ГЛАВА 20
Синоптиком кот оказался отменным – зима и правда выдалась снежная. Похожие друг на друга дни слились в бесконечную череду, но однажды я проснулась с ясным пониманием – ко мне кто-то придёт. С худом или с добром – я сказать не могла. Если у меня и есть дар, то точно какой-то куцый. Позаботившись о себе и о скотине, я накинула шубу и встала у ворот, не в силах заниматься обычными делами.
Не знаю, сколько простояла, но в конце концов они явились. Мои глаза всегда сильно слезились при взгляде на снег, но я видела их. Целая группа брела через поле – медленно, из последних сил. Маленькие люди тащили сани, опирались друг на друга, и моё сердце вдруг ёкнуло. Это были дети. Лишь впереди шел человек покрупнее. Я хотела броситься навстречу – слишком невыносимым было ожидание, но побоялась увязнуть. Беда пришла в мой дом из дома чужого подобно чуме.
– Щука? – я всмотрелась в лицо парня, не зная, можно ли верить своим глазам. Паренек, бывший в дружине Ивана отроком, раздался в плечах и заметно подрос, но детские черты ещё угадывались на сером измученном лице. Он молча кивнул. Дети смотрели на меня со всех сторон большими глазами и молчали. Только самые маленькие плакали.
– Позволь заберу, – я чуть ли не силой вырвала у него из рук младенца лет двух отроду. Паренек пошатнулся и схватился за столб у ворот.
– Ранили маленько, – пояснил он.
Мне столько нужно было у него спросить, но прежде следовало заняться раной. Я приметила девчушку постарше и двух пацанят, державшихся вместе – может быть, братьев.
– Ты, ты и ты. Всех веди к скотине погреться. Сами воды в баню таскайте, да печь топите. В избу ни шагу, пока сама не выйду.
Дети выглядели болезненно бледными и худыми. Грязные и голодные – никого не пущу в дом, пока не вымоются. Я боялась вшей и другой заразы как огня – слишком скудными были средства борьбы. Младшего ребятенка отнесла на кучу сена. Старшие присмотрят, если повезет. И бросилась к Щуке, так и стоявшему у ворот.
– Обопрись-ка, ну, иди, родной, иди, здоровенный какой вырос, посмотрите на него!
Путь до избы ещё никогда не казался таким длинным. «Парень просто устал смертельно, вот что», – думала я про себя. – «Не спал, наверное».
– Всех убили, Яга, – сказал он разборчиво, когда я остановилась перевести дыхание. – И родителей их, и воинов, и скотину. Избы пожгли.
Детей, должно быть, успели сховать или велели спрятаться в лесу – поди перелови в темноте. Да и не старались их искать, наверное – всё равно волки сожрут, или мороз прикончит.
– Вспомнил про тебя и повёл их сюда. Всех, кого удалось собрать.
– Молчи! Успеешь ещё рассказать, – одёрнула я его. Ступеньки крыльца остались позади и ласковое тепло натопленной избы окутало меня и раненного парня, вырываясь наружу облаком пара. Я стащила с него полушубок и уложила на лавку.
– Рана где? – настойчиво спросила я, похлопав Щуку по щекам. Тот молча прижал руку к боку и закрыл глаза.
– Глотни, – я поднесла ему к губам глиняную кружку.
– Вкусная клюква, прям как тогда, – очнулся парнишка, и у меня по щекам потекли горячие слёзы.
– Потерпи немного, – ответила я, стараясь не шмыгать носом. – Как тогда. Помню, что ты молодец.
Я разрезала и одежду, и грязную ткань, плотно обхватывающую живот, а потом долго отмачивала теплой водой, прежде чем приподнять повязку. В нос ударил мерзкий гнилостный запах, пришлось отвернуться, сдерживая рвотный позыв.
– Вылечишь такое, тетка Яга? – беспокойно прошептал Щука, и я уверенно сказала:
– Потрудиться придётся, но и не такое лечила. Ты славный паренёк. И впрямь воином вырос. Дети эти теперь всё равно что твои собственные, жизнью обязаны.
Слабая улыбка преобразила бледное осунувшееся лицо, а я с грустью подумала, что в этом мире люди слишком скупы на похвалу. В зияющей воспаленной ране виднелся багровый кишечник, но я снова сказала:
– Буду лечить, выпить отвар сможешь?
Не дожидаясь ответа, я стала перебирать свои травы, высушенные впрок. Семена болиголова были спрятаны далеко в глиняном горшочке с плотно замазанной крышечкой. Это растение, похожее на петрушку, здесь знали даже малые дети – матери учили не трогать и не пытаться делать из его стеблей дудочки.
Мне нужен был спирт, но его не было. Я растолкла семена в ступке, залила греческим вином и поставила греться на печь. Подумав, кинула туда корневище валерианы – перебить мышиный запах болиголова. Подсластила мёдом. Щука лежал в забытии, на лбу выступила испарина. Как он не свалился по дороге – одному Богу известно!
Снадобье уже остыло, но руки слишком сильно дрожали – так, что страшно разлить. Щука застонал, и сомнения исчезли.
– Выпей до дна, потом будешь отдыхать, – строго сказала я и поднесла кружку к губам парня. Тот глотал с трудом, но старательно. Оставалось только ждать. Сколько – я не знала.
– Я ног не чувствую, – беспокойно прошептал парень спустя время. Я спокойно кивнула и положила руку ему на лоб:
– Так и должно быть. Не бойся.
– Холодно как, – пожаловался Щука немного погодя. Я приподняла его и подложила подушку под спину.
– Ноги тебе попарить надо. Сейчас.
Я сама усадила паренька и опустила его стопы в ушат с теплой водой. Острым ножом отворила вены в области пятки, обтёрла руки тряпицей и села рядом. Я молилась только об одном – чтобы паренек потерял сознание, прежде чем действие яда распространится.
– Мама, – пробормотал Щука неразборчиво, уронил голову и перестал дышать. Я приложила пальцы к жилке на шее, пытаясь прощупать пульс, но измученный организм долго сопротивляться не смог. Рядом со мной остывало тело, переставшее быть человеком. А во дворе слышался плач детей и беспокойные крики растревоженной скотины.
Откуда только силы взялись! Выплеснула ушат полный крови и вернулась в избу. Замотала Щуку в одеяло и этот кокон поволокла прямо по полу на улицу. Полежит на морозе без погребения, только от зверья защитить надо. Снова метнулась в дом. Вещи покойного мужа лежали в сундуке, а среди них – бритва. Пламя свечи отразилось от металла, и я мысленно помолилась, чтобы лезвие по-прежнему было острым.
Над баней весело кружился, поднимаясь вверх, дымок. Я несколько раз вдохнула ароматный холодный воздух. Мысленно попрощалась с погибшим и вернулась к делам насущным – зашагала на скотный двор. Дети сбились в кучку на сене – только глазенки сверкали в полумраке хлева. Долго рассматривать их не стала, скомандовала без предисловий:
– Полушубки да шапки во дворе кидайте и все в баню.
Одна из девчонок помяла шапку в руках и тоненьким голосом спросила:
– А где дяденька Щука?
– Убила, – честно ответила я, и дети дружно заплакали – скорей не от горя, от страха. Только двое старших ребят понимающе переглянулись и опустили головы.
В бане заставила детей раздеться догола – для них не в новинку было мыться всем скопом. Какие это были тощие дети! Уродливо выступали ключицы и рёбра на контрасте со вздувшимися животами, у меня против воли заныло сердце. Я почти забыла, что такое голод, но у сельчан этот год выдался тяжёлым, а пока толстый сохнет – худой сдохнет.
– Говорят ты детей е-е-е-ешь! – зашелся вдруг в истерике мальчуган лет пяти. – Зачем мы сюда пришли-и-и!
– Молчи, глупый, – зашикали на него девчонки, заслонили собой. Я усмехнулась:
– Ем, не без этого, а как же! Только больно вы все костлявые. Откормить сперва придётся.
«На эту ораву уйдут все запасы мыльного корня», – досадливо подумала я, а вслух сказала:
– По одному подходите ко мне. Называйте имя и стойте смирно.
– Забава, – шагнула первой старшая из девочек. На руках она держала ребенка. – А как его зовут, никто не знает. Не говорит покуда.
– Его зовут Ждан, – прошептала я, завороженно разглядывая небольшое родимое пятно на груди у мальчика. Коричневая бабочка – я хорошо запомнила её, когда купала этого малыша вместе с Марьей.
– Он в собачьей будке прятался. Пёсика черного зарубили, а младенца не нашли, видно, тихо сидел со страху.
Я молчала. Мой трусливый Уголёк, как же так вышло, что ты не убежал?
– Тётенька, вы чего? – жалобно спросила Забава, и я поняла, что слишком долго сижу неподвижно, вперившись взглядом в одну точку.
– Зови меня Яга, – огрызнулась я, очнувшись. – Всем, кто хочет остаться, я обрею голову. Остальных не держу, Серому Волку тоже кушать хочется.
Дети снова дружно запричитали и заплакали, но старшие успокоили остальных – в знак траура это было допустимо. Волосы отрастут. Во всяком случае, никто не решил, что зимний лес лучше сумасшедшей бабы с бритвой в руках.
Я старалась запомнить их имена. Два брата, те, что были постарше прочих, походили друг на друга лицом и телосложением – широкие плечи и ноги колесом. Может, последствия рахита, а может, просто по наследству. Первуша и Богдан – сразу ясно, кто из них старший.
Плаксивого мелкого мальчишку звали Мяун – наверное, прозвище, а не имя. Так часто звали тех, кто поздно начал говорить. Две девчонки примерно того же возраста – Голуба и Дарёна. Вместе с маленьким Жданом – семеро.
«Хорошее число для сказки», – отрешенно подумала я, сжигая волосы в печи. Я обрила каждого ребенка – с порезами, больно и неумело. Не из бессмысленной жестокости, просто не знала другого надёжного способа избавиться от вшей. Теперь передо мной словно выстроились малолетние узники концлагеря – тощие и бритоголовые.
«Удружил ты мне, Щука, – мысленно попеняла я парню, чье тело уже окоченело на холоде без должного погребения. Потом спохватилась, добавила беззвучно: – Но знаешь, что? Можешь встать и сожрать мою печень, если я о них не позабочусь».
***
На Дзене выложен ознакомительный фрагмент повести (21 глава)
Приобрести электронную книгу целиком в удобном формате можно ЗДЕСЬ