Вий во второй раз после школы я перечитал, пока рисовал картинку - и оказалось, что это нереально эротанатический роман. Там любовь, смерть, все переплетено и морей нитей, но.
При перечитывании любимых мест выясняется, что Тиберий, Халява и Брут (нейминг как в комиксах, довольно аляповатый, но для Гоголя это более чем нормально и вообще представляется частью экспозиции) вообще-то знатные негодяи. Брут, например, вообще чудак вроде поручика Ржевского.
Вначале я хотел сделать рисунок по структуре как в первом издании Вия, где Николай Васильевич его описывает целиком:
«Выше всех возвышалось странное существо в виде правильной пирамиды, покрытое слизью. Вместо ног у него было внизу с одной стороны половина челюсти, с другой — другая; вверху, на самой верхушке этой пирамиды, высовывался беспрестанно длинный язык и беспрерывно ломался на все стороны. На противоположном крылосе уселось белое, широкое, с какими-то отвисшими до полу белыми мешками, вместо ног; вместо рук, ушей, глаз висели такие же белые мешки. Немного далее возвышалось какое-то чёрное, всё покрытое чешуею, со множеством тонких рук, сложенных на груди, и вместо головы вверху у него была синяя человеческая рука. Огромный, величиною почти с слона, таракан остановился у дверей и просунул свои усы. С вершины самого купола со стуком грянулось на средину церкви какое-то чёрное, всё состоявшее из одних ног; эти ноги бились по полу и выгибались, как будто бы чудовище желало подняться. Одно какое-то красновато-синее, без рук, без ног протягивало на далекое пространство два своих хобота и как будто искало кого-то»."
То есть тут как бы рисовать слишком легко - все сюрреалистично, но очень понятно - пирамида, рот, руки торчащие, язык, чешуя.
Как будто нейросеть нарисовала абстрактную гадость из плоти (или боссов в Darkest Dungeon)
НО - прислушавшись к критике Шевырёва и Белинского Николай Васильевич меняет концепцию.
И остается такое:
«Не имел духу разглядеть он их; видел только, как во всю стену стояло какое-то огромное чудовище в своих перепутанных волосах, как в лесу; сквозь сеть волос глядели страшно два глаза, подняв немного вверх брови. Над ним держалось в воздухе что-то в виде огромного пузыря, с тысячью протянутых из середины клещей и скорпионных жал. Чёрная земля висела на них клоками».
Потому что сказано было ему такое: если чудовищ описывать, получается страшно, да только для детей.
А взрослому мужику пирамиды из плоти пугаться как-то несерьёзно.
Но это чисто про Вия. Подробнее поговорю в следующих постах.
Пока что наверху композиции мы видим Слева - Панночку в образе мерзкой старухи (блузка - американский флаг), летающую на Хоме Бруте (одетому в пики точёные). Симметричным образом справа наверху - Хома Брут, который с большой эрегированной палкой уже летит на ней (да, они там сменили позу. И Хома нашел дубину. То есть Николай Васильевич вообще-то знатный эротоман, не хуже Федора Михайловича с Буниным), а в конце, напомню, он вообще ЗАБИВАЕТ ЕЕ ДУБИНОЙ ДО СМЕРТИ, ну, много ли старушке надо.
Помимо этих сценок, наверху у нас петухи, возвещающие о начале дня, и Николаи Васильевичи, по-всякому проводящие время на Вие.
Ну, когда я примерно в голове разложил структуру всей картинки, я подумал так: вообще-то здесь отлично помещается пятьдесят разных Гоголей.
ну и начал забивать ими все свободные места. Потому что я так еще не делал, а я люблю на каждой картинке делать что-то новое.
Ну и мне нравится, что у Гоголя очень красивая чорная прическа, что с моими монохромными рисунками сочетается прекрасно.
В середине - некоторое количество чертиков, которые поднимают Вию веки
Наверное стоит немножко остановиться на том, что, собственно, такое Вий и откудова взялся этот концепт. Сам Николай Васильевич писал, что это собирательный образ жути, по рассказам крестьян, по детским сельским страшилкам и все такое. Исследователи возводят Вия, по разным версиям, либо к ирландскому фольклору (концептуально), где был такой предводитель фоморов Балор, который обладал смертельным взглядом. Фоморы это такие темные обитетели потусторонней Ирландии, все как один уроды и придурки. А в валлийской мифологии был тоже похожий персонаж - Испададен Пенкавр (на заметку любителям необычных имен для своих деток), великан, у которого были супертяжелые веки, которые приходилось поднимать железными жалюзями. Есть также версия, что черты Вия восходят к древнему восточнославянскому богу Вею (укр. Вій), который соответствует авестийскому богу смерти и ветра Вайю в пантеоне древних иранцев (скифов).
А вот лингвист Иванов немного выпендрился своим без сомнения великолепным советским образованием и изрек следующее:
Вий является мифологическим персонажем, а не мистификацией, но он не связан с индоиранским богом ветра, а принадлежит к более узкой, восточнославянско-алано-кельтской мифологической (демонологической) изоглоссе (на заметку тем, кто собирается летним погожим вечером цеплять филологинь на университетской набережной:
это нужно пафосно кричать в раскрытую книжку, с исписанными неразборчивым почерком полям, якобы возражая автору). Так, Остапа понесло.
Короче говоря - если кто не понял про изоглоссу: исследователи поладают, что Вий к славянам попал не концептуально, а чисто через-поперёк географию. Соседствовали племена, по пьяни делились байками, и так дошло до Украины, где, соответственно, детёв пужали вием уже вполне в гоголевские времена.
А вообще концепт смертельного взгляда он с самых древних времён с человечеством - вспомним Медузу Горгону, всяких там василисков, бог Шани индуистский, всякие бехолдеры и, конечно, такая древность как улучшенные бычки в третьих героях. Так что мотив вполне интернационален. А ежели углубиться - так советую Эссе об ослеплении Дмитрий Короткова, очень хорошего преподавателя с философского факультета.
На втором фрагменте видно Пачку соли, которой Хоме Бруту как раз не хватило, чтобы спастись от Паночки, потому что у него был только мел.
я добавил две хрестоматийные пачки соли, чтобы ему там в рисунке было полегше. Потому что соль надёжнее, чем мел, это любой дурак знает. А вообще мелом он рисует понятно почему - потому что поверил не в Бога, а в магию. На том и погорел!
А вот соль издревле почиталась как надёжная защита от нечистой силы. Солью активно пользовалась инквизиция, неусыпно бдившая за здоровьем простого средневекового человек.
Соль как инструмент для эффективного допроса беса внутри человека и одновременно средства против этого беса играла значительную роль в судах инквизиции. В самой Италии вполне законодательно верили, что если за спиной колдуна бросить горсть соли, то колдун исчезнет. Но когда палач кидал горсть соли за спиной подозреваемого человека и он не исчезал, это считалось признаком его исключительной дьявольской силы, и его подвергали пыткам. То есть исчезнет только низкоранговый колдун, а вот нормальный такой магический босс, за которого могут дать сразу цельного сержанта инквизиции или два выходных подряд - вот он, туточки, пойман!
Еще можно вот так: открытые раны у подозреваемого, возникшие от того, что он себя избил между допросами (ну, внутри же бесы сидят) натирали солью, и если при этом человек корчился от боли, инквизиторы считали, что это корчится в нем от прикосновения «священной» соли «нечистый дух». «Ведьмам» вливали в рот солёную воду, а иногда обвиняемому в течение нескольких дней давали только пересоленную пищу и совсем лишали воды — соль должна была изгнать «нечистого» из его тела. Когда измученного жаждой человека приводили на допрос и ставили перед ним ковш чистой воды, то естественно, что ради одного глотка спасительной влаги он был готов сознаться в любом преступлении. Его признание объяснялось тем, что соль изгнала беса, который вначале противился правде. нормальный же христианец малодушничать не станет, и соль ему непочём должна быть..Вторая пачка. Николай Васильевич Гоголь доволен.
В Светлейшей Республике Венеции людей, обвиненных в колдовстве, топили в соленой морской воде. Заботясь о спасении их душ, судьи полагали, что в данном случае соль очищает сильнее огня. Между двумя барками клали длинную доску и на нее сажали осужденных. Барки уплывали далеко в море. По данному сигналу гребцы начинали грести в разные стороны, доска падала — и осужденные тонули. Тут, видите, даже некоторые интерактив присутствует.
В общем, соль была сильно полезным инструментов, в некотором смысле полезней пистолета.
Панночку и Брута в середине я нарисовал в не совсем каноничном амплуа - она только что помре, и выглядит очень даже неплохо, а с наступлением ночи даже глаза открывает. Брут, читающий ей Мертвые души (том2), похотливо перебирает её волосы. Ну, это потому что у них там вообще-то Эрос и Танатос лавстори (если обратиться к оригиналу Н.В. Гоголя, то становится ясно, что она его в образе старухи ночью по всякому соблазнила, а потом он прибил её палкой - это ж практически шекспировские страсти). Две розочки в волосах панночки символ понятно чего.
На следующем фрагменте видим церковь деревянную, к защите от нечисти не сильно приспособленную. А также различных летающих мимо ведьм с бесами.
Я не силён в деревянном зодчестве, за что мне стыд и позор, но церковь у Гоголя это лишь способ показать, что если Бога нет в душе, то храм не поможет в любом случае.
Описание Гоголем церкви такое: несмотря на богатство сотника и обилие людей в его имении, церковь имеет совершенно запущенный вид: «почерневшая, убранная зеленым мохом». Я не стал рисовать мох, но мой монохром в любом случае делает из церкви будто бы сгоревшую. Такая вот художественная находка.
Далее - про Хому Брута (и его друзей Тиберия Горобца (горобец - воробей, укр.) и Халяву.)
Собственно, что мы знаем про Хому Брута - Странствующий философ и богослов, бурсак, молодой парень.
Бу́рса (лат. bursa — «карман, кошелёк») — общежитие при духовном образовательном учреждении в дореволюционной России. То есть бурсак - студент, который, к тому же, живёт в общаге. Я как закончивший философский факультет и бывавший в его общежитиях, могу честно сказать: больших засранцев представить себе трудно. Поэтому меня ни капли не удивляет следующее описания:
Философ Хома Брут был нрава веселого. Любил очень лежать и курить люльку. Если же пил, то непременно нанимал музыкантов и отплясывал тропака. Он часто пробовал крупного гороху, но совершенно с философическим равнодушием, – говоря, что чему быть, того не миновать.
и первые реплики будущего священника в "Вие" как бы намекают:
– Что за черт! – сказал философ Хома Брут, – сдавалось совершенно, как будто сейчас будет хутор.
Богослов помолчал, поглядел по окрестностям, потом опять взял в рот свою люльку, и все продолжали путь.
– Ей-богу! – сказал, опять остановившись, философ. – Ни чертова кулака не видно.
То есть, парень, очевидно не промах. И к заповедям, и к христианству относится весьма наплевательски.
Далее читаем:
...Но старуха шла прямо к нему с распростертыми руками.
«Эге-ге! – подумал философ. – Только нет, голубушка! устарела». Он отодвинулся немного подальше, но старуха, без церемонии, опять подошла к нему.
– Слушай, бабуся! – сказал философ, – теперь пост; а я такой человек, что и за тысячу золотых не захочу оскоромиться.
В общем, парень от плотских утех явно далеко по жизни не отходит.
Кратко напомню, старуха магией его оседлала (читаем, соблазнила), скакала на нём, пока не утомилась (хм), затем он улучил момент, и сам на нее прыгнул (читаем - поменяли позу) и так здорово отходил дубиной, что она помре. Студенты философского держат марку.
В общем, фабула вроде несложная - был Брут, несмотря на учение в семинарии, безбожником, поэтому церковь ему не помогла, круг из мела как языческий оберег, не помог (ну кто борется с нечистой силой нечистыми же делами колдовскими - нонсенс), друзья, такие же полудурки - не помогли тоже. Финита!
Рыба на одежде Хомы Брута - старинный символ христианства.
Дело в том, что греческое слово рыба — ΙΧΘΥΣ («ихтис») — представляет собой аббревиатуру гречеcкой же фразы «Иисус Христос, Сын Божий, Спаситель». Таким образом, изображение рыбы для христианина было своего рода визуальным воплощением главной богословской идеи христианства. Так я Брута, который не верит в Бога (Хома Брут - Фома Неверующий).
Ну а друзья его - тоже, скажем так, иллюстрациями к поговоркам про дружбу не послужат. Слова Николая Васильевича про богослова Халяву:
"Богослов был рослый, плечистый мужчина и имел чрезвычайно странный нрав: все, что ни лежало, бывало, возле него, он непременно украдет. В другом случае характер его был чрезвычайно мрачен, и когда напивался он пьян, то прятался в бурьяне, и семинарии стоило большого труда его сыскать там."
Ну и Горобец:
"Ритор Тиберий Горобець еще не имел права носить усов, пить горелки и курить люльки. Он носил только оселедец, и потому характер его в то время еще мало развился; но, судя по большим шишкам на лбу, с которыми он часто являлся в класс..."
как-то так!
А ещё, как я и говорил - Вий полон эротизма, подчас не особенно скрытого.
Поэтому в центре композиции у меня ухаживания Брута за панночкой.
Ну и немножко на порассматривать - платье панночки. Тут я оттянулся моей любовью к слабой рукотворной симметрии: