Один из самых молодых в истории заповедной системы директоров Волжско-Камского заповедника в интервью «Вечерней Казани» рассказал о семейном деле, генетической памяти и залоге успешной деятельности особо охраняемых природных территорий.
— Ян Артурович, расскажите, пожалуйста, работа на особо охраняемых природных территориях (ООПТ) — это у вас семейное, учитывая, что ваш отец руководит Ялтинским горно-лесным заповедником?
— А я стал раньше директором, чем отец (смеется). Отец с прошлого года, а я с 2022-го. Вообще началось все Кроноцкого заповедника 13 лет назад.
— Это где?
— Это на Камчатке.
— А вы сами родом оттуда?
— Нет. Я с Красноярского края.
— Может быть вы родились в Красноярском крае, а папа ваш как раз с Камчатки?
— Нет. Отец с Омской области. Как он туда (на Камчатку – прим. «ВК») попал? Пригласили работать инспектором. Ему нравится природа. Мы с ним в моем детстве и на охоту ходили, и промыслом занимались. Он и уехал. Жил на кордоне с медведями. Они там свободно ходят. Он присылал фотографии: стоит, а сзади пять медведей, метров десять от него. Сильная фотография, конечно. Потом он в Прибайкальском национальном парке работал инспектором. Я туда к нему приезжал в отпуск, когда в военном училище учился. Мне в принципе это дело понравилось. Я первый раз на два или три дня приезжал и за это время успел и в тушении пожара поучаствовать и в рейде. Интересная работа. В военном училище я не доучился. На третьем курсе комиссовали. В это время отец уже работал в Забайкальском национальном парке начальником опергруппы. Он предложил пойти к нему. Сказал, что все навыки, полученные в военном училище, там пригодятся, потому что нужно браконьерство остановить.
— Там это серьезная проблема?
— Ну да. Я считаю, что мы навели на территории нацпарка порядок. Он до сих пор поддерживается. Нет такого, как было раньше. Получается, что по счету это моя третья ООПТ (Волжско-Камский заповедник — прим. «ВК»). Начинал я в Забайкальском нацпарке инспектором. Это Объединенная дирекция, в которую входят Баргузинский заповедник – самый первый заповедник России, который был создан в 1916 году еще при Империи (Российской империи — прим. «ВК»).
— Да, это был интересный период, когда разваливалась страна…
— Да, можно сказать, при последних днях. Но при этом появилась система ООПТ, существующая до сих пор. Так вот Баргузинский заповедник, Забайкальский нацпарк и Фролихинский заказник — все это объединенная дирекция Забайкальского нацпарка. Мы там работали. Потом пригласили в министерство природных ресурсов. Пять лет я отработал в информационно-аналитическом центра поддержки заповедного дела. В 2022 году в марте еще закончил магистратуру на факультете государственного муниципального управления, а в июле меня пригласили в заповедник «Белогорье» (Белгородская область). Ну как пригласили? Я вышел на комиссию, презентации предоставил, планы на развитие. Комиссия одобрила и назначили меня в «Белогорье». Почти два года там пробыл.
— А здесь как оказались?
— Та же самая процедура. Я, конечно, закладывал больше времени на «Белогорье». Я же в резерве находился. Каждый действующий директор все равно может рассмотреть имеющиеся вакансии на другой территории.
— А почему выбрали именно Волжско-Камский заповедник?
Я рассматривал такую территорию, когда был в резерве. Хотелось движения еще больше. Мы многое делали в «Белогорье». Но в связи той обстановкой, которая сейчас там (в Белгородском области — прим. «ВК) сложилась, развиваться непросто. А здесь работы много.
— Вы сказали, что это ваш третий по счету заповедник. А не жалко уезжать с уже «насиженных мест», куда вложено столько сил, времени, и начинать все заново, чтобы потом снова уехать? Как семья относится к такому перманентному путешествию по стране? Ваша супруга тоже из «заповедного клана»?
— Конечно жалко уезжать оттуда, где работа уже выстроена, намечены планы. Но я молодой. Мне всего 30 лет. Всегда интересно начинать что-то новое. У меня нет страха перед новыми вызовами. Это своего рода творческий процесс. Пользуясь случаем, хочу публично поблагодарить свою супругу Стефанию. Ей приходится нелегко, но она всегда меня поддерживает в моих начинаниях. Если бы не она, то многие решения дались бы мне гораздо тяжелее. Мы с ней вместе с 2015 года. Вместе инспекторами работали (Стефания — первая девушка-оперативник за всю 108-летнюю историю отечественной заповедной системы — прим. «ВК»). Вместе в Москву поехали. Работаем в одной сфере. И для себя осознали, что это дело нашей жизни, в котором мы хотели бы развиваться и дальше.
— Получается самый молодой директор федерального заповедника в России?
— Вроде да. На данный момент. Моложе пока я не знаю. ( улыбается)
— Вы уже месяц возглавляете Волжско-Камский заповедник? Как оцениваете его текущее состояние? У вас есть опыт работы на других особо охраняемых природных территориях. Наверняка есть, с чем сравнить.
— Каждая территория по-своему хороша. Есть свои плюсы и свои минусы. Идеального ничего нет. Здесь очень хорошая научная составляющая. Экологическое просвещение на хорошем уровне. Перед тем, как ехать сюда, специально смотрел. Постоянно какие-то мероприятия, волонтеры. Хотелось бы добавить инфраструктуры. А то, что есть, привести в порядок. А в остальных моментах нормально, я считаю, здесь работа устроена. Концепцию развития мы сейчас разрабатываем. Тут работа шла и до меня. Когда я пришел, деньги уже были выделены. Прошлый руководитель заповедника нашел средства. Сотрудники многое придумали и разработали. Проектно-сметной документации – море. На мою долю выпало уже воплощение в жизнь планов. К осени концепция будет готова. А еще мне очень нравится сосновый лес и природа. Как дома у меня в Красноярском крае.
— Генетическая память сработала?
— Наверное (смеется)
— Вы рассказали про планы построить визит-центр. А что кроме него?
На данный момент в приоритете у нас все-таки дендрарий — начать там благоустройство. Порядок в нем, конечно, поддерживается на достаточно хорошем уровне. Но элементарно: таблички, карта, дорожки нужно выложить. Эко-тропа к дендрарию должна проходить. Причем через живописное место, где можно показать и рассказать об уникальности нашей территории. Музей обновить. Еще одно здание стоит, которое тоже можно под какой-то музей использовать. У нас ребята выиграли по гранту фандоматы (автоматы, выменивающие возвратную тару в обмен на небольшое денежное вознаграждение, либо на баллы или чеки, которые можно использовать при оплате товаров или услуг — прим. «ВК») под пластиковые бутылки, которые мы поставим. Возможно, в пустующем здании сделаем экспозицию, будем водить туда людей и рассказывать, насколько пластик вредит нашей экологии, и что можно из него производить. Основная же деятельность у нас —экологическое просвещение. Посмотрим, как пойдут дела. Хотелось бы, конечно, что-то открыть к будущему сезону. Что-то элементарное. Хотя бы визит-центр, который у нас на территории монастыря (Раифского — прим. «ВК») — очень интересное место, проходимое, много экскурсий туда приезжает. Там прекрасно можно выполнять все свои задачи.
— Новые тропы будут?
— Тропы будут. Небольшие. Мы это обсуждали. Кто-то «за», кто-то «против». Я считаю, что они необходимы. Мы находимся очень близко к столице республики. Жилые массивы все приближаются и приближаются. Нам нужно хотя бы на Раифском участке сделать для того, чтобы люди, живущие вблизи заповедника, понимали для чего он существует. Тут колаборация же очень интересная: монастырь, спецучилище, мы. У каждого свои задачи, но они могут соприкасаться. У меня нет желания запускать маршруты на всю территорию заповедника. Люди должны находиться под нашим присмотром. Нельзя в заповеднике находиться самостоятельно, гулять, где хочется. Это не национальный парк. Проблема в том, чтобы это донести. Многие приходят с какими-то проектами развития. Я начинаю объяснять, что к целям и задачам заповедника они не относятся, а они — вздыхать. Но это не моя прихоть. Есть федеральный закон, который регламентирует, что мы имеем право делать, а что не имеем. Нельзя у нас поставить беседки и сделать сеть троп по всему заповеднику.
— То есть тропы будут только на Раифском участке?
— Да. Возле озера и через болото. Опять же это уже набитые тропы ногами человека. К примеру, тропа с мостиком через болото от дендрария к монастырю. Она уже натоптана, там ничего не надо убирать, рубить. Всего лишь нужно поставить настил, сделать стенды с информацией. Люди должны получать пользу, просвещаться. Вторую тропу я наметил, просто пошел гулять ногами и увидел…Мне жалко тот лес: все корневища оголены, древостои очень большие, но сосны красивые. Вообще красивейшее место. Но народ там ходит. Все вытоптано. Люди туда на пикник приезжают, что в заповеднике делать нельзя. Если это уже есть, то почему бы нам не сделать экологическую тропу?
— Когда они появятся? В следующем году или пока нет точных сроков?
— Я привязываться ко времени не буду. Я это прошел в «Белогорье», когда думал, что все за год сделаю. Все будет зависеть от финансирования. Я готов хоть завтра начинать.
— А из каких источников финансируется работа заповедников? И сколько нужно конкретно Волжско-Камскому, чтобы разом решить все вопросы?
— Основной — это, конечно, министерство природных ресурсов. Наш работодатель. Потом — это какие-то гранты, либо спонсоры, к примеру, крупные предприятия. У меня горно-обогатительный комбинат был, который нам помогал. Здесь такие тоже есть. Сколько нужно, пока не могу сказать, так как концепция еще не готова.
— А с СИБУРом вы уже общались предметно? Они, к примеру, финансируют проект по восстановлению в Татарстане популяции соколов-балобанов.
— Да, СИБУР готов идти на встречу в каких-то моментах. Мы пока просто познакомились. Есть, конечно, идеи. Но на данный момент я разбираюсь больше с документами, и с возможностями. Первый день работать и идти с каким-то проектом…А нужен ли он? Надо взвесить все «за» и «против». Плюс еще есть просто меценаты, готовые помочь. Большими суммами они не обладают. Но все равно и от них есть поддержка. Источников много. Главное, чтобы от них был результат. Ты должен показать, что это может приносить пользу, а не просто: «Да мне на сарай какой-нибудь!» В любом случае нужно отталкиваться от концепции. Я меня есть время поработать с «бумагами», чтобы к следующему летнему сезону хоть что-то у нас открылось. Будут у нас экспозиции новые, с каким-то интерактивом: потрогать, покрутить, с историей. Это тоже потенциально приносящая доход деятельность.
— Если Вы будете водить экскурсии в тот же дендрарий, то доход от продажи билетов останется в заповеднике?
— Конечно. В этом и суть. Есть определенные нормативы по финансам, которые министерство природных ресурсов может нам выделять на зарплаты и на наше функционирование. И мы в рамках этой суммы действуем. Нет возможности добавить на зарплаты людям. А зарплаты итак невысокие – оклад 25 тысяч рублей. Они во всех заповедниках маленькие, не только здесь. Когда жена в Москве работала, по сути, она содержала нашу семью. Поэтому то, что приносит нам дендрарий, идет на стимулирование сотрудников. Мы сами себя начинаем обеспечивать. Сами себя не обеспечим — будет тяжело.
— Много людей в дендрарий приходит?
— За прошлый год 27 тысяч посетителей. Плюс если считать визит-центр, который находится на территории монастыря, там около 60 тысяч. Но там он на данный момент бесплатный. У нас даже сотрудников нет. Нам помогает монастырь проводить какие-то экскурсии.
— У заповедников есть такой критерий, как антропогенная нагрузка, то есть специально рассчитанное количество людей в день или за какой-то другой временной отрезок. Превышение этого параметра уже наносит вред природе. 27 тысяч посетителей в год для дендрария — это много или мало?
— Мы до конца года должны рассчитать. Это регулируется. Вот сейчас народ ходит по земле. Это одна антропогенная нагрузка. Если есть настилы — нагрузка уменьшается, а количество посетителей увеличивается. Рассчитать это с минимализацией вреда — большой труд. Я считаю, что мы должны в этой сфере развиваться. Для чего нужен заповедник? Я очень часто сталкивался с тем, что люди не понимают, что это такое. Многие возмущаются: «У вас весь лес захламлен! Вы за ним не следите!» Но если человек это видел, то значит он был на нашей территории и что-то пошло не так. Ему не объяснили. В заповеднике все должно оставаться в естественном виде. Это не английский газон. Упало дерево. Но потенциально это чей-то дом: какого-то насекомого, зверька. Поэтому оно должно сгнить, перегнить и там появится новая жизнь. Не все это понимают.
— Я слышала, что у вас в заповеднике были площадки для наблюдений за краснокнижными пернатыми хищниками.
— Не видел. Вроде говорят, что были.
— Не хотите восстановить?
— Хотел бы. Я был в Астраханском заповеднике. У них есть как раз такие большие башни для наблюдений. Там точно также, как и у нас, ареал обитания орлана-белохвоста.
— За хищниками всегда интересно наблюдать.
— Конечно. Но опять же это больше будет в образовательных целях. Это не поток людей, которые будут ехать, чтобы посмотреть на орлана-белохвоста. Это неправильно. Если это делать, то для профильных студентов или для школьников.
— Жители Татарстана всегда бурно реагируют на информацию об изменении площадей особо охраняемых территорий республики. Не ждет ли нечто подобное Волжско-Камский заповедник?
— Федеральный закон запрещает сокращать территорию биосферных заповедников. А вот вот увеличить площадь можно.
— У вас с отцом в чем-то очень похожие ООПТ. Ялтинский горно-лесной заповедник, которым он руководит, тоже примыкает, во-первых, к крупному, во-вторых, к курортному городу. Здесь Казань — третья столица России с турпотоком, перевалившим за 4 миллиона человек. Вы обмениваетесь с ним опытом? Часто видитесь? Как он отнесся к тому, что вы теперь на исторической родине?
— Конечно, обмениваемся. Раньше, когда он был моим наставником, то я с ним постоянно советовался, а теперь, бывает, что и он мне звонит обсудить какие-то вопросы. Видимся редко. Бывает в Москве в министерстве во время рабочих моментов пересекаемся, спросим, как друг у друга дела, и расходимся. К моему переезду в Казань отнесся очень положительно. Мне кажется, что даже с какой-то ноткой белой зависти. На самом деле тяжело сравнивать заповедники между собой. Во-первых, финансирование у нас абсолютно разное.
— У вас лучше?
— Нет. У Ялтинского больше в разы. Но там ситуация другая. Там много посетителей. И с этим ничего не сделаешь: маршруты и тропы, которые были всегда. Это было достаточно популярное место. Только потом оно получило статус заповедника. Но народ-то уже ходил. Даже при хорошем финансировании нет возможности обеспечить полную охрану. Поэтому они пошли иным путем и направили весь турпоток в другое русло, перераспределив его по дополнительным маршрутам. И ландшафт там другой. У нас здесь лес. Даже если захочешь пойти — устанешь через километр, взмокнешь, потому что все навалено. В этом еще один плюс нашего заповедника — самостоятельно не погуляешь. А там нет таких больших завалов. Точно также было в бывшем заповеднике, а ныне национальном парке «Красноярские столбы». Входов, выходов — море. На автобусе можно до него доехать спокойно. Можно и пешком дойти — вход примыкает прямо к городу. Там тоже миллион посетителей. Ну как ты проследишь за миллионом посетителей штатом в 20 человек охраны?
— А у вас как с охраной? Хватает сотрудников или хотелось бы больше?
— Конечно, хотелось бы больше.
— Какой у вас сейчас штат?
— Инспекции? 10 человек. 7 здесь (Раифский участок — прим. «ВК») и трое на дальнем участке.
— Это очень немного.
— Это очень немного для такой территории ( 100 кв. км — прим. «ВК») , еще и разбросанной. Вы еще учитывайте, что охрана, а я же сам с инспектора начинал, и швец, и гнец, и на дуде игрец. Ты занимаешься всем: помогаешь отделу науки, помогаешь отделу экопросвещения. Охрана — это костяк, выполняющий огромный фронт работ. В какой бы заповедник не приехал. Это и физическая сила в любом случае. У нас много женщин работает. А мужчины — это опора. Они поэтому везде участвуют, во всех мероприятиях. Конечно, хотелось бы охране заниматься непосредственно своими обязанностями. Но мы отталкиваемся от реалий.
— Есть ли возможность увеличить штат?
— В теории все возможно. Мы будем над этим работать со следующего года. Если мы хотим развиваться, то нам необходим штат. Я удивлялся, когда сюда приехал, как таким количеством людей можно обслуживать такую большую территорию? И это только дендрарий! Даже не берем расчистку троп, минерализованные полосы и прочее и прочее. Объем работы большой. Таким штатом это тяжело содержать. Плюс небольшие зарплаты к этому прибавить.
— Наверное, не особо к вам и рвутся?
— Конечно. Тяжело, очень тяжело найти кадры, особенно молодые. Еще и потому, что опять же рядом большой город, где зарплаты в два-три раза больше. Выход сам напрашивается — развивать инфраструктуру: музей, визит-центры, тропы, дендрарий. Тогда у нас появится возможность привлекать молодых специалистов.
— А вам самому никогда не приходила в голову мысль сменить род деятельности, зарабатывать в два, в три раза, а может и больше?
— Если честно, никогда не приходило. Я делаю полезное дело и для природы, и для людей. Когда тебе работа нравится, то ты от нее не устаешь. Кроме того, заповедная деятельность – это не работа, а смысл жизни. Всегда люди, любящие природу, преданы своему делу.
Автор материала: Галия Шакирова
