Глава вторая.
ХРАМОЗДАТЕЛЬ ПЕТР (ЮРИЙ) ФЕДОРОВИЧ ГРИНШТЕЙН
Итак, дорогой читатель, мы и добрались с вами до личности столь неординарной, разносторонней, храмоздателя каменной Церкви Троицы Живоначальной в с. Вазерки. Неоднократно выше нами упоминается его роль в воцарении Елизаветы Петровны, что меня и поразило. Смею надеяться, что жизненный путь этого уникального человека будет интересен и вам.
Родился в Дрездене. Отец Гринштейна был крещеный еврей, купец; по показанию же его самого, «отец его, Фридрих, а по-русски Федор, был в саксонской военной службе и жил в городе Дрездене, и как отец он находился в лютеранском законе». По смерти отца Юрий (будущий Петр) Гринштейн остался круглым сиротой. В семь лет его вывез в Россию капитан русской службы Межром. Когда тот умер, Гринштейн был уже совершеннолетний юноша, он поселился в Москве, в Немецкой слободе, где жил у разных иноземцев, но за свой счет. Там же обучался и немецкой грамоте.
Собрав некоторую сумму денег, Гринштейн решил попытать счастья в торговом деле и поступил на службу к греку Назарету «из платы для торгового промыслу». С Назаретом Гринштейн отправился в Персию и Аравию. В странствованиях по Востоку прошло одиннадцать лет, и Гринштейн будто бы приобрел за это время в торговых предприятиях значительное состояние. Но, увы, на обратном пути из Персии в Россию он был ограблен на дороге астраханскими купцами, сильно избит и брошен умирать в степи. Очнувшись, с трудом продолжил путь, но попал в плен к татарам, откуда освободился неизвестно каким чудом.
После долгих приключений Гринштейн вернулся в Россию с 1732 по 1739 год жил в Москве и Петербурге. Удалось установить купцов, так подло ограбивших и избивших его, было открыто судебное дело, но хлопотал он безуспешно, так как, по его словам противники подкупили судей.
В 1739 году Гринштейн поступил, «по желанию», в Преображенский полк и был в том полку в солдатах и потом, по желанию своему, принял веру греческого исповедания, в крещении получив имя Петр.
На новом поприще счастье улыбнулось Гринштейну. Готовился переворот в пользу цесаревны Елизаветы Петровны, и он сумел стать особенно полезным в этом деле, смог заслужить доверие людей стоявших во главе смены власти. Гринштейн вместе со Шварцем трудился в пользу цесаревны Елизаветы, как мы уже знаем раздавал гвардейцам деньги, уговорами и обещаниями привлекая их на сторону мятежа.
Неуспех заговора, конечно, привел бы Гринштейна к эшафоту. Успех – обеспечил ему почетное положение. Он мог получить всё, или расстаться с жизнью. Выбор был сделан, и как окажется в дальнейшем – правильный.
Гренадерская рота Преображенского полка в награду за содействие в перевороте была переименована в «Лейб-компанию Ея Величества».
Рядовые солдаты получили дворянское достоинство и офицерские чины; а Гринштейн за особые заслуги в деле переворота, не будучи даже «гренадером», прямо из солдат 17 декабря 1741 г. был назначен прапорщиком лейб-компании, с чином полковника. В марте 1742 г. при выборе к предстоящей коронации из лейб-компанцев «в кавалергардский головной убор», в число кавалергардских офицеров был назначен и Гринштейн и, как таковой, стоял во время коронации на часах на ступенях трона. 9 июня молодой офицер был пожалован «на имеющуюся вакансию» из прапорщиков в адъютанты лейб-компании, с рангом бригадира. С этого времени он сделался фактическим начальником лейб-компании: «Занятый устройством придворных увеселений, в которых показал немалый талант, принц Гессен-Гомбургский посвящал более времени фейерверкам и комедиантам, чем лейб-компании, управление которой он сдал Гринштейну». Осыпанный наградами, постоянно на виду, Петр Федорович пользовался особенным доверием и расположением благодарной ему императрицы. Указом 25 ноября 1742 г., в годовщину переворота, Гринштейну пожалованы были из пензенских деревень, «отписанных» у сосланного бывшего вице-канцлера графа М.Г. Головкина, с. Вазерки с конным заводом, с. Александровское-Покурлей с винокуренным заводом и 7 мельницами, с. Никольское-Сандерки с принадлежащими к ним деревнями и угодьями (с. Воскресенское, Павловка и Кузьмодемьянское). Во всех этих пожалованных «за службы» вотчинах сам Гринштейн считал 927 душ крестьян.
Не довольствуясь, однако, этим, в декабре того же года Гринштейн просил отдать ему еще «по смежности» с. Ильинское и д. Мамадыш с 119 душами крестьян, принадлежавшие раньше также графу Головкину, а вслед затем получил и его дворовых людей, так как ему «перед другими обида, понеже дворовых людей у него никого не имеется». Особенное внимание императрица Елизавета Петровна оказала Гринштейну, когда он собрался жениться на дочери придворного лекаря Радинеля, Дарье Антоновне. 23 мая 1742 г. «Е.И. Величество изволила быть восприемницею лейб- компании прапорщика Ю. Гринштейна невесты», принявшей православие с именем Елизаветы, а 8 ноября «ввечеру была свадьба при дворе Ее Величества бригадира и лейб-компании адъютанта г. Гринштейна». Свадьба великолепно была отпразднована в большой дворцовой зале в присутствии государыни, причем, по свидетельству Пецольда, новобрачные получили на 20 тысяч рублей серебра и драгоценных каменьев. Вскоре после свадьбы, как уже сказано, Гринштейну пожалованы были вотчины, он получил и московский двор графа М.Г. Головкина, находившийся в отдаленной части Москвы, в Красном Селе, в Ольховце, в приходе церкви Покрова Пресвятой Богородицы.
«Двор этот был целой усадьбой богатого помещика. Дом, роскошно по тому времени устроенный, имел значительное число комнат-светлиц, с изразцовыми печами, с каминами, в которые были вставлены зеркала; зал украшался лавровыми, померанцевыми и миртовыми деревьями, цветами герани, желтофиоли, левкоя, шалфея, розами и прочими растениями. Во дворе были служебные флигеля, кухня, погреба и подвалы, амбары, конюшня и каретник с экипажами, баня и, наконец, при доме был сад большой по своей площади. В саду была оранжерея с экзотическими деревьями, 5 деревянных беседок, окруженных розанами, кирпичная стенка, обвитая диким виноградом, 3 пруда с рыбой и много фруктовых деревьев : тут были яблони (до 230), груши, сливы, вишни, «жидовская большая и малая вишни» и даже грецкие орехи….».
Таким образом, обласканный императрицей, Гринштейн достиг высокого положения и попал в число крупных помещиков центральной России. Но, как впоследствии выражались о Гринштейне его судьи, «он не считал себя обеспеченным по его заслугам». Это заставляло Гринштейна назойливо напоминать о себе самым неприятным образом в разных прошениях, и ставило его в разряд недовольных, обиженных и вечно завидующих всем, кто стоял выше него. Так, в день тезоименитства, императрицы (вероятно, в 1743 г.), Гринштейн, напоминая о своих довольно известных усердно оказанных рабских службах и отчаянных, не щадя живота неусыпных трудах, просил о выдаче ему 7800 р. на оплату долгов и при этом писал: «Сама Ваше Императорское Величество монаршескими своими устами благоизволила мне, чтоб я, в Высочайших Ваших руках целовал оный Крест Господень, ибо де-Вашему Императорскому Величество мне сирому, но верному, есть мать, и без Вашего Императорского Величества награждения впредь оставлен не буду». Он считал, что достоин большего.
В1744 г. Гринштейн задумал подать челобитную об отдаче ему, также за верную его службу, питейных сборов в Московском уезде в 6-летнее содержание с января 1745 г. за 220 р. 80 к. в год. С горести своей он многим жаловался, что, кроме жалованья по его рангу государыня сверх того пожаловала ему 3 тыс. руб., другого никакого, как хлебного, так и денежного, награждения от Ее Императорского Величества ему не было, ныне из деревень весьма мало доходов ему приходит, и он того имеет недостаток. На том же основании он говорил сержанту лейб-компании Ивинскому что «теперь, кроме Бога, никому служить он не хочет». «По многим болезням», объяснял позднее Гринштейн эти слова, «он признавал себе быть скорой смерти и желал, чтоб ему прежде смерти потрудиться Богу». Ивинский намекал императрице, что Гринштейн решил служить только Богу, а не Ее Величеству, тем самым сделать ее противницей Петра Федоровича. Но дело было так, здесь примешивались взгляды и личные стремления самого Ивинского.
Причина же лежит в следующем: в правление императрицы Елизаветы многие русские надеялись, что наконец-то удастся «избыть» немцев. Но это не получалось в силу множества причин, прежде всего, из-за нехватки русских кадров. Солдаты-гвардейцы нередко выступали против офицеров-иноземцев. Был разброд и внутри самой лейб-компании. В марте 1743 года вице-сержант компании и подполковник Матвей Ивинский затеял заговор против иностранцев, в том числе, своего непосредственного начальника Гринштейна, и попытался втянуть в него жену Гринштейна, к которой он был неравнодушен. Вице-сержант обещал, что после того, как убьет ее мужа и всех иностранцев, то женится на ней…
Что двигало Ивинским, сказать сложно. Возможно, вице-сержант лейб-компании искренне считал всех иноземцев врагами. Но скорее всего, это была обычная зависть – Ивинский, числивший себя главным героем переворота (именно он поднял с постели Анну Леопольдовну), считал, что его обошли в должности. Во всяком случае, супруга Гринштейна сообщила обо всем мужу, а тот нажаловался императрице.
Ивинского посадили в тюрьму, но вскоре выпустили. Гринштейн этим фактом был очень недоволен.
Понятно, что Петр Федорович, не лишенный честолюбия, старался не только удержать за собою занятое положение, но и еще более приблизиться к государыне при помощи особых средств, прекрасно характеризующих его нравственную личность. Пользуясь особым доверием Елизаветы Петровны, Гринштейн, по-видимому, старался внушить ей, что положение ее не прочно, что ей что-то угрожает, и что поэтому ей необходимы такие люди, как он, на смелость и преданность которых она может вполне положиться.
Весной 1744 г. Гринштейн лично донес императрице, что ему подкинуто на окно неизвестным всадником письмо, писанное по-русски латинскими буквами, в котором говорилось, что «француз прислал некоторое число денег, чтоб лейб-компанию перевести, дабы ее не было…», и что лейб-компания ненадежна. Позднее, в записке, Гринштейн признался, что вся история с письмом, от начала до конца, им придумана и имела цель обвинить Шетарди, а самому Ее Императорскому Величеству в Высочайшую милость впасть. С той же, конечно, целью напугать государыню, Гринштейн говорил «под секретом» приближенной к камер-юнгеру Беате Андреевне, что «компания великая собирается и его звали». Позднее Гринштейн, как ни старался, не мог удовлетворительно объяснить смысла этих слов, потому что не хотел открыть истинного их значения. Позже все это вскроется на суде. Вероятно, такой же характер имел и донос жены Гринштейна весной 1743 года о том, что среди лейб-компанцев образовался заговор, имевший цель низвергнуть Елизавету и снова призвать Брауншвейгский дом, причем будто бы сами заговорщики открыли ей свои замыслы….
Также злейшим врагом сделался Петр Федорович по отношению к генерал-прокурору кн. Н.Ю. Трубецкому, после того, как узнал, что Трубецкой в день коронации Елизаветы сказал в Грановитой палате: «Вот де-он, Гринштейн, надел красный кафтан, полно де-ему и того, что он полковник, дай нам срок – перво его прибрать в руки, а потом других, а после того и все будут наши» (речь идет снова о ненависти ко всем немцам, как им легко достаются чин.). Но князь Никита Юрьевич ошибся, и отчаянному лейб-компанцу скоро представился случай смертельно напугать не храброго генерал-прокурора.
В Петербурге оказался недостаток соли. Толпа обыкновенно не углубляется в причины и любит возлагать всю вину на одного человека. Так и тут – посыпались упреки на генерал-прокурора кн. Трубецкого, а Гринштейн явился представителем толпы. Он пришел к А.Г. Разумовскому и начал ему говорить, что если тот, пользуясь расположением государыни, не убедит ее удалить генерал-прокурора, то он убьет на месте этого явного изменщика, спасая императрицу и государство от самого зловредного человека. Князь Трубецкой не на шутку перепугался. «Понеже слышал я, – признавался князь, – от всех, что Гринштейн, грозился меня убить, поэтому с ним дружбу никогда не хотел водить, принужден был искать того, чтоб он меня не бранил… и помириться истиною был рад, чтоб уже как бы нибудь ту его непутную злобу ко мне пресечь». За дело примирения взялись сестра кн. Трубецкого, кн. М.Ю. Черкасская, и гр. Брюммер, обер-гофмаршал двора великого князя, не без участия вмешивавшейся во все старой княгини Цербстской (матери Екатерины II). Брюммеру стоило большого труда склонить к миру Гринштейна, которого он с этой целью «всегда часто звал к столу» Их Величеств, причем и Ее Светлость изволила его просить о мире с князем Никотой. Брюммер говорил Гринштейну: «Помирись с кн. Никитою, он человек добрый», а он отвечал Брюммеру: «Великие где его верности, еже ли б не он, то б мы этаких проклятых дел не знали, употребляя к тому немецкие речи: ферфлюхте захен, о чем где и принцесса знала и находилась в великом страхе и чаяла, что брачного у Ее Императорского Высочества с Его Высочеством сочетания не будет». Но все же предприятие удалось, враги наконец поцеловались и помирились, при чем присутствовавший принц Гессен-Гомбургский говорил: «Вот где теперь я рад, что вы с кн. Никитою помирились, и теперь где можете узнать, кто вас ссоривал». Кн. Трубецкой в свою очередь, спеша особенной откровенностью выказать искренность своих чувств к новому другу, отвел Гринштейна к окну и стал его посвящать в разные тайны. «Вот, когда б ты болен не был, то увидел бы ты, как российский генералитет и сенаторы веселы были, когда прибыла великая княжна; они смотрят в землю и прибытия великой княжны не желали, хотели принять польскую принцессу... Через архиереев Ее Величеству толковали, что свадьбе быть нельзя – родня! А ты сам рассуди, что на мне польской кавалерии нет; я растолковал Ее Величеству, что свойства нет, ведь люторская вера еретическая, а когда великая княжна приняла уже православную веру, то уже за свойство признавать не надлежит». Спрошенный по поводу этих слов, кн. Трубецкой показал, что «ни о ком из министров и генералитета, чтоб они того супружества не желали, никогда никакого сомнения не имел и не знал» и только припоминал по поводу свойства Их Высочеств, что «некогда гр. Лесток отдал ему выписанные из преданий соборов некоторые догматы, чтоб он их поправил, ибо переведены были, как видно, с немецкого языка не хорошо, и он их, поправив и дополнив, отдал ему».
Тут можно понять: действительно, люди, которые ничего не делали, получили наивысшие чины, огромные поместья, а ему досталась малая часть. Да, мы можем сказать, что им руководила, возможно, жадность, но, думаю, каждый хотел бы жить и ни в чем не нуждаться. Пройдя через многие страдания и болезни, он приходит к Богу и кается, этому есть подтверждение – наш храм.
* * *
Управление лейб-компанией доставляло немало трудов и забот Гринштейну. Как известно, лейб-компания злоупотребляла дарованными монаршими милостями и позволяла себе всевозможные бесчинства. Лейб-компании гренадеры и от армии господа поручики посещали кабаки, напивались допьяна, валялись на улицах в грязи и т.п. Гринштейн не «скупился на наказания» для водворения порядка и штрафовал поручиков и гренадер лейб-компании палкой, но меры Гринштейна имели мало результатов, да и сам он не пользовался авторитетом в глазах лейб-компанцев. Значительное место в рапортах Гринштейна отведено квартирному вопросу. Летом 1743 г. приказано было починить казенные дома, отведенные под лейб-компанию, и надзор за работами поручен Гринштейну. В рапорте июля 1743 г. Гринштейн пишет: «На дворе Олсуфьева апартаменты в 8-ми покоях, в которых лейб-компании гренадеры находятся, совершенная ветхость, и в некоторых потолки обвалились, и жить в них невозможно, и переселить некуда, так как свободных покоев не имеется. Поэтому сообщите в полицию, чтобы вместо них, такое же число покоев выдать из обывательских домов поблизости».
16 июля 1743 г. Гринштейн подал второй рапорт: «В починке дворов имею всевозможное старание; той починке и строению рисунка архитектором и смета учинены недавно, и каким образом оную починку исправлять о том было не определено; также я приказал искать подрядчиков, и о том же для известия подрядчикам послал в полицию промеморию; и при том сообщены публичные билеты – с таким обнадеживанием, что по договору деньги выданы будут без всякой остановки. Также еще никого не явилось».
Падение Гринштейна совершилось так же быстро, как и возвышение. Поводом к нему было столкновение с Разумовским. Как сила менее значительная, Гринштейн принужден был уступить.
А дело было так.
27 июня 1744 года императрица Елизавета предприняла путешествие в Киев. В 3 часа пополудни 1 августа вслед за нею выступила лейб-компания, под командой Гринштейна, в составе 133 человек нижних чинов. 2 августа прибыли в Серпухов, 5-го – в Орел, 6-го останавливались в селе Дмитровке, принадлежавшем принцу Гессен-Гомбургскому, где обедали в доме Его Светлости, 8-го приехали в Глухов, 12-го – в Нежин, причем Гринштейн останавливался на дворе графа А.Г. Разумовского. По обыкновению путь лейб-компанцев сопровождался всякими бесчинствами: в пьянстве кричали «слово и дело», дрались между собой и со встречными, один тащил гуся, другой отнимал у казака в кабаке жупан и кушак, все это кончалось палочной расправой, по приказанию Гринштейна. Сам митрополит Киевский Рафаил прислал на лейб-компанию 50 баранов, а архимандрит Печерской лавры, заботясь о духовной пище для лейб-компанцев, по одной душеполезной книге на каждого. 29 августа государыня и великий князь Петр Федорович со всей свитой изволили идти в Киев. За каретой Ее Величества следовало верхами 40 гренадер лейб-компании, при 6 сержантах и капралах, под командой Гринштейна, все в кавалергардском уборе. 12 сентября Императрица выехала из Киева, a 17-го выступила и лейб-компания.
На обратном пути, в Нежине, произошла драка Гринштейна с зятем Разумовского, Власом Климовичем. 19 сентября, во втором часу ночи, Гринштейн остановился в Нежине на Большой Киевской дороге. Люди Гринштейна при свечах мазали колеса у коляски. При Гринштейне было всего два лейб-компанца: сержант Данила Журавлев и капрал Григорий Съедин. Остальные с обозом следовали сзади. По той же дороге возвращался домой от тещи, Разумовской, «бунчуковый товарищ» Влас Климович с женою Агафьей Григорьевной. В темноте они наехали на поезд Гринштейна, произошло замешательство, поднялся крик и обычная в таких случаях перебранка между кучерами и прислугой.
Позднее, когда в Санкт-Петербурге будет разбираться это дело, то каждая из сторон будет заявлять свое. Климович расскажет, что Гринштейн и лейб-компанцы избили его кучера, его слугу и его самого. Досталось и его жене и даже теще «Разумихе», которая прибежала на выручку дочери и зятя. Так как во время стычки назывались имена августейших особ и фаворита императрицы Разумовского, то жалоба Власа Климовича, его жены и тещи перешла в ведение Тайной розыскных дел канцелярии. Следователи Ушаков и Александр Шувалов, наверное, положили бы дело под сукно, если бы избитыми были другие персоны. Но Влас Климович был не только заместителем гетмана Разумовского, но и его зятем, а избитые женщины – сестра и мать мужа императрицы…
Вызванные на допрос лейб-компанцы утверждали, что экипаж генерала просто стоял на перекрестке, а они тихо-мирно смазывали колеса, когда на них налетел Климович и принялся бить генерала палкой за то, что те не уступили дорогу важному чину…
5 октября Гринштейн, вместе с лейб-компании гренадером А. Мавриным и человеком его Н. Мошковым, был доставлен в Тайную Канцелярию и допрошен Ал. Ив. Шуваловым. В Москве Гринштейн содержался до конца 1744 г. в статских палатах в Немецкой слободе, а по указу 20 декабря был препровожден в Петербург в Тайную Канцелярию. Следствие над Гринштейном производил здесь тот же А. И. Шувалов при участии самого графа Андрея Ивановича Ушакова.
Счастье изменило Гринштейну. Суд припомнил несколько других погрешностей, на которые прежде не было обращено никакого внимания – его явные кляузы на князя Трубецкого, вмешательство в семейные дела императрицы и прочее. Но чтобы отыскать истину, требовалось прибегнуть к пыткам свидетелей со стороны Гринштейна. Еще весною 1744 года Гринштейн доносил императрице о полученном подметном письме, но на допросе 19 февраля 1745 г. в застенках сознался, что рассказ о письме ложно он вымыслил от себя, желая тем бывшего французского министра Шетарди привести в подозрение, а себя – в высочайшую милость. Никакого письма не было, но он сам будто бы слышал от Ивинского, что француз прислал Лестоку 15.000 руб., чтоб лейб-компании не быть. В интриге Грннштейна против Шетарди имело значение то обстоятельство, что последний был дружен с Трубецким, и, нападая на Трубецкого, Гринштейн не мог оставить в стороне и Шетарди.
Вот обвинительные пункты против Гринштейна:
1) Гринштейн ложно показал о подметном письме;
2) Камер-юнгеру Беате Андреевне Гринштейн под секретом сообщал, что собирается «великая компания» (вначале, при допросе он отказывался от своих слов, но потом повинился).
3) «Во время болезни Его Императорского Высочества приехавший в Петербург польский посол Огинский говорил Гринштейну, что если Его Императорское Высочество умрет, то Гринштейну не у чего быть» в России и надобно бежать в Польшу; а если скончается Ее Императорское Величество, то Гринштейну «первому будет мука». Судьи находили, что Гринштейн не донес о разговоре «не от простоты своей», но от «злого намерения».
4) Несмотря на щедрые монаршие милости, Гринштейн был недоволен и «весьма дерзновенно» говорил лейб-компании сержанту Ивинскому и прочим, что, «кроме Бога, никому служить он не хочет». Гринштейн при допросе; показывал, что «он говорил такие слова в болезни, желая перед смертью потрудиться Богу». Он имел в мыслях просить даже отставки от службы, но не посмел утруждать просьбой императрицу.
5) Во время драки в Нежине с Климовичем Гринштейн был виновен, как зачинщик, и усугубил вину свою тем, что дал ложные показания. Он отрицал, что называл Разумовских «Мазепиным духом» и «саранчой», и только впоследствии его уже принудили сознаться.
6) В письме о ссоре Гринштейн заявляет весьма дерзко: «Кто это вздумал, дать Богу ответ; все обижены – и мы одни виноваты; и никто бы не был за дело арестован, а мы, знать, что такие люди, хотя без вины холопьим вестей». «Так дерзко ему, Гринштейну, писать не надлежало, а о своей обиде, где надлежит, просить честно».
7) Записка Гринштейна о том, что ночью 20-го около повозок лейб-компании в Нежине ездили казаки, не служит к оправданию лейб-компанцев.
8 и 9) Гринштейн в записке написал: «что от них де слышно, что в надежде именем (Разумовского) поносятся и чинят многим обиды и озлобления, которому имени бесславие» и что «о гетманстве слыша, в немалую гордость и в самовольство начинают приходить». «И ему, Гринштейну, не зная о том подлинно… в записке своей писать и под таким скрытом такую честную персону к порицанию приводить весьма не надлежало»
10) Не довольствуясь дарованными деревнями, Гринштейн утруждал императрицу просьбой о пожаловании ему денег 7800 руб. и на прошении «дерзновенно написал», чтоб, в случае отказа, возвратить его просьбу обратно. Гринштейн дал объяснение, что боялся препятствий со стороны Ивана Черкасова, находившегося с ним в ссоре, а потому и не желал передачи прошения в Кабинет. «Никто ни в каких своих к Ее Императорскому Величеству прошениях так гордо и смело писать не отважится», гласит резолюция.
11 ) Таким же дерзновенным духом проникнуто было, по мнению суда, прошение Гринштейна об отдаче ему на откуп питейных сборов.
Из пункта 6-го ясно видно, что Гринштейн был менее виноват, чем его считали судьи. Самое письмо Гринштейна звучит неподдельной искренностью и заканчивается следующими словами: «Я чаю, жена моя бедная тысячу раз в страхе была, когда увидела сверкание сабли; выскочила, бедная, упала на землю замертво. Кабы нас изрубили, и жена бы со страху умерла, никто бы не был за дела арестован» и т.д.
Кстати Гринштейна не спас даже указ «О воспрещении скорой езды по городу и о непроизношении бранных слов», принятый незадолго до драки в Нежине, потому что ему попросту не поверили, и он сработал в обратную сторону.
18 марта 1745 года сделан был доклад императрице по делу Гринштейна: «Оный Гринштейн по означенным важными тяжким его винам и по многим переменчивым речам дошел до розысков, а по розыскам по силе государственных прав за тяжкие его вины подлежит смертной казни; однако Ее Императорское Величество дражайшего здравия и благополучного государствования за оказанную службу его, Гринштейна, к Ее Императорскому Величеству вместо казни послать его и с женою в ссылку, куда Ее Императорское Величество указать соизволит».
В августе 1745 года Гринштейн с женой и грудным сыном Антоном был отправлен из Тайной канцелярии в Тайную московскую контору, под строгим караулом. Тайной конторе дано предписание рапортовать еженедельно о состоянии Гринштейна. 30 августа Гринштейна привезли в Москву. По силе инструкции, он был лишен права видеться не только с посторонними лицами, но и с родственниками, писать письма – словом, был лишен почти всякого сообщения с внешним миром, чтоб не мог учинить утечки. Даже люди, которые должны были приносить Гринштейну пищу из двора его, не допускались к нему. Гринштейна поместили в Тайной конторе в передней подьяческой светлице. Помещение это, конечно, не имело ни малейших удобств, для жизни семейного человека, и уже 12 сентября жена Гринштейна, объявляя свои многие женские немощи, с малолетним младенцем, который весьма болен, просила, чтобы ее с младенцем и с двумя бабами содержать под караулом в доме Гринштейна. На эту просьбу последовало 30 сентября разрешение перевести семью на квартиру, которая имелась в самой близости Тайной конторы, и на содержание их употреблять из их же доходов по 60 коп. в день.
По-видимому, розыск и тяжелая опала подействовали удручающе на здоровье семьи Гринштейна. В октябре Гринштейн заболел, не принимал никакой пищи и захотел приобщиться и собороваться. На просьбу Гринштейна о принятии таинств последовало согласие императрицы, и к нему был допущен священник лейб-компании Комаровский. Заболела в конце ноября и жена Гринштейна, тяжкая болезнь ее продолжалась больше месяца. Сначала лечил Гринштейна и его жену лекарь Тайной конторы Прокофий Серебряков, но затем Петр Федорович, недовольный лечением, просит сменить врача, и допустить к нему доктора Лависа Фомича, который его лечил ранее. Просьба Гринштейна была удовлетворена, и доктору-немцу Лавису Фомичу, состоявшему при Московском госпитале, было разрешено его пользовать, с условием, чтоб он не говорил с пациентами по-немецки.
Во время пребывания Гринштейна в Москве, против него возникла жалоба вдовы Батурина, Матрены Антиповой, в том, что Гринштейн держал у себя беглых ее людей.
В материальном отношении дела Гринштейна были теперь очень незавидны. Если ему было недостаточно получаемых средств и ранее, то во время ссылки на 60 коп. суточных Гринштейн не мог просуществовать, и постоянно жаловался на нужду. В 1745 году он решился даже просить тещу, вдову А.П. Радинель, жившую в Петербурге, о помощи. В том же 1745 году, по скудости средств, часть людей, находившихся при Гринштейне, была отпущена из Москвы в деревни. Часть доходов из деревень, с винокуренного завода и от продажи разных продуктов Гринштейн получал и во время заключения, но, за отсутствием хозяина, в имениях начались беспорядки. В самом доме в Москве прислуга разворовывала хозяйские вещи (например, Семен Яковлев увез коляску), так что Гринштейн вынужден был просить о запечатании имущества и составлении описи, что и было сделано. 6 января 1746 г. последовал Высочайший указ о переводе Петра Гринштейна с женой, находившейся в тяжкой болезни, и с сыном из квартиры в его московский дом в Красном Селе, в приходе Покрова Пресвятой Богородицы. В январе 1746 г. Гринштейн снова заболел ногами, так что его носили на стуле караульные; 30 января с ним был сильный припадок, но в марте Гринштейн почувствовал небольшое облегчение. В апреле в семье умер единственный сын Антон, причем ни мать, ни отец не были отпущены для погребения. В июне Гринштейн обратился с просьбой к караульному офицеру, чтобы ему можно было выходить из дома для прогулок в саду. Но и на этом опала не закончилась.
В сентябре 1746 г., по указу Ее Императорского Величества от 28 августа, Гринштейн с женою и с четырьмя дворовыми людьми отправлен в Устюг-Великий для содержания там в пристойном месте; промеморией (официальной бумагой) вытребованы из Военной походной канцелярии генерал-адъютанта Левашова для посылки некоторого арестанта в некоторый город унтер-офицер и 6 солдат. Содержание Гринштейна в пути было обставлено всевозможными строгостями; ссылаемым не давали бумаги, ножей, топоров, хмельного и т.п. По приезду к Устюгу путешественники должны были остановиться в поле около города, а оттуда, по назначению воеводы, отправиться прямо на назначенную им квартиру. На содержание Гринштейна в Устюге велено давать по 1 руб. в день из доходов с его имения. Между тем доходы эти все уменьшались, имения приходили в упадок, имущество Гринштейна расхищалось. Сама Тайная канцелярия, введение которой был передан московский дом Грннштейна, поспешила с барабанным боем объявить о продаже с публичного торга скотины и птицы Гринштейна, дабы они от бескормицы не могли напрасно помереть.
Наконец, 28 октября 1746 г. последовал указ об отписке всех пожитков и деревень Гринштейна на Ее Императорское Величество и о передаче всего имущества введение Канцелярии конфискации. Только малиновый кавалергардский мундир бывшего адъютанта был отослан в канцелярию лейб-компании. Семья была практически разорена.
Почти 16 лет пробыл Гринштейн в заключении. Здесь у него родилась дочь Александра. Много воевод успело смениться за это время, а еще больше караульных офицеров, подпрапорщиков и солдат, уволенных частью за пьянство, частью по болезни и старости, так как присылаемые караулы, долженствовавшие состоять из людей состояния доброго и не пьяниц, в большинстве случаев состояли из солдат-ветеранов, сильно грешивших в этом отношении. Пьяные и плохо дисциплинированные солдаты бесчинствовали и заводили всякие непотребства в самом доме, где содержался Гринштейн, чему способствовало присутствие у него значительного числа женской прислуги. В августе 1749 г. арестант Гринштейн просил даже устюжского воеводу, чтобы «состоявшего у него в услужении персиянина Яковлева и жену его Агафью и детей, девок Авдотью и Аксинью, и девок Пелагею и Аксинью с его квартиры за их непотребства и за французскою болезнью свесть». Грубые гарнизонные подпрапорщики могли служить только очень плохим примером для подчиненных: подпрапорщик Кирпичев был бит батогами за то, что, «находясь почти в ежедневном пьянстве… как тому арестанту, так жене его и дочери чинил крайние неучтивости и оскорбления»… .
Со смертью императрицы Елизаветы судьба Гринштейна снова изменилась.
Уже 17 января 1762 года Петр III объявил в Сенате указ о возвращении из ссылки пострадавших в предыдущее царствование: отца и сына Минихов, Натальи Лопухиной, камергерши Лилиенфельдовой и Петра Гринштейна.
Указом 20 января Гринштейну разрешалось жить в пензенской его деревне, которая никому не отдана и состоит в конфискации, и для того оную из конфискации возвратить; в то же место, где присутствие Его Императорского Величества имеет быть, отнюдь не въезжать. Вследствие этого указа Гринштейну были возвращены с. Вазерки и д. Петровка Пензенского уезда.
После смерти Петра III, императрица Екатерина II подтвердила дворянство и звание генерал-майора Петра Гринштейна, но не дала ему никаких должностей, так как лейб-компания уже была расформирована, и как военачальник он интереса не представлял.
4 февраля 1762 г. указ об освобождении Гринштейна был получен в Устюге-Великом, и в сопровождении прапорщика Коломенского полка Рассказова и 6 караульных, он отправился в Пензенский уезд. Кроме 240 руб. прогонных денег, Рассказов получил 40 руб. суточных, предназначавшихся на содержание Гринштейна.
20 марта 1762 г. Гринштейн с семьей прибыл благополучно в пензенские деревни. Здесь Гринштейн прожил остаток своих дней. В июле 1765 г. единственная дочь Гринштейна, Александра, вышла замуж за карабинерного ротмистра Сергея Егоровича Мартынова (ум. 1.08.1774)-Предок Н.С. Мартынова, сына пензенского помещика, который убил на дуэли М.Ю. Лермонтова. Впоследствии С.Е. Мартынов, после того, как овдовел, женился на Парасковье Андреевне Араповой, в 1774 г. оба погибли во время пугачевского бунта (похоронены в Бессоновке, в ограде церкви). причем тесть принял зятя в свой дом и обещал отдать дочери все свое недвижимое имение. Год спустя, 25 ноября 1766 г., А.П. Мартынова умерла бездетна; у тестя произошли какие-то недоразумения с зятем, и Гринштейн выслал его из дому своего без всякого награждения и из обещанной части ничего не дал. С.Е. Мартынов задумал требовать эту обещанную часть судом, тогда Гринштейн поспешил подать на Высочайшее имя прошение, в котором писал: так как после смерти дочери он остался без племени, то и не может распорядиться своим недвижимым, пожалованным за службы, имением по своему произволению. В виду этого, польстившись на монаршие Ее Величества бесприкладные милости и желая при старости иметь себе то в утешение, чтобы по избранию своему оставить тому имению для поминовения души своей наследника, Гринштейн просил дозволить после смерти его и жены его оставить с. Вазерки в вечное и потомственное владение тайному советнику Адаму Васильевичу Олсуфьеву… за дружбу и благосклонное к нему обращение. Видимо, жена Гринштейна скоро умерла, и 7 сентября 1769 г. он сказкой подтвердил, что свои имения, по слабости здоровья своего, при жизни отдал тайн. сов. А.В. Олсуфьеву, оговорившись: «А мне по смерть мою жить в с. Вазерках или где я пожелаю». В сентябре же 1769 года П.Ф. ринштейн скончался в с. Вазерки.
Именно Петр Федорович Гринштейн начал строительство Троицкой церкви в селе Вазерки, вероятно, осуществляя свое намерение прежде смерти послужить Богу.
Такова судьба Гринштейна, человека очень быстро возвысившегося и еще скорей пришедшего к падению. «На страницах русской истории он будет памятен только как сторонник цесаревны Елизаветы и участник в государственном перевороте, возведшем ее на престол» (поручик кн. А. Долгоруков).
На мой взгляд личности Гринштейна очень подходит отрывок из стихотворения Евгения Евтушенко « Идут белые снеги»:
Если было несладко,
я не шибко тужил.
Пусть я прожил нескладно,
для России я жил.
И надеждою маюсь
(полный тайных тревог),
что хоть малую малость
я России помог.
Точнее и не скажешь….
На этом тему дворцовых интриг и переворотов заканчиваю и перехожу к следующим потомственным владельцам села, которые немало сделали для его развития и процветания.
Один из таких, род Олсуфьевых, к коим перешло с. Вазерки и чьими стараниями было завершено строительство Троицкой церкви и возведен каменный храм Покрова Пресвятой Богородицы на территории усадьбы, расположенной в селе.
Конец второй главы. Продолжение следует...
