Почему не удалось договориться с американцами о широком прокате советских фильмов в США

"Мы шли на многие уступки, чтобы организовать обоюдный показ картин. Ведь так много американ­цев верило в советско-американскую дружбу и стре­милось к ней... Но этого безусловно не хотели хозяева Аме­рики. Они не хотели видеть советских картин на экранах Америки, и наши переговоры зашли в тупик. Надежды на дружеское сотрудничество руши­лись...".

Читаем фрагмент из книги знаменитого кинорежиссера Михаила Калатозова "Лицо Голливуда" (М., 1949 год):

"Пока положение на фронтах мировой войны не определило с достаточной очевидностью сил вою­ющих сторон, пока не состоялся разгром немцев под Сталинградом, реакционные заправилы американ­ской киноиндустрии еще лелеяли надежду на пора­жение Советского Союза.

В связи с этим переговоры о создании советско-американской киноорганизации по вопросу проката советских картин в США и американских— в СССР носили пассивный характер.

Заправилы с большей охотой, чем с нами, вели переговоры с притаившимися представителями не­мецких фирм о создании американо-немецких кино- компаний в случае, если немцы выиграют войну. Эти переговоры велись через испано-франкистских посредников.

Но гибель фашистских армий стала очевидной и для торговцев фильмами. Тогда одна из крупней­ших кинокомпаний Америки, входящая в «большую восьмерку», изъявила желание начать переговоры с нами. Эта организация являлась дочерним пред­приятием крупной финансовой компании «Атлас корпорейшен», которая в свою очередь была дочер­ним предприятием Моргана. Таким образом, наш возможный партнер приходился финансовым пле­мянником моргановскому дому.

Как полагается но американским традициям биз­неса, был устроен ряд встреч в «Рокфеллер-центре» — небоскребе, где помещаются «уважающие себя» фирмы. К этому же рокфеллеровскому центру примыкает и лучший кинотеатр Америки «Радио-сити», арендованный нашим предполагаемым парт­нером. Он примечателен еще и тем, что архитектор, построивший это «чудо американского кино», по­кончил жизнь самоубийством от нищеты.

Традиционные встречи состоялись также на при­емах, где говорилось немало приятных слов, после чего переходили от шутливого американского раз­говора к бизнесу.

Все эти встречи и переговоры родили декларации о «добром» намерении американских кинодельцов показывать в СССР американские картины и в США — советские.

Дальнейшая судьба советско-американского кинообщества, по настоянию нашего будущего парт­нера, была передана юристам. Они должны были найти юридическую форму для нового общества.

Юрист в практике американских деловых отно­шений (и не только деловых, а и в любых иных, даже в вопросе карточного долга) — важнейшая персона в американском обществе. Американское законодательство, как и любое капиталистическое, дает возможность на каждую букву закона найти десять, обходящих этот закон. Роль человека, уме­ющего профессионально обходить законы, чрезвы­чайно велика. Не случайно президентами или гене­ральными директорами подавляющего большинства компаний, трестов, картелей и других предприятий являются юристы.

Примерно в течение полугола юристы изучали и обсуждали возможную «формулу жизни» советско-американского кинообщества и вырабатывали пер­вый пункт устава.

Первый параграф этого пункта гласил, что со­ветско-американская корпорация создается на обо­юдно-добровольных началах.

Второй параграф первого пункта устанавливал, при каких обстоятельствах возможно расторжение договора, то есть уничтожение корпорации, и на четырех страницах перечислялись все могущие встретиться случаи.

Таким образом, после первых же двух строчек о рождении шли четыре страницы смертного пригово­ра. Мы вынуждены были ждать и наблюдать, что же будет дальше. А дальше, примерно еще через два месяца, был написан второй пункт. Здесь речь шла о том, сколько американских картин будет показываться в СССР и сколько советских — в США.

Выяснилось, что американских картин должно показываться на всех экранах СССР 100—120 в год; относительно же того, сколько советских кар­тин должно показываться в США, была полная неопределенность.

Во-первых, нам заявили, что советские картины, хотя и очень интересные, но непонятны американ­скому зрителю, так как в них трактуются пробле­мы, связанные с социалистическим укладом жизни, не понятным американцам, знакомым только с ка­питалистическим укладом.

Говорилось, что советские картины разжигают ненависть к капитализму и это не по духу американцам. Далее приводился аргу­мент, что в картинах военного времени слишком жестоко расправляются с фашистами, а это не че­ловеколюбиво.

Говорилось также, что советские фильмы воспе­вают чувство коллективности, а это противоречит американским идеалам индивидуализма и частной инициативы.

И еще многое подобное говорилось. Потом был выдвинут следующий аргумент против показа со­ветских картин в США.

Нам сказали: — Ваша государственная система великолепна. У вас государство — хозяин, оно прикажет, и все восемнадцать тысяч кинотеатров будут показывать американские картины, а у нас с этим очень плохо. У нас частное предпринимательство. Потом у нас монополия, и мы никого не можем заставить пока­зывать ваши картины.

Мы спросили: — Но у. вас, нашего будущего партнера, сто во­семьдесят своих кинотеатров и вы контролируете еще тысячу чужих театров, почему же хотя бы в этих ста восьмидесяти не показывать наши фильмы?

«— Мы о удовольствием,— сказал американец,— только наши кинотеатры законтрактованы на пять лет вперед другими компаниями. И свои картины мы тоже должны показывать. На советских филь­мах мы прогорим — американцы к ним не привык­ли. Мы предлагаем следующий эксперимент: пу­стить советские картины сперва в количестве ше­сти-восьми в год на двадцати-тридцати второсте­пенных экранах. Таким образом, американский на­род постепенно привыкнет к ним.

— Сколько же времени он будет привыкать? — спросила советская сторона.

— О, это трудный процесс, это должно длиться годами. Это же вопрос психологии. Может быть, через три года, может быть, через пять. Американ­цы очень не любят иностранных картин.

— А как же до войны у вас шли немецкие картины?

— Но в Нью-Йорке около двух миллионов нем­цев! У нас много общего. Конечно, только в смысле моральном. Они любят семейный уют, и мы его любим... Если эксперимент пройдет удачно, мы обя­зуемся предоставить до трех тысяч кинотеатров советским картинам.

— Через пять лет? — спросил наш юрист.

Во всяком случае ранее ожидать трудно, все зависит от психологии масс.

В данном случае тенденция заправил кинемато­графии была очевидна: проникнуть на советские экраны как можно шире и выгоднее, а советские картины не допускать к демонстрированию в США.

Насколько хозяева американской кинопромыш­ленности препятствовали показу советских картин в США, говорит такой факт.

В Нью-Йорке наши картины демонстрировались в одном второстепенном кинотеатре «Стэнли», на­ходящемся в малопосещаемой части Бродвея, вдали от людных и модных кинотеатров. В «Стэн­ли» ходят простые американцы, рабочие, интелли­генты, все те, кому действительно близка дружба с Советским Союзом, кому дорога подлинная сво­бода своей страны.

Но вот к концу 1944 года у маленького кинотеатра «Стэнли» Бродвей оказался запруженным многочисленными зрителями, стремя­щимися попасть на советскую кинокартину «Ра­дуга». Казалось бы, эта прекрасная патриотическая картина, так понравившаяся американскому зрите­лю, имела все основания быть показанной боль­шему количеству зрителей. Президент Рузвельт узнал об успехе этой картины и пожелал ее по­смотреть. Картина понравилась ему, и президент высказал настойчивое желание, чтобы картину по­смотрело как можно большее число американских граждан. Рузвельт обратился к «Ассоциации про­дюсеров и предпринимателей», возглавляемой Хей­сом, и предложил показать «Радугу» миллионам американцев.

Предложение президента было встречено хозяе­вами американского кино заговором молчания. Прокатчики-монополисты блокировали «Радугу», и ома осталась в маленьком «Стэнли».

Когда перед войной в Америку приехал эмиссар Гитлера и привез уйму немецких картин, американские монополисты встретили его с радостью и предоставили все экраны Америки для фашистской кинопропаганды.

Многие из вершителей судеб Америки смотрели советские картины и похвально отзывались о них. Как правило, они всегда недоумевали, почему широкие слои американского народа не видят этих картин. Они даже возмущались и заверяли, что приложат все усилия, чтобы показать карти­ны советского союзника так же широко, как американские показывались в СССР.

И хотя среди этих людей были Томас Ламонт, Дональд Нельсон, Гарриман, Джонстон, Рокфеллер (млад­ший), Никколас и Джо Окенки, братья Уорнер, Хейс и другие — люди, которые в любой области амери­канской жизни легко добиваются желаемого, в этом вопросе они почему-то оказались «бессильными».

Херст тоже заинтересовался советскими картинами и захотел посмотреть «Фронтовые подруги». С лю­бопытством и большим вниманием смотрел он кар­тину, бросал одобрительные реплики и несколько раз в умилении подносил платок к глазам. Через несколько дней в его газете появилась большая статья о советских картинах. Эта статья громила советские фильмы за «красную пропаганду» и, как пример, приводила картину «Фронтовые подруги». Тогда нам стала ясна цена крокодиловых слез.

Мы шли на многие уступки, чтобы организовать обоюдный показ картин. Ведь так много американ­цев верило в советско-американскую дружбу и стре­милось к ней...

Но этого безусловно не хотели хозяева Аме­рики. Они не хотели видеть советских картин на экранах Америки, и наши переговоры зашли в тупик.

Надежды на дружеское сотрудничество руши­лись. Не добившись никаких приемлемых результа­тов, я возвращался из Нью-Йорка в Калифорнию.

По дороге со мной произошел следующий случай.

На американских железных дорогах принято для удобства сдавать в багаж все вещи. Это один из видов сервиса. Приехав в Лос-Анжелос, я отпра­вился получать свой багаж. Когда были выданы мои чемоданы, они оказались открытыми, а замки взло­манными. Содержимое было перевернуто — очевид­но, чья-то бесцеремонная рука шарила в моих ве­щах. Служащий, извиняясь, заявил, что это непо­нятное недоразумение и если что-либо пропало, то будет сейчас же составлен акт и железнодорожная компания через суд возместит убытки.

Сопровождавший меня носильщик спросил: — Вы иностранец?

Я ответил утвердительно. — Кто именно?

— Русский.

— Я так и подумал,—сказал носильщик.— По­добные истории уже не раз случались с приезжаю­щими советскими людьми. Зря вы заперли чемо­даны на крепкие замки,— вот они и взломали.

— Кто это они? — поинтересовался я.

— Мальчики из ФБР. Они, видимо, ищут улик для Дайса.

Замки на чемоданах действительно были необыч­ные, открывающиеся при помощи соответствую­щего подбора цифр.

— Да... Зря повесили секретный замок,— сказал носильщик, поглаживая изуродованный чемодан.

— Для чего же тогда существуют замки?

— Чтобы открывать их, а когда это трудно, то их взламывают,— ответил он.— Ведь чем крепче заперто, тем больше желающих открыть.

Буквально на днях в этом убедился сам президент нью-йорк­ской полиции. Он всегда хранил деньги в ящике обыкновенного стола, в своем кабинете. Чего ему бояться — президент полиции! Но ему захотелось запрятать их понадежнее: он купил сейф новейшей конструкции с автоматической сигнализацией, фо­тоэлементом, магнитными электрическими ключами и прочими новшествами. После того, как этот сейф был установлен в кабинете президента полиции, в центре Нью-Йорка, он был взломан и деньги похи­щены.

Так что вы не огорчайтесь,— утешил меня носильщик.— Разница только в том, что там бан­диты захотели посмеяться над президентом поли­ции, и это им удалось, а здесь кто-то намеревался скомпрометировать вашу страну, и это не удалось. А ваши секретные замки вешают только на детские копилки,—продолжал носильщик. — Ребенок быстро забывает комбинацию цифр и уже не может от­крыть замок, чтобы истратить деньги. Таким обра­зом, ребенок делается владельцем собственного ка­питала, а невозможность тратить его развивает в нем чувство! бережливости.

Я поблагодарил носильщика, обогатившего мои впечатления об Америке. Но этим не ограничилось для меня накопление житейского опыта.

Приехав с вокзала домой, у самого порога я встретил управ­ляющего домом. ...

— Здравствуйте! Скажите мне сейчас же — вы действительно честный человек или я ошибаюсь? Меня уверяли, что все советские люди антихристы и поэтому не могут быть честными. Почему вы ак­куратно платили квартирную плату и даже уплати­ли вперед?! Что это — притворство? Неужели вы действительно приехали в Америку, чтобы всех сделать нищими?

— Кто вам сказал такую ересь?

— Не спрашивайте!

— Тогда выспитесь — у вас белая горячка!

— Я не хочу спать, я хочу знать правду!

— Какую правду?

— Поедемте в машине, чтобы нас не подслуша­ли. Вы не знаете, что всюду, где бывают советские люди, стоят микрофоны, — шептал возбужденный управдом.

— Ну и. пусть себе стоят! Дайте мне отдохнуть от дорожных впечатлений, потом поговорим,— взмолился я.

— Нет, это необходимо сейчас же. Вы скоро уезжаете в СССР!

— Кто вам сказал?

— Мне все сказали!

Он бесцеремонно уволок меня к машине, и не успел я очнуться, как мы оказались в пути.

— Я за последнее время совсем разнервничался,— почти кричал управляющий.

— Что произошло, что вас мучает?

— Обещайте не делать из этого дипломатиче­ского конфликта, тогда я скажу. Меня вызвали в одно неподходящее место. Они потребовали, чтобы я сообщал им обо всем, что касается вашей жизни, вашей деятельности. Ваши разговоры. Вы по­нимаете?..

— Ну что же вас так расстраивает. Пожалуйста, рассказывайте им все.

— Позвольте! — закричал управляющий. — Но ми­стер Рузвельт уважает мистера Сталина, а мистер Сталин — мистера Рузвельта. Мы же союзники!

— Да, мы союзники!

— Почему же все это происходит, неужели нель­зя жить без этого?

— Спросите их.

— Я спрашивал. После этого они стали угрожать! Они пообещали привлечь меня к ответственности за времена сухого закона. Я им сказал, что закон не имеет обратного действия. Они ответили, что это устарелая точка зрения. Сейчас законы поворачи­ваются в любые стороны. Но я не дам никому их поворачивать. Я американский гражданин... — Я не дал им согласия и от­ветил, что вернусь только тогда, когда окончательно успокоятся мои нервы. Но теперь я совсем рас­строился. Прошу вас, скажите мне правду: дейст­вительно советские люди не намерены причинять Америке ничего плохого?

— Конечно, нет.

— И вы приехали с добрыми намерениями?

— Только с самыми добрыми.

— Почему же вы не захотели заключить контракт с американской киноиндустрией?

— Кто вам сказал это?

— Там же сказали... — в неподходящем месте! Они сказали, что Советы добиваются коммунизма в США, а все остальное — ширма.

Через несколько дней, поздно ночью, я проснулся от какого-то шума. Балкон моей комнаты выходил в сад. Двери были закрыты. За стеклом стоял чело­век. Он пытался открыть двери, это ему не удава­лось. Тогда он осторожно постучал. Я спросил не­прошенного гостя, что ему нужно. В ответ услышал хриплый голос управляющего домом. Открыв двери, я увидел итальянца, до самых глаз закутанного шарфом. Он объяснил свой маскарад зубной болью. Я хотел зажечь свет. Он не позволил.

— Меня заставили прийти чрезвычайные обстоя­тельства, — сказал он. — Сегодня днем опять вы­зывали и потребовали, чтобы я дал им ключи от вашего подъезда. Они, видимо, хотят произвести обыск квартиры. Они спрашивали, нет ли у вас антиамериканских картин или литературы. Они хо­тят вас скомпрометировать...

Я рассмеялся...

— Не смейтесь, я хочу вам добра. Мой брат был сподвижником Матеотти. Он всегда говорил: рус­ские самые добрые люди! Его убили самые злые — римские фашисты. Будьте осторожны — два года тому назад в Сан-Франциско произошел случай, похожий на ваш. Комиссия Дайса вела расследова­ние против одного профсоюзного деятеля. Как ни крутили, не могли установить ничего, компромети­рующего этого честного человека. Как-то утром он шел на работу. Неожиданно впереди остановился «Линкольн-континенталь» и оттуда вышла наряд­ная женщина. Она прошла несколько шагов и уро­нила боа из серебряных лис. Как воспитанный джентльмен, он поднял мех и обратился к даме, чтобы передать ей оброненную вещь. В это время он почувствовал, как стальные наручники сковали его руки. Его схватила полиция. Его обвинили в краже. Красивая дама подтвердила преднамерен­ность преступления, и его засадили в тюрьму на пять лет. Будьте осторожны, — закончил потомок римлян, — это ведь Аме-ри-ка!

Он исчез так же, как и появился.

Я не знаю, удалось ли организациям, оберегаю­щим «демократическую сущность» Америки, произ­вести тайный обыск моей квартиры. Меня это мало интересовало.

В день отъезда, перед посадкой на пароход, мои вещи подверглись такому таможенному осмотру, который стоил любого обыска. При этом, кроме таможенных чиновников, присутствовали какие-то люди в штатском. Но среди провожающих не было уже любезных фотографов, как во времена нашего прибытия на Аляску, а в наших сердцах не было больше иллюзий ни о «Белом клыке», ни о «городе грез». Вспомнились записки Марка Твена. Отрывок под названием «Кларк, сенатор от Монтаны», на­писанный в 1907 году. Марк Твен оказался прав: мы тоже увидели, «как люди ложатся в грязь и громко молятся долларам и владельцам дол­ларов...»

Я поблагодарил за гостеприимство.

Сирена троекратно прорычала «Прощай!», и ка­питан Зайцев повел наш корабль по курсу — Родина. ...

Мне стало жалко честных американцев, которых я встречал в этой стране.

Я покидал Америку, и ее монументальная статуя Свободы казалась мне иронией, ибо не она, а аген­ты тайной полиции встречают и провожают гостя на пороге этой страны" (Калатозов, 1949).

(Калатозов М. Лицо Голливуда. М.: Госкиноиздат, 1949).