Виссарион Григорьевич Белинский ввел понятие «маленький человек» в статье «Горе от ума», так оно и прижилось. Говоря о маленьком человеке принято вспоминать рассказ А.С. Пушкина «Станционный смотритель», где перед нами предстает Самсон Вырин. Наверное, его бы и можно назвать «маленьким человеком», да и сам автор говорит примерно следующее: «что такое станционный смотритель? Сущий мученик четырнадцатого класса, огражденный своим чином токмо от побоев, и то не всегда». Согласно табели о рангах 14-ый класс является самым низким.
А теперь давайте вспомним рассказ А.П. Чехова «Толстый и тонкий». Если в дух словах попробовать пересказать суть, то она сводится к тому, что на вокзале встречаются два школьных приятеля тонкий – Порфирий и толстый - Михаил. И если в самом начале разговор идет вполне непринуждённо, раскованно. То после того, как обнажаются чины, первый был коллежским асессором, а второй тайным советником. То беседа приобретает совершенно другой ход. Тот, что ниже чином переменяется в лице, начинает говорить подобострастно, поминутно прибавляя «с» к различным словам «приятно-с, вельможи-с, что вы-с».
Есть и еще один персонаж, вписывающийся в определение «маленький человек» - это герой повести «Шинель», Башмачкин Акакий Акакиевич. Состоящий в чине титулярного регистратора. А теперь давайте все это как-то резюмируем и проанализируем. Все эти герои вполне вписываются в одно определение «маленьких людей», но между тем, Самсон Вырин обладает чином 14 класса, что несравнимо далеко отделяет его от тех же крепостных. Вырин Свободен. И до 1845 года обладатель подобного чина имел право на личное дворянство. Акакий Акакиевич же стоит на 9-ой ступени. Он ушел значительно дальше. И чин его можно назвать «высший среди низших». Акакий Акакиевич также обладает правом личного дворянства. Теперь же Парфирий, который сумел вырваться из «низших», ведь чин его дает право потомственного дворянства. Но как он себя ведет узнав, что школьный его приятель Михаил несравненно выше…
И «Шинель» Гоголя она об этом. Проблема не в больших и малых людях. Ведь размер их – есть нечто относительное. Всегда будет кто-то ниже, меньше, даже в сравнении с Выриным. Или наоборот, на любое значительное лицо, найдется еще более значительное. Суть в ненужном, лишнем, надуманном и мешающем жизни чинопочитании.
Начинается повесть с жалобы одного капитана-исправника, который сообщает, что «гибнут государственные постановления и что священное имя его произносится решительно всуе». В доказательство приводя страницы романа, где через каждые десять страниц является капитан-исправник, местами даже в совершенно пьяном виде.
Автор не сообщает, где именно служил главный герой. Приводя такое описание его наружности «чиновник нельзя сказать чтобы очень замечательный, низенького роста, несколько рябоват, несколько рыжеват, несколько даже на вид подслеповат, с небольшой лысиной на лбу, с морщинами по обеим сторонам щек и цветом лица что называется геморроидальным».
Что касается до чина (ибо у нас прежде всего нужно объявить чин), то он был то, что называют вечный титулярный советник.
Важной особенностью является то, что знакомство наше с героем началось с его наружности и чина, имя же было сообщено в последнюю очередь. Словно это и не важно.
Героя звали Башмачкин Акакий Акакиевич. Не Башмаков, потому что башмак, хоть и носится на ногах, но что-то большое, крепкое. Башмачок же, что-то зыбкое, маленькое и незначительное, как и сам герой.
Несмотря на кажущуюся странность и даже надуманность имени, оно вовсе не случайно и иначе героя назвать было нельзя. Имя ребенку выбирали по календарю. Сначала родильнице предложили назвать сына в честь: Моккия, Соссия или мученика Хоздазата. Перевернули календарь и вышли новые имена: Трифилий, Дуло, Варахасий. Еще перевернули вышли: Павсикахий и Вахтисий. Решили назвать по отцу – Акакием.
Уже в самом начале стало ясно, что наш герой – это лишний, не нужный человек. Ведь ему здесь не нашлось даже имени.
Акакий же — это старинное мужское имя греческого происхождения.
Оно образовано от слова «акакиос» и в переводе означает «хороший», «беззлобный», «не делающий зла».
И также это имя созвучно со словом «кака» - смягчённое название фекалий или чего-то недостойного согласно «Википедии».
В департаменте никто не уважал Акакия Акакиевича. Сторожа не вставали при виде его, будто вовсе не замечали, начальники относились деспотично, никогда он не слышал от них ласкового слова мол «перепишите», или «вот интересное, хорошенькое дельце». Они просто прямо совали ему под нос бумаги, а он брал «не глядя, кто ему подложил и имел ли на то право».
Молодые чиновники подсмеивались над ним, насколько хватало их канцелярского остроумия. Сочиняли разные истории про него и его 70-ти летнюю хозяйку, которая его бьет. Сыпали ему на голову бумажки, называя это снегом. Ничего не отвечал Акакий Акакиевич. А когда шутки их становились невыносимыми и мешали работе он произносил: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?». И в словах этих слышалось: «я брат твой».
Служил Акакий Акакиевич с любовью - некоторые буквы у него были фавориты, до которых если он добирался, то был сам не свой: и подсмеивался, и подмигивал, и помогал губами.
Один директор, будучи добрым человеком, решил дать Акакию Акакиевичу задание посложнее: дело состояло только в том, чтобы переменить заглавный титул да переменить кое-где глаголы из первого лица в третье. Это задало ему такую работу, что он вспотел совершенно, тер лоб и наконец сказал: «Нет, лучше дайте я перепишу что-нибудь»
Есть в Петербурге сильный враг всех, получающих четыреста рублей в год жалованья или около того. Враг этот – северный мороз. 400 рублей в данном случае цифра не случайная. Именно столько получал Гоголь будучи мелким Питерским чиновником. И вот, что он писал об этом матери: «Жить здесь не совсем по-свински, то есть иметь раз в день щи да кашу, несравненно дороже, нежели думали. За квартиру мы платим восемьдесят рублей в месяц, за одни стены, дрова и воду. Она состоит из двух небольших комнат и права пользоваться на хозяйской кухне. Съестные припасы тоже недешевы».
И 80 рублей вовсе не было много. Пушкин снимал квартиру из 9 комнат на ул. Галерной Санкт-Петербурга в 1831 г. − 2 500 руб. в год; квартира из 12 к. на ул. Б. Морской в 1832 г. − 3 300 руб.
Если немного продолжить упражнения с цифрами, то окажется, что ежемесячно Акакий Акакиевич получал около 33 рублей. На пропитание же ему требовалось около 10 рублей. Цены на продукты приведены в таблице
Шинель Акакия Акакиевича также служила предметом насмешек. От нее отнимали благородное название шинель и называли капотом. В самом деле, она имела какое-то странное устройство: воротник ее уменьшался с каждым годом более и более, ибо служил на подтачиванье других частей.
Когда шинель Акакия Акакиевича совсем поизносилась, он решил посетить партного Петровича. Петрович сидел на столе подвернув под себя ноги, как турецкий паша. В глаза сразу бросился ноготь на указательном пальце его ноги, напоминавший череп черепахи. Дурное предзнаменование.
— А я вот к тебе, Петрович, того...
Несмотря на все уговоры бедного чиновника. Петрович стоял на своем и никак не хотел подлатать старую шинель, а убеждал, что нужно непременно шить новую. Цена, которую объявил Петрович была очень высока – 150 рублей. И Акакий Акакиевич решил пойти на хитрость: «А вот я лучше приду к нему в воскресный день утром: он после канунешной субботы будет косить глазом, так ему нужно будет опохмелиться, а жена денег не даст, а в это время я ему гривенничек и того, в руку, он и будет сговорчивее и шинель тогда и того...»
Хитрость Акакия Акакиевича не сработала. Пришлось копить деньги и страшно экономить. Несмотря на все лишения, наш герой сильно переменился. Исчезли сомнения и нерешительность. А в глазах поблескивал огонь. Однажды, задумавшись о будущей шинели он чуть было не допустил ошибку, вскрикнул «ух!» и перекрестился.
Петрович очень кстати изготовил шинель. Так как в Петербурге усиливались морозы. В ведомстве все сотрудники как-то узнали, что у нашего героя появилась новая шинель. Поздравляли его и говорили, что это дело нужно непременно «спрыснуть». Один из чиновников пригласил всех к себе.
В этот день пообедал он весело и после обеда уж ничего не писал, никаких бумаг, а так немножко посибаритствовал на постеле, пока не потемнело. Потом, не затягивая дела, оделся, надел на плеча шинель и вышел на улицу.
Тот чиновник жил в лучшей части города. Следовательно, очень далеко от Акакия Акакиевича. Придя в гости, все чиновники опять очень хвалили шинель, а потом забыли про скромного чиновника. Только Акакий Акакиевич заскучал и почувствовал, что засыпает, ему поднесли бокал шампанского. Было уже поздно. И надо было уходить. Никого не предупреждая, Акакий Акакиевич вышел в переднюю. Шинель лежала на полу.
Акакий Акакиевич шел в веселом расположении духа, даже подбежал было вдруг, неизвестно почему, за какою-то дамою. Идти было страшно. Дурное предчувствие мучало его. Большую площадь он решил пройти с закрытыми глазами. А когда открыл перед ним стояли какие-то люди с усами. Один из них сказал: «а ведь шинель-то моя!». Акакий Акакиевич хотел закричать «караул», но один из бандитов приставил к его голове кулак размером с чиновничью голову и сказал «а вот только крикни!».
На следующий день по совету хозяйки Акакий Акакиевич пошел к частному. Писари долго не пускали его, но он пригрозил, что идет по казённому делу и будет жаловаться. Частный же не обратил внимание на суть дела и все задавал какие-то странные вопросы: «да почему он так поздно возвращался, да не заходил ли он и не был ли в каком непорядочном доме, так что Акакий Акакиевич сконфузился совершенно. Весь этот день он не был в присутствии (единственный случай в его жизни).
Чиновники – коллеги Акакия Акакиевича решились тут же сделать для него складчину, но собрали самую безделицу, потому что и без того уже много истратились, подписавшись на директорский портрет и на одну какую-то книгу, по предложению начальника отделения, который был приятелем сочинителю. Однако, кто-то решил помочь хотя бы советом. И предложил обратиться к одному «значительному лицу».
Нужно знать, что одно значительное лицо недавно сделался значительным лицом, а до того времени он был незначительным лицом. Впрочем, место его и теперь не почиталось значительным в сравнении с другими, еще значительнейшими. Но всегда найдется такой круг людей, для которых незначительное в глазах прочих есть уже значительное. Впрочем, он старался усилить значительность.
Обыкновенный разговор его с низшими отзывался строгостью и состоял почти из трех фраз: «Как вы смеете? Знаете ли вы, с кем говорите? Понимаете ли, кто стоит перед вами?». Так и случилось с Акакием Акакиевичем. Значительное лицо обругала его, называя еще молодым человеком и где вы набрались такого духа. Акакий Акакиевич бы упал, но подбежавшие чиновники взяли его под руки и вывели.
На улице его просквозило. Он поймал жабу в горло и слег с горячкой. Чиновник был в бреду. Ему мерещились воры. Одного он даже просил достать у себя из под одеяла. То сквернохульничал и делал это так, что хозяйка крестилась. Ведь бранные слова следовали сразу после слова «ваше превосходительство» (обращение это обязательное к чиновникам 3 и 4 класса).
И Петербург остался без Акакия Акакиевича, исчезло и скрылось существо, никем не защищенное, никому не дорогое.
По Петербургу пронеслись вдруг слухи, что у Калинкина моста и далеко подальше стал показываться по ночам мертвец в виде чиновника, ищущего какой-то утащенной шинели.
Прежде всего долг справедливости требует сказать, что одно значительное лицо скоро по уходе бедного, распеченного в пух Акакия Акакиевича почувствовал что-то вроде сожаления. Сострадание было ему не чуждо; его сердцу были доступны многие добрые движения, несмотря на то, что чин весьма часто мешал им обнаруживаться.
Вдруг почувствовал значительное лицо, что его ухватил кто-то весьма крепко за воротник. Обернувшись, он заметил человека небольшого роста, в старом поношенном вицмундире, и не без ужаса узнал в нем Акакия Акакиевича. Лицо чиновника было бледно, как снег, и глядело совершенным мертвецом. Но ужас значительного лица превзошел все границы, когда он увидел, что рот мертвеца покривился и, пахнувши на него страшно могилою, произнес такие речи: «А! так вот ты наконец! наконец я тебя того, поймал за воротник! твоей-то шинели мне и нужно! не похлопотал об моей, да еще и распек, — отдавай же теперь свою!»