Очередной роман Оноре де Бальзака, потрясший меня до глубины души. Правильно говорят, что роковой случай страшнее острого стилета. Роман Бальзака «Вендетта» прекрасен и жесток. В нём воедино слились корсиканская страсть, внеземная любовь, верность, богатство, нищета и смерть. И подумать только, всё это было замешано лишь на одном случае.
Средиземноморская Корсика, темпераментные мужчины, южные красавицы. Обворожительная Джиневра, дочь богатого корсиканца, некогда приближенного к Бонапарту Бартоломео ди Пьомбо посещает уроки рисования. Она с нежностью заботится о своих стареньких родителях, от которых как-то слышала, что её братьев и сестер убил некий господин. У родителей она осталась одна. Однажды в школе рисования она встречает молодого, красивого офицера Луиджи Порта, приверженца того же Бонапарта. Между ними разгорается страстная любовь. И вот настаёт волнительный час, когда прекрасная Джиневра приводит в дом своего возлюбленного. Всё было прекрасно и немного грустно до тех пор, пока Луиджи Порта не представился. Отец вмиг почернел от горя и ненависти. Дженевра в ужасе узнала, что отец молодого офицера и есть убийца её сестер и братьев. В ответ Бартоломео Пьомбо убил всю семью Порто. Лишь по счастливой случайности в этот роковой час маленький Луиджи был в Генуе у родственников. По законам кровной мести Бартоломео должен убить и Луиджи.
Роман «Виндетта» написан несколько тяжеловато. Бальзак описывает тяжелую жизнь Бартоломео Пьомба, его скитания. Он прошел путь от преданного Бонапарту служаки до изгоя нового императора Франции. Со временем новый император признал право на денежное содержание тем, кто верой и правдой служил Бонапарту. Бальзак делает большие отступления. Но, тем не менее, канва романа выдерживается очень четко. Как ярко описывает горе Бартоломеео и стойкость Джиневры.
«— Джиневра, вы любите врага своей семьи, — проговорил наконец Пьомбо, не решаясь взглянуть на дочь.
— Это правда, — ответила она.— Надо сделать выбор: либо он, либо мы. Наша вендетта — неотъемлемая часть нас самих. Кто отказывается породниться с моей местью, тот мне не родня.
— Мой выбор сделан, — ровным голосом ответила Джиневра.
Спокойствие дочери ввело в заблуждение барона.
— О моя дорогая дочь! — воскликнул старик, и на глаза его навернулись слезы — первые и последние.
— Я буду его женой, — прервала отца Джиневра.»
Мне казалось, что этот диалог будет бесконечен. Было жалко всех: и престарелого отца и его прекрасную дочь. У каждого была своя правда. Конечно, это были те далёкие времена, но неужели и вправду есть такая вселенская верность возлюбленному? Подчеркну, не мужу, а именно возлюбленному.
«— Может статься, — ответила Джиневра. — Но его сыну я обязана больше, чем жизнью. Видеть Луиджи — счастье, без которого я не смогу жить. Луиджи открыл передо мной мир чувств. Мне, может быть, случалось видеть лица красивее его, но только его лицо могло меня пленить; мне, может быть, случалось слышать голос... Нет, нет! Я никогда не слышала голоса прекраснее! Луиджи любит меня, он будет моим мужем.
— Никогда, — ответил Пьомбо. — Я скорей соглашусь увидеть тебя в гробу, Джиневра... — Вскочив с места, старый корсиканец заходил большими шагами по гостиной, задыхаясь и роняя отрывистые слова, из которых явствовало, в каком он смятении. — Может, вы думаете, вам удастся сломить мою волю? Ошибаетесь! Я не желаю, чтобы моим зятем был человек по имени Порта. Это мое последнее слово. Не может быть и речи об этом! Меня зовут Бартоломео ди Пьомбо, слышите, Джиневра?
— Вы вкладываете в эти слова какой-нибудь тайный смысл? — холодно спросила она.
— Они означают, что у меня есть кинжал и что я не боюсь человеческого правосудия. Мы, корсиканцы, держим ответ только перед богом.
— Ну что ж! — ответила она, вставая. — А я Джиневра ди Пьомбо и заявляю вам, что через полгода буду женой Луиджи Порта.
Наступила страшная пауза. Выдержав ее, Джиневра добавила:
— Вы тиран, отец мой!
Бартоломео замахнулся, но обрушил кулак на мраморную доску камина.
— Ах да! Ведь мы в Париже! — пробормотал он. Затем понурился, скрестил руки на груди и промолчал весь вечер.»
Вскоре Джиневра вышла замуж за Луиджи. Фантастически красиво Бальзак описал их счастливую семейную жизнь. Видимо так может быть только в Париже.
«Первые дни их брака были отданы любви. Им было слишком трудно сразу приняться за работу, они не могли, противиться страсти. Луиджи проводил часы у ног жены, любуясь отливом ее волос, очерком лба, чудесной оправой ее очей — чистотой и белизной век, двух полукружий, между которыми глаза ее плавно скользили, отражая счастье удовлетворенной любви. Джиневра гладила волосы Луиджи, не уставая созерцать (употребим здесь ее выражение) la bella folgorante[22] возлюбленного, изящные очертания его лица, так же непрестанно восхищаясь благородством его осанки, как он непрестанно восхищался ее грацией. Они, как дети, создавали игру из ничего, из пустяков, а эти пустяки снова и снова приводили их к страсти, и игра их сменялась только грезами far niente[23]. Любая песенка Джиневры воссоздавала восхитительные оттенки их чувства. Прогулки в сельской местности, когда шаги молодой четы сливались, как слились их души, снова открывали любовь; они находили ее всюду — в цветах, в небе, в багряных красках заката; читали ее даже в прихотливых извилинах тучек, которые взапуски бежали друг за другом по ветру. Один день не походил на другой, а любовь все росла, потому что была истинной любовью. Они проверили себя в первые дни и чутьем поняли, что неисчерпаемое богатство их души сулит им еще неведомые наслаждения. То была любовь во всей ее непосредственности, с нескончаемыми разговорами, недосказанными словами и длинными паузами, с восточной негой и неистовством страсти. Луиджи и Джиневра постигли все в любви. Разве любовь не похожа на море, которое пошляки упрекают в однообразии, бросив на него беглый и небрежный взгляд, тогда как натуры избранные могут провести всю жизнь, любуясь морем, без конца открывая в нем чудесные перемены и не уставая им радоваться?
Между тем пришло время, когда забота о завтрашнем дне вывела молодоженов из их Эдема: чтобы жить, надо было работать. Джиневра, у которой был особый дар подражания старинным мастерам, стала делать копии с картин; у нее нашлись заказчики среди антикваров.
В свою очередь, Луиджи ревностно принялся искать себе занятие; однако молодому офицеру, все таланты которого сводились к искусству военной стратегии, трудно было найти им применение в Париже. Наконец, устав от бесплодных попыток найти работу, в отчаянии оттого, что вся тяжесть существования падает на плечи Джиневры, он вдруг вспомнил о своем красивом почерке. Луиджи проявил такую же настойчивость, как его жена, и обошел всех парижских стряпчих, нотариусов и адвокатов. Его искренность и трудное положение, в котором он находился, располагали к нему, и он получил такое множество бумаг для переписки, что даже взял себе в помощь нескольких молодых писцов. Постепенно он стал принимать заказы в больших количествах. Прибыль от его конторы по переписке и плата за картины Джиневры мало-помалу принесли молодым супругам довольство, которым они гордились, потому что обязаны были им своему трудолюбию. Это была лучшая пора в их жизни. В труде и любовных радостях быстро проходило время. Вечером, встретившись в комнатке Джиневры после трудового дня, они были вполне счастливы. Музыка прогоняла усталость. Никогда печаль но омрачала лица Джиневры, никогда не позволила она себе ни слова жалобы. Она появлялась перед Луиджи только с улыбкой и с сияющими глазами. Одна заветная мысль, которая помогла им находить удовольствие в самой тяжелой работе, владела обоими: Джиневра говорила себе, что работает для Луиджи, а Луиджи думал о том, что работает для Джиневры. Иногда, оставшись одна, Джиневра мечтала о том, каким полным было бы счастье, если бы жизнь ее, исполненная любви, протекала подле родителей; в такие минуты, изнемогая под бременем угрызений совести, она впадала в глубокую тоску; в ее воображении, как тени, проносились мрачные картины; она видела перед собой то старого отца, оставшегося в одиночестве, то мать, плачущую вечерами тайком от неумолимого Пьомбо; их седовласые головы, их сумрачные лица возникали перед ней внезапно, и ей начинало казаться, что она никогда больше не увидит их иначе чем в призрачном свете воспоминаний. Эта мысль преследовала ее, превратилась в предчувствие. Она отметила годовщину своего замужества, преподнесла мужу желанный подарок — автопортрет. Это было самое выдающееся произведение молодой художницы. Не говоря уже о необычайном сходстве, ей удалось с волшебной силой воссоздать и свою цветущую красоту, и чистоту духовного облика, озаренного счастьем любви. Окончание работы над шедевром Джиневры они торжественно отпраздновали.
Прошел еще год полного довольства. История их жизни в ту пору могла бы уложиться в три слова: «Они были счастливы».»
Читая строки о том, как молодых засасывает нищета и голод, становится жутко. С какой силой написано произведение. Удивительно. Без эротики показать такое величие любви, без душераздирающих сцен показать вселенское горе. Невольно задаёшь вопрос, может ли сейчас случится подобное. И понимаешь, что никто ни от чего нынче не застрахован. Как же это страшно.
«— Проснись, дорогая, — сказал он, не замечая, что ребенок, который в эту минуту был залит ослепительным светом, лежит в какой-то странной позе.
Заслышав голос Луиджи, бедная мать открыла глаза и, встретившись с его взглядом, улыбнулась, но Луиджи вскрикнул от ужаса: в Джиневре произошла страшная перемена, она была неузнаваема. Он бросился к ней, в исступлении показывая золото, зажатое в горсти.
Молодая женщина невольно засмеялась, но смех прервался отчаянным воплем:
— Луиджи! Ребенок совсем окоченел!
Взглянув на него, она лишилась чувств, маленький Бартоломео был мертв. Луиджи отнес на кровать жену вместе с младенцем, которого она с непостижимой силой сжимала в объятиях, и побежал искать помощи.
— Ради бога! — крикнул он своему хозяину, встретившемуся ему на лестнице. — У меня есть деньги, а мой ребенок умер с голоду, и мать тоже умирает, помогите!
В исступлении бросился он назад, к Джиневре, предоставив добрейшему каменщику вместе с соседями собрать все, чем можно было помочь в нужде, о которой до сих пор никто не имел представления, так тщательно скрывала ее в своей неимоверной гордости чета корсиканцев.
Швырнув золото на пол, Луиджи стал на колени у изголовья Джиневры.
— Отец! — говорила Джиневра в бреду. — Позаботьтесь о моем сыне, он носит ваше имя!
— Ангел мой, успокойся! — твердил, обнимая ее, Луиджи. — Нас еще ждут дни радости!
Услышав голос мужа, почувствовав его ласку, Джиневра немного успокоилась
— О мой Луи! — сказала она, не отрывая глаза от его лица. — Слушай меня внимательно. Я знаю, что умираю. Моя смерть неизбежна; я слишком много страдала... Надо же платить за такое великое счастье. Да, мой Луиджи, не горюй! Я была так счастлива, что, если бы мне довелось жить сызнова, я повторила бы нашу жизнь. Я дурная мать: мне жаль тебя больше, чем мое дитя. Дитя мое, — глухо повторила она. Из ее меркнувших глаз скатились две слезы, и она порывисто обняла мертвое тельце, которое так и не согрела. — Отдай мои косы отцу на память о Джиневре, скажи, что я его никогда не осуждала... Она уронила голову на плечо мужа.
Но, верно, и любящее сердце Джиневры уже остывало; она еще инстинктивно искала взглядом любимого, но ей уже недоступны были ощущения, неясные образы носились в мозгу, готовом утратить память о нашей земле. Она знала, что Луиджи здесь, потому что по-прежнему крепко сжимала его холодную руку, словно пытаясь еще удержаться над бездной, в которую, чудилось ей, она летела.
В то время, как происходила эта сцена, Бартоломео и его жена сидели на своих привычных местах, в старинных креслах по обеим сторонам необъятного камина: пылавшие угли едва согревали огромную гостиную. Часы показывали полночь.».
На фоне этого страха и горя, Бальзак очень метко охарактеризовал наглую роскошь Парижа. Дорогие кареты, шикарные магазины. В это время
«— Что, если Джиневре сейчас холодно... — тихо сказала она, точно жалуясь.
Пьомбо задрожал.
— Может, она голодна... — продолжала Элиза Пьомбо.
Корсиканец смахнул слезу.
— ...и у нее ребенок, и у нее пропало молоко, и она не может кормить его, — в отчаянии договорила мать.
— Так пусть же приходит! Пусть придет! — вскричал Пьомбо. — Дитя мое милое, ты победила меня!
Встав с места, мать, казалось, готова была бежать за дочерью. Но дверь с грохотом распахнулась, и перед ними предстал человек, лицо которого уже утратило все человеческое.
— Умерла! Нашим семьям суждено было истребить друг друга; вот все, что от нее осталось. — И он положил на стол длинные черные косы.
Оба старика содрогнулись, как от удара молнии, и в тот же миг Луиджи не стало.
— Он сберег нам пулю: умер, — медленно произнес Бартоломео, вглядываясь в простертое на полу тело.»
Всего Вам самого доброго! Будьте счастливы!
Вам понравилась статья? Поставьте, пожалуйста 👍 и подписывайтесь на мой канал