Икотка - нечисть до того неприятная, что и писать о ней силы нету. Заводится не для собственной выгоды, а исключительно, чтобы добрым людям гадости творить.
Вот такую икотку подошлет ведьма бабе соседской, так та одуреет в миг. Вон, по деревне носится, икает да свое-чужое несет. А колдунья рада: вернутся икотки, она их, как дитяток, собой подкармливает. И до того их связь прочна, что, коли икотке навредить, так и сама ведьма в миг муки икотовы почует.
А еще говорят, коли прижилась в ком икота, с тем дело особое - того икотником зовут. Болтает да брешет, а раз-раз да и скажет что важное, да такое, о чем никто и не слыхивал: кому смерть предскажет, кому на клад укажет, а о ком всю правду тайную расскажет.
Всякий мудрый знает, что икота, она же шева, — нечисть редкая, да гадкая. Иной колдун или знахарь такую с месяц готовит хитрым способом себе в услужение. Коли икота занялась — срочно к ведуну, а не то что похуже случится. А коли лезет в тебя икота, нужно по имени назвать — так всякая нечисть силу теряет.
Хуже икоты только зависть да злоба человечья.
Недаром говорят, что зависть равно что глупость. А бабья зависть — дело совсем страшное.
Слыхали вы историю про бабу Волочиху? Да куда уж там! Такое так просто да за столом не расскажут.
А говорят, будто была эта Волочиха такой жадной да завистливой, что от злобы своей аж икать начинала! Так вот в ней икота сама собой и народилась…
Смотрит за соседский забор и от зависти: “ик— ик”, а однажды так от злобы разикотилась, что одним махом шеву из себя и выикнула.
А икота что? Свое дело знает — лезет обратно к бабе в рот.
— Чу, — говорит Волочиха, — шева заходит! — Остановилась икота, прислушалася, видать, признала хозяйку.
Вспомнила баба, что икоте работу назначать надобно, а то от безделия начнет нечисть хозяина мучить. А бабе только того и надо!
Схватила икоту да несет в соседский хлев, радуется:
— На, — говорит, — тебе работу, изведи-ка ты всю скотину соседскую, нече тут мне коров доить, — да опустила шеву-икоту в корыто с водой.
На третий день смотрит: соседка за околицей причитает: ни овцы, ни барана, ни козы, ни коровы, — вся скотина передохла.
— Поделом вам! — радуется Волочиха да в окошко пальцем машет.
Да глядит: идут в дом к соседке люди добрые, несут, кто что: кто хлеб, кто гуся под мышкой — всей деревней помогать пришли, беду меж собой поделить.
Плюется Волочиха — от злобы лопнет вот-вот.
А к полуночи слышит: “чвяк— чвяк— чвяк” — икота вернулась, огромная — разжирела на смерти-болезни да детей нарожала. Ползут, значится, икоты по бабе Волочихе.
— Тьфу — шева заходит! — Сплюнула Волочиха икоту старшую да икоту меньшую. — Иди обратно, да так, чтобы все у них передохло, да хлеб их, да гуси их, а всё добро — чтобы мне, нече тут меня злить!
А икотам-то что? Дело свое знают. Только и слышно — чвяк-чвяк — уползли икоты по работе своей.
Так и зажили: в деревне плач до небес, а бабе все нипочем — сидят у печи — икотка ей хлеба ломоть несет, встанет к окошку, другая ей ложку полную каши тянет да яичко гусиное. Только и успевай, что рот открывать да с грибов вытирать.
А люди? Что люди? Схоронили животину, глядят в амбары пустые, слезы утирают.
Да не разбрелись по избам, не уехали — все кружком, да рядышком, жалеют друг друга да последним делятся.
Глядит в окно Волочиха — давится, разжирела вся, очумела от злобы, только и слышно, как икоты по избе чвякают. Сидит, всё живое проклинает да икот сплевывает.
— Тьфу, — говорит, — шева заходит! Присмирели икоты, слушают хозяйку свою:
— Пусть, — говорит, — пусто всяк и каждому, пусть, — говорит, — вся деревня передохнет, а я одна тут век — госпожа, нече тут мне жить!
А икотам-то что? Дело свое знают… Что и рассказывать, извела Волочиха всю деревню.
День ли прошел, два ли, а то и дюжина — ни души в деревне не осталось. Ни птички, ни мышки, поля пустые, да избы к земле покосились.
А в центре деревни — одна изба стоит. А в центре избы — на полу Волочиха госпожа-госпожой лежит. Жирна, что сом по осени, только и успевает — кашу глотать да икот сплевывать. Тьфу да тьфу, шева лезет!
Знает разве кто, сколько Волочиха так деревней правила, а от чвяканья икотного самой тошно стало. Распухла, ноги в дверь упираются, пузо бабье — в потолок.
А икотам-то что? Они свое дело знают, кормят бабу да чвякают.
Уж вокруг не видать ничего — икоты сплошные. Завыла Волочиха, заскулила, как собака дикая. Утомилась, видать, кашу жрать да икот сплевывать. Да кто ж их остановит, пока работу не выполнят?
Взмолилась Волочиха, да помочь некому — ни подняться, ни забыться. Заревела Волочиха, ногами затопала, пузом в потолок уперлась — пол-то под ней и рухнул… да и изба с ним. Тут баба дух и испустила — прямо в подполе.
Смотрит душа Волочихина вокруг, диву дается: тихо стало, ни каши, ни чвякания.
А икотам-то что? Они свое дело знают. Чвяк-чвяк, тянут душу Волочихину да прямо в рот открытый обратно запихивают.
— Тьфу, — говорит, — шева, — … а как говорит? Говорить-то нечем! Душа-то говорить не умеет!
Так и запихнули икоты душу бабью обратно да и сами пролезли-поселилися.
Говорят старики, и деревни той нет давно — лес кругом да срубы гнилые.
А где-то в подполе лежит баба Волочиха, ни жива ни мертва, век икот сплевывает да свет проклинает.