Дети – маленькие пауэрбанки. Для нормального функционирования они должны питаться от мам-розеток, а потом уже передавать свою энергию обратно родителям и миру. А если в жизни наступил полный блэкаут? Что чувствует малыш, когда душа мамы заперта среди глухой и слепой тайги, где свет дает генератор по часам и только для самого необходимого?
Успокаивающий голос в голове пел мне колыбельную о том, что она одета, обута, накормлена и имеет маму под боком. А имеет ли?
Мама – не мама. Мама – тень от мамы
Это я смогла осознать, когда моя мама рассказала о своей депрессии. Я в то время была на пару лет старше моей дочери. Когда одна фраза Миры вышибла последние рабочие пробки из моего счётчика, я начала вспоминать себя в период маминых душевных терзаний.
Мам, если ты это читаешь, прости, но мне нужно выписать боль, провести сеанс текстотерапии.
Мне одиноко
Я играю одна. Ем одна. Несу рисунок или поделку. Слышу: «Угу, молодец!», не солёное и не перчёное.
Пробел.
Я, наконец, у бабушки с дедушкой, там спокойно и меня любят. Я помню их руки. Запахи, дом, гусиный пух в подушках. Маки, в которых копошатся пчёлы, разбитые в третий раз за лето коленки к слезам прабабушки. Маленький жёлтый цыплёнок, сладкая клубника с поля, которую дед привёз прямо букетом. Первый двухколёсный «Школьник». Бабушка стирает бельё под берёзами в огромном алюминиевом тазу, ей некогда продолжать меня учить, но она идёт, подталкивает, держит руль. Она меня отпускает в велосипедную жизнь, я еду, и она гордится. Я помню первые яблоки, маленькую собачку, котят на мешках с мукой в кладовке. Я – «ласточка», «Сонюшка», «Сонечка»… Стоп. А где мама? Я помню, как плакала по ней вечерами, особенно после её звонков на старый трескучий телефон. Я плохо помню её лицо, руки и голос. Хотя нет, голос я помню отлично.
Мне громко и страшно
Он отдаётся до сих пор где-то в районе лопаток и за грудиной. Резкий, звоникй, раздражённый. Голос – не мамы, голос – её заболевания.
Раздражение может стать ведущей эмоцией человека в депрессии. И контролировать его непросто, особенно, когда имеешь в голове паттерн воспитания прошлых поколений, когда не поругать ребенка означало испортить ему жизнь.
Уронила, разлила, рассыпала, рисую не той рукой, не так ем, не так сижу, не так хожу… Мама меня любила, но вместо редких вспышек нежности ярче всего записались на мой жесткий диск раздражение, гнев, громкий крик, хватание за руки, угадывание настроения… О-о-о, последнее было ежедневным уравнением с десятью неизвестными, которое почему-то решала дошкольница.
Какая ты сегодня, мама?
Открыть глаза утром и гадать. Добрая? Злая? Уставшая? Болеешь? Будешь со мной или снова вся в себе, в книге, в телевизоре, на телефоне? Вспомнить эту странную задачку мне помогла моя дочь.
Я уже знала о своём диагнозе, но была уверена, что я всё контролирую, и мой ребёнок живёт в единорожьем мире. Одна её фраза ударила меня со всего размаха под колени. Вспомните это ощущение и почувствуйте мою беспомощность.
– Мама, а завтра ты будешь добрая?
Мира сказала это, когда я укладывала её спать. Как у типичной трёхлетки, её ночной сон продирался сквозь попить, пописать, почесать спинку и застрял на «я ни-ка-да не буду спать, мама! Ни-ка-да!» под аккомпанемент истерики негативизма.
Я не выдержала и лезвием выдала ей что-то вроде: «Быстро-спать-я-сказала!» После того, как всхлипывания утихли, а её маленький подбородок перестал трястись, я получила удар, сбивающий с ног. Я просто не заметила, как начала превращать её жизнь в свой детский день сурка. Шипение и колючки в голосе были уже, оказывается, привычной реакцией. Как и периодическое раздражение там, где его быть не должно. Впервые за долгий период мне стало жаль кого-то другого, а не себя.
Берегите детей
Маленький человек не должен попасть под бульдозер, за рулём которого сидит депрессия. Мире повезло сильно больше, чем мне. У неё есть папа, который как мог старался компенсировать ей моё нахождение в коробочке и с пониманием относился к моему состоянию. Мой папа такую роль для нас с мамой сыграть не смог. Почему – напишу в новом тексте.