченные овощи, которым голодающие женщины всегда были несказанно рады.
Прошёл ещё год, и с пропитанием стало совсем плохо. Даже детям в такое смутное время стало не до кукол, и их товар совсем перестали брать. Татьяна, в которой всё ещё чуть теплилась душа, умерла бы с голода, если бы ни ведро муки, которое где-то по случаю удалось добыть предприимчивой няне. В добытой муке было больше мусора, чем размолотых зёрен, но она всё равно стала для сильно оголодавших женщин спасением. Несчастные женщины сначала по нескольку часов кряду выбирали из кучки муки мусор, потом раза два - три просеивали странную смесь, а уж затем, разведя её водой, пили.
- Митрофановна больна, и теперь я одна шью кукол на продажу. Торговля идёт из рук вон плохо, но переломить себя и пойти на панель обслуживать пьяных ямщиков и солдат даже ради её спасения, я не в силах, - закончила свой грустный рассказ бывшая курсистка Смольного и виновато опустила глаза. - Уж лучше сразу в петлю!
Нина обратила внимание, что за время своего рассказа Татьяна то и дело усилием воли отводила голодный взгляд от её корзины с продуктами, но он, помимо её воли, возвращался туда вновь и вновь. Нина купила у подруги самую дорогую куклу, после чего наигранно заторопившись, оставила рядом с разложенными на прилавке разноцветным товаром свою корзину. Затерявшись в толпе, Нина с грустью смотрела на одну из самых завидных когда-то невест столицы, которая делала очередную попытку найти и вернуть подругу, «забывшую» у неё корзину с только что купленными продуктами. У Нины было непреодолимое желание отдать голодающей подруге все деньги, которые у неё только были, но она так и не посмела ей их предложить.
- Этим я ещё больше унизила бы её, а вот невзначай забытые продукты – это как раз то, что ей сейчас необходимо, - справедливо решила она.
В гостиничном номере тяжёлые мысли до самого утра не покидали бывшую курсистку Смольного. Ей было горько и обидно за умницу и красавицу Татьяну. За Отечество, которое так изменилось и превратило цвет своей страны в ничто, доверив вершить его судьбу людям, подобным тем, что уничтожили семью Смоленских.
- Видимо, с сегодняшнего дня я разучилась прощать, - с ненавистью подумала молодая женщина, вспомнив маленького Алёшеньку Смоленского. – Потому что такое злодеяние нельзя простить людям! Хотя какие они люди?
С этой минуты её уже ничто не радовало в любимом городе, и она засобиралась домой.