– Вот у Соболевых в коляске уж спит, Вера качает... Иду, смотрю ... Уж и второй растёт... Вера хошь посидит, руки сложа, а то всё бегаем-бегаем.., – свекровь вздыхала, пытаясь завуалировать словами то, что было на душе, о чем уж говорено-переговорено, и о чем приходилось молчать.
Ксюша поняла всё сразу, ничего не сказала. Забрала у свекрови из рук пакеты, начала раскладывать продукты по полкам.
– Мам, зачем сыру-то? Есть же ещё.
– Так ить это другой, голландский, Миша такой любит. А ты берешь всё – не глядя.
– Да нормально он и этот ел.
– Може и ел, а любит голландский. Чё ж я – сыну сыра не могу купить? У нас ведь как – Андрейка любит пармезан, а Света с Толиком брынзу..., – и начался долгий рассказ свекрови о сырных предпочтениях всей родни.
Ксения могла всё это наизусть проговорить и сама, потому что слушала это уж раз сотый. В таких случаях она всегда отмалчивалась. Жили они в доме свекрови, и полноценной хозяйкой Ксения так и не стала, хоть и жила уж тут шесть лет.
Отношения со свекровью были самые что ни на есть обычные. Они ладили, обе любили одного мужчину, но друг друга полюбить не удалось. Хоть встретила когда-то Ксению Людмила так тепло, что, казалось – повезло ей со свекровью несказанно:
– Ну, наконец-то! Наконец! Пришла в дом хозяюшка. Ведь не могла дождаться я, Ксеньюшка, когда мой балбес оженится. Думаю, и состарюсь – буду ему щи варить. Мужику под тридцать, а он...
Надо сказать, что Людмила Ивановна действительно была немолода. Михаил третьим был, последышем. Родила она его к сорока годам, когда уж дочки - погодки окончили школу. И сейчас старшая внучка Людмилы Ивановны была всего-то на три года младше двадцатипятилетней Ксении. В общем, сноха годилась во внучки.
Дочери навещали, съезжались в июле родительский дом в их село Марьино всей родней, и Ксения со свекровью очень их ждали. Поначалу Ксении очень важны были эти встречи. Она управлялась с уборкой, со стряпней – вся красная от кухонного жара, охваченная воодушевлением, без которого не поворочаешь такую многотрудную домашнюю работу. Летала по дому стрекозой.
Но в последнее время пыл ее угас. Уже складывалось четкое ощущение, что наиважнейшим в ее жизни и в жизни их дома является встреча дорогих родственников. Они заранее откладывали лучшие угощения, берегли их до приезда гостей, покупали постельное, подарки внукам, обдумывая всё до мелочей.
– Узнай, Ксюш, размер Валечки. Надо ей новые резиновые сапожки купить. Прошлогодние уж малы, – давала поручения свекровь.
И Ксения созванивалась с золовкой, выясняла, уточняла...
Или
– Посмотри-ка там в городе, пробегись по магазинам. Шурке нужна книжка о разведчиках. Любит он такие. А ещё глянь Свете тапки, а то приедут и дать нечего...
"Дать нечего" – было явно преувеличено, тапки были, да и подарков уже было – через край. Ксения в число одаряемых не входила. Она была встречающей. А ещё у нее не было детей. Именно у нее. Михаил в этой ситуации был лицом пострадавшим. Уж не раз Ксения слышала эти разговоры родни, сестер Михаила, отвечала на вопросы и вздохи сочувствия.
Когда все медицинские и прочие мероприятия не дали результата, когда разговоры эти стали самыми важными и частыми в семейном кругу, когда Ксения по этому поводу начала переживать сильно, Михаил их пресек – теперь об этом говорили втихаря от Ксении.
Но, конечно, Ксения всё понимала, чувствовала по взглядам, по вздохам и завуалированным высказываниям свекрови о счастье материнства. И она перестала с открытым сердцем и искренней отзывчивостью ждать золовок, перестала интересоваться племянниками. Она знала – главной темой разговоров женщин семьи вновь станет ее бездетность. Какая-то обида поселилась в сердце.
А ведь врачи до сих пор не сказали определенно, что детей не будет. Все вполне возможно, только надо подождать.
В последнее время и свекровь заметила, что Ксения ленится. Уж нет инициативы, нет блеска в глазах, когда ждут они гостей.
– Чей-то не сильно ты ждёшь родню-то! Видать, не милы тебе сестры мужа...
Свекровь отчасти была права. Встречать дорогих гостей, положив на алтарь всю себя, Ксении уже не хотелось. Отдачи не чувствовала. Устала крутиться, пока гости наслаждаются отдыхом, вставать в пять и перед работой готовить гору угощений, уставала вечером наводить порядок, уставала общаться даже...
Нет, конечно, сестры без дела не сидели. Но свекрови уж больно хотелось, чтоб дочки, зятья и внуки отдохнули, и поэтому дергала она только Ксению.
– Ксень, поди посмотри убрали ли молодые стол во дворе. Если нет, убери...
– Ксень, уж падаю я, а ты не ложися, пока все не угомонятся. Проверь, чтоб заперто все было, да выключено... А то ведь столько народу...
А гости, племянники-подростки могли не спать до утра. Им-то не на работу...
А после отъезда гостей свекровь высказывала претензии:
– Молода ещё уставать-то! Че-то уж больно рано начала! Ребенок был бы, крутилась бы, как юла!
– Ребенка нет, поэтому пойду лягу! – парировала сноха.
Надоело быть угодливой всем, надоело ублажать племянников, надоело исполнять каждый указ свекрови. Хозяйкой стать в этом доме невозможно, здесь хозяйкой была Людмила Ивановна. И та в последнее время дулась на сноху – бездетная, оговористая и ленивая.
***
А родом Ксения была из этого же района. До родительского дома – час автобусом. В доме с ее матерью жил старший брат Максим с семьёй. С Таней, женой брата, Ксюша была очень близка. Доверяли друг другу все тайны.
А главной тайной было то, что пять лет назад семья брата чуть не распалась. Татьяна уходила даже. Максюша, братик, виноват – гульнул, а потом в ногах у Татьяны валялся, прощения просил, не рушить семью умолял.
Татьяна с детьми в их дом вернулась, простила. Максим детей и жену любил, и, здорово испугавшись, теперь уж на сторону не смотрел. Вот только долетели до них слухи, что пассия его девочку родила, да и уехала, бросив ребенка на старую свою бабку.
Брата ли была девочка, нет ли? Бог знает... Максим утверждал, что дочка не его. Гулящая мать ее была. Да только Татьяна, добрая душа, нет нет, да и поедет в Ельцовку, в старую покосившуюся избу. Представлялась работником собеса, помогала. То круп отвезёт бабке, то картошки, то одёжку – вся одежда, из которой выросла дочка Катя перекочевывала туда.
Приезжала Таня обратно и плакала. А кому рассказать? Подругам нельзя, позор такой – муж гулял. Мужу – тоже. Рассказывала приезжающей порой золовке Ксении, шепотом по секрету.
– Я говорю ей – давайте в собес. А она – в слезы. Жаль ей дитя в детдом отдавать. А сама...Ох, Ксюш, ты б видела! Сама еле ходит, еле видит. Девчонка чума-азая... Если б не я... Все крупы в банки пересыпала, мыши у них... Девчонка уж привыкла ко мне, а первое время всё за печку пряталась, как дикая. Я ее и вытащить не могла. Котлетами в этот раз кормила ее, а она ручонками ухватила, – Татьяна начала было показывать, но не сдержалась, закрылась руками, заплакала...
– Вот так, Тань. Кому Бог не даёт, а кому – не надо... Неужто мать не знает, что бабка ее старая, не справится?
– Она и не вспоминает,– утирала слезы Татьяна, – А я ж не могу...понимаешь? Я даже сказать никому не могу. Макс, если узнает, орать начнет.
– А соседи? Ну, видят же....
– Да-а... Какие там соседи! Деревни-то, почитай уж, нет.
***
Весь день на работе, в своей уж ставшей родной больничной регистратуре, у Ксении не выходил из головы этот разговор с Таней. День был дождливым, серым, Ксения смотрела за окно, на душе – тяга. Уж ведь не впервой Таня ей рассказывает об этой девчушке, но на этот раз Ксения вдруг решила и, после закрытия регистратуры, вдруг быстро зашагала на станцию, с которой ходили автобусы в сторону Ельцовки.
Ксения забежала в попавшийся по дороге магазинчик, взяла хлеба, молока, печенья и конфет. Действовала Ксения как-то спонтанно. Фамилию и имя бабки она знала – Евдокия Филина, а дом найти в умирающей деревне – не проблема.
Автобус невыносимо медленно тащился по слякотному шоссе, по оконным стёклам хлестал дождь пополам с дорожной грязью, народу набилось полно, автобус просырел от мокрой одежды и зонтов. И что за лето?
От трассы прошла с километр по сырой дороге. Слава Богу распогодилось, дождь прекратился, вышло солнце, вот только все босоножки – в грязи. Время было дневное, но никого по дороге она не повстречала. Видать и правда – умирает деревня. В первом же попавшемся дворе увидела старика, он и указал дом бабки Филиной.
Почти упавшая изгородь, казалось, держалась высокой сырой травой. Калитка – то ли есть, то ли нет... Скрипнула Ксения, открывая, облилась сыростью с пошатнувшихся веток, но закрыть калитку не смогла, пришлось отыскать в траве упавшую проволоку, прикрутить.
Руки стали рыжими, грязными, она огляделась, нет ли бочки с водой, и не заметила сразу, что на скамейке кто-то есть, скамья тоже заросла с боков высокими травинами. В тазу с дождевой водой Ксения сполоснула руки и немного стряхнула комья грязи с обуви. И лишь когда поднялась на крыльцо и посмотрела вниз, заметила маленькую девочку – такую же серую, как изба, скамья и весь этот двор.
– Ой! Здравствуйте,– спустилась Ксения.
Только сейчас она заметила, что девочка прижимает к груди такого же серого, как все окружающее, котенка. Она немного отвернулась, прятала своего питомца от незнакомки.
– Кто там у тебя? У...какая прелесть... Это твой? Дашь подержать?
Но девочка отвернулась ещё больше, пряча котенка.
Ксения разглядела девочку. Она была босиком, сидела на влажной скамье в трикотажном светлом грязном платьице, волосики короткие, давно немытые. И Ксения подумала, что волосики эти будут виться, если их промыть. Нос курносый, веснушки, взгляд немного испуганный, по-детски мягкое тельце ...
– О! Да у меня ж молочко для твоего котенка есть. Пошли покормим...
Глазки девочки загорелись, она слезла со скамьи и взобралась на крыльцо, продолжая прижимать котенка к груди. Толкнула плечиком тяжёлую неподатливую дверь, Ксения придержала, вошли вместе.
На маленькой кухне стоял удушливый кислый запах. Если не смотреть на убогую с отвалившимися дверцами мебель, обстановку, видно было, что тут пытаются навести уют. На столе – старая клеёнка, на полу – вязаные круглые половички, на подоконниках – герань.
Ксения искала глазами хозяйку, но ее здесь не было.
– А бабушка где твоя? – Ксения вспоминала имя девочки, – Ариша, где бабушка?
Девочка вошла в комнату, за ней, сняв обувь, и Ксения. На кровати в отшторенном углу лежала старушка. Была она в теплой кофте, поясница обвязана пуховым платком. Лежала она неподвижно, с закрытыми глазами, тяжело с присвистом дыша.
– Ой, спит? Или...., – дыхание старушки Ксении не понравилось. Хоть и не медик она, но к медицине была близка – уж пять лет ее коллегами были врачи и медсестры.
Она потрогала старушку за плечо:
– Простите, простите. Проснитесь, пожалуйста! Баба Дусь...
Старушка резко открыла глаза, половила рукой за чтоб уцепиться, но ничего не нашла, оперлась рукой на кровать и с трудом села.
– Чего это? Спала я что ль?
– Спали. Только уж дышите больно тяжело. А я – Ксения, из собеса.
– А, чичас-чичас, – запричитала бабушка, вскочила с постели, прошла на кухню, схватило ведро с помоями, поморщилась, ухватившись за поясницу, и тяжело зашлепала к выходу, – Чичас я, уснула, надо ж....
Она все ещё тяжело дышала... Ксения в два шага догнала ее, взяла из рук ведро.
– А ну, дайте-ка! – она быстро и ловко пошла с ведром на улицу, старушка ковыляла следом, подсказала где на огороде вылить.
Ксения в тазу во дворе осполоснула ведро и руки.
– Ох, чего это Вы! Нарядная-то с помоями... Я б сама...
Они зашли в дом, Ксения попросила чашку, налили молока котенку, он прильнул, а Ариша села рядом на корточки.
– Ох, а давай-ка и тебе молочка с хлебом покрошу. Я когда маленькая была, страсть как любила молоко с крошеной булкой, а ты?
Ариша закивала.
Бабушка дала тарелку, и Ксения навела блюдо.
– Может и Вы? – посмотрела на бабулю, упавшую на табурет, утирающую лоб кончиком теплого платка.
– Нет, нет! Чё Вы... Вот ведь, уснула, дура старая,– все ещё винилась баба Дуся, – Ночь продохала. Привязался кашель чёй-то!
– В больницу б надо Вам...
– Да усё пройдет... Вот чаю с малиной попью... А тут попила, морозило, да и уснула...
– Разрешите... ,– Ксения потрогала лоб старушки, – Да Вы температурите, баб Дусь!
– Ниче! Пройдет, вечерком баньку протоплю.... А Вы не думайте, управляемся мы, да, Ариш? И накормлена она и напоена. Яйца есть и капуста в яме. Картошку вон варим.
– А я и не думаю...
– Это ведь временно, болею-то... А так-то ...
Ариша кушала с аппетитом, глядя то в тарелку, то на своего питомца. С подбородка котенка капало молоко, текло молоко и по подбородку Ариши, она вытирала его маленькой ладошкой. Сердце Ксении обливалось теплом.
– Баб Дусь, не из собеса я. Я, наверное, сестра отца девочки – Максима.
– Чего? – баба Дуся поморщилась, а потом махнула рукой, – Ой! Да нуть-ка. Галька-то моя, хоть и внучка, но скажу – с кем только ... Поди узнай, кто там отец?
Уехала Ксения неспокойная. Баба Дуся явно больна. Решила, что завтра навестит их с лекарствами и продуктами.
Дома вечером рассказала она о своем визите Михаилу. Потихонечку уж в спальне. Но он особо близко к сердцу историю не принял. Так – очередной рассказ жены о своей родне...
А у свекрови другие заботы:
– Так... Ксень! В субботу уж приезжает Света со своими. Звонила. Ты завтра не задерживайся. Ещё голубцы крутить и сантехнику всю перемыть надо-ть, и двор... Дел невпроворот, перелопатить ещё всякой всячины...
Но Ксения задержалась...
Опять поехала в Ельцовку. А там под мелким дождем по двору бродит потерянная Аришка, глазки тревожные. Баба Дуся – на койке, одетая, с распущенными совсем не по старушечьи волосами. Ксения кинулась к ней, та хрипела, пыталась сказать что-то про Аришу, показывая на нее рукой.
Нашлась машина, и вскоре уже Ксения везла бабу Дусю в больницу.
– Дышите, дышите, баб Дусь! Только не теряйте сознание....
Пока ждали результатов рентгена, сидели в коридоре. Маленькая липкая ладошка отыскала ладонь Ксении на скамье, всунулась в нее и притихла. Ксения посмотрела на малышку, подтянула ее к себе на колени.
Так и сидели втроём, ждали вердикта врача мокрые и грязные – Ксения, на ее коленях девочка, а у девочки – серый котенок.
***
А пока для вас ещё рассказы: