Когда в небе громоздятся белые облака, я вспоминаю снежные вершины Тянь-Шаня и свои командировки на горные пастбища. Пржевальск, 1955 год
Галина Зяблова
Начну с верблюдов.
Мы жили в городе Петропавловске Северо-Казахстанском, на улице Ленина, в двухэтажном доме, в деревянном втором этаже окнами на тротуар. Справа, наискосок через улицу, начинался за зелёным штакетником пустырь, который и сейчас во сне мне кажется огромным. Там стояла белая длинная башня мечети, и вечерами муэдзин тянул:
— Ал-ла... — И у меня была полная уверенность в том, что взывает он к месяцу в тёмном небе.
Через квартал от дома слева стояло здание гор- (или обл-?) исполкома. И вот однажды, когда мы играли с ребятами в прятки, я спряталась за выступ у закруглённого входа в это здание. Тот, кто водил, пробежал мимо, и я хотела было побежать «застукать» об столб, но к исполкому подъехали казахи на верблюдах.
Они, наверное, не заметили меня, бросили в этот самый угол сена, оставили верблюдов и ушли.
Мне было года четыре. Верблюды (их было два или три) наклоняли головы, захватывали клоки сухой травы, выгибали шеи и жевали, задрав морды, оттопыривая губу. Внизу, там, где жалась к стенке я, отгораживали меня от мира их ноги — высокие, серые, с мослами, с большими копытами, и иногда переступали. Я никуда не могла теперь деться, а кричать, наверное, боялась.
И вот стемнело, и мулла уже запел на крыше мечети, когда степные люди уехали на своих верблюдах. И я помчалась домой, в ужасе предвидя, что мне будет! Но Мама схватила меня на руки и крепко прижала к себе.
…А теперь о «зверях» домашних.
Как-то раз соседская девочка выносила ведро. Будто сейчас, вижу тётю Зину (подругу Мамы, она с дочкой Шурой жила вместе с нами). На двух табуретках в коридоре стоит корыто, и тётя Зина стирает. Вот она стряхнула с рук мыльную пену, кинулась к девчонкиному ведёрку и вытащила… щенка. Так у нас появилась Крошка.
Я не помню её щеночком, она как-то сразу для меня стала самостоятельной собачкой. Она казалась мне большой и умной, и только когда, уже на новой квартире, появился Сокол, Крошка оказалась крошкой. Она была жёлтая, с выпуклыми глазами, тонконогая, с маленьким куцым хвостом.
Теперь у нас было два зверя: кошка и собака. И они в моём детском представлении, да, судя по их поведению, и в их собственном, стояли, в семейной иерархии, где-то посредине между детьми и взрослыми. Кошка, серая в полоску, звалась Муськой, была известной охотницей и уходила ловить мышей во двор, где был склад аптеки. Тогда в её корзинку сразу забиралась Крошка, серые котята тыкались в рыжую короткую шерсть, а Крошка вылизывала их и грела.
Возвратившись, кошка жутко сердилась, она дёргала хвостом, заваливалась в своё гнездо и яростно перемывала котят, так нам казалось. Мы одушевляли своих зверей вслед за Мамой. Они для нас имели свои характеры, привычки, совершали поступки.
А потом у нас появился Сокол — молодая серая овчарка. С каким почтением он относился к Крошке! Им ставили на кухне миски, и Крошка всегда (!) сначала шла к его, большой, и выискивала там вкусные кусочки, а пёс в это время, сглатывая слюну, сидел рядом, и только когда рыжая и ворчливая Крошка отходила и начинала лениво есть из своей миски, — он принимался за еду.
Сокол никогда не брал со стола. Но однажды — не выдержал. Мама, выйдя в коридор, увидела, как он зубами (морда его как раз доставала до стола) берёт пирожное с розовым кремом. Наверное, это был выходной день — мы все были дома.
— Ай-яй-яй! — сказала Мама Соколу.
Пёс положил пирожное назад и, опустив хвост, отошёл. Мы все высыпали в коридор и тоже сказали:
— Ай-яй-яй! — и пёс сконфузился ещё больше.
После, много дней спустя, стоило напомнить: «Кто же это взял, а? Ай-яй-яй!», — и пёс уходил, опустив голову и хвост.
А вообще-то зверьё наше вело себя весьма разнузданно.
Конечно, когда приходила Мама, встречать её бросались и мы с Ниной, и обе собаки, и Муська — хвост трубой. Но если приходила из школы я, то зверьё только поднимало головы и оставалось лежать, где бы вы думали? — А вот как: на большой кровати, посредине, лежала жёлтая Крошка, на подушке, поверх тюлевой «накидашки», — кошка, а на диване, на белом полотняном чехле, вытянувшись во всю длину и положив голову на подоконник, — Сокол.
Как он был огромен! Красивая голова, поднятые уши — и вокруг цветы, цветы… Как сад был наш дом.
При доме был сарай, у сарая — собачий домик. Когда надо было выкопать яму для умывальника, мы звали Сокола, начинали руками разрывать понарошку землю, а он оттеснял нас и мигом вышвыривал песок большими лапами. В его будке лежала золотистая солома, мы там играли, когда пёс лежал рядом или на крыше будки.
Так вот, во дворе был сарай с железной ребристой крышей, на крыше сидели мы, было лето. На крыльцо вышла Мама, кто-то ещё и стали говорить:
— Война… Война…
Вскоре проводили дядю Петю. Потом принесли повестку для Сокола. Его тоже забирали на фронт. Сразу и увели два солдата. Мама узнала, где сборный пункт, и мы с ней ходили туда, но за забором было много овчарок, и мы не увидели нашего Сокола.
Мы вообще его больше никогда не видели…
Из публикаций Галины Зябловой:
