Есть истории, мимо которых пройти трудно. Вот одна из них. Ниже – письмо женщины. Просто письмо.
🔺🔺🔺
Я живу одна, но так было не всегда. Мы жили с мужем ровно тридцать лет. За это время всякое бывало. Любовь сменялась на раздражение - мы даже развестись собирались, потом одумались. Сначала это было смирением с обстоятельствами – у нас был маленький Алёшка – потом смирение опять, незаметно, превратились в любовь. Это был наш ренессанс, говоря высоким штилем.
© Copyright: Александр Каширцев, 2024
Свидетельство о публикации №224072600037
Не ожидала, что любовь может длиться так долго, мы были на взлёте почти пять лет – всё выше и выше, иногда даже дух захватывало, когда с высоты нынешнего состояния вспоминала нас прошлых, тех, которые развестись собирались.
Потом огонь чувства притух слегка, но не гас очень долго. Кто поверит, что в сорок лет можно холить по улицам только обнявшись или взявшись за руки – и никак иначе.
Незаметно в доме установилась спокойная и приятная атмосфера, почти идиллия, когда ты заходил в дом и тебя отпускали все внешние заботы и проблемы, ты погружался в уют и негу, окутывавшую тебя почти физически.
Старший, Алексей, учился в институте, второй заканчивал школу, подрастала дочка. За Лёшу мы не волновались, образование он ещё в той стране получил, а за остальных волнительно – учат сейчас как попало и чему попало.
Теперь, задним умом я понимаю, что моя зацикленность на детях могла сыграть со мной дурную шутку – внимания мужу я стала оказывать мало. Меня с толку ещё могли сбить прекрасные отношения с ним. Сергей вообще человек не скандальный, я думала, что он довольствуется тем, что есть. Как потом выяснилось – это было ошибочное мнение.
Забыла сказать: в первый год нашей жизни, когда любовные страсти немного улеглись, он заинтересовался девушкой, одноклассницей, с которой повстречался случайно. Там ещё и не было ничего такого, но его мать, узнав об этом, устроила ему такой разнос, что он думать об этой девушке забыл.
Так вот, я детьми занималась, я мужу ведь кроме ласк, да поцелуев от меня ещё кое-что было нужно, а с этим у меня было туго – за день я так наламывалась, что падала в кровать и мгновенно засыпала. С дочкой мы намучались, с животиком её – она, как потом выяснилось, лактозу не переносила. И другие проблемы были, сын младший часто болел.
Муж в дочке души не чаял. Играл с ней, помню, постоянно и никому не позволял ей замечания делать. Балованная она получилась, это в школе сразу сказалось.
В постели, помню, горячий он был. Когда у меня ещё силы были, то всё складно получалось, а как начала уставать, то ему, конечно, не сладко было.
В той ещё стране огород у нас был. Сейчас бы дачей назвали, но куда там до дачи-то. Домик был небольшой, инвентарь там хранили и от непогоды прятались. Особого шику не было. Вдвоём ночевать можно было, а если с детьми – то и лечь некуда. Дети в огород не рвались – там работать надо было. Так что на дедов и на бабушек детей вешали, а сами – туда. Варений, да солений зато на всю зиму хватало, и нам и родителям нашим.
Муж любил шахматы. Первое время во дворе много играл, а потом стал в клуб ездить – там, говорит, игроки сильнее. Клуб – на другом конце города, подолгу там пропадал. Когда и вообще к ночи возвращался, поест – и спать уже пора.
На работе женщина одна знакомая, сказала, что видела Серёженьку моего в кафе с какой-то женщиной. Я говорю, мало ли с кем был, а она, отведя глаза, поведала, что третий раз его с ней видела.
Тут у меня сердце слегка заныло. Я про дни спросила и поняла, что эти дни с шахматным клубом совпадают. Вернулась домой когда, то едва его дождалась.
Покормила – не с голодным же говорить – и прямо спросила про шахматы, женщину и совпадение дней. Он затравлено на меня смотрел, пока я рассказ вела, потом краснеть начал, а речь-то не идёт. Врать он не умел никогда, через что с детства ещё имел проблемы. Вот и сейчас, что-то возразить хочет, а язык не поворачивается неправду говорить.
Махнул он рукой и рассказал всё. Рассказ длинным получился. Давно уже полюбил женщину, она его на десять почти лет моложе. Она одинокая, да до любви голодная была. Встречаться-то надо, вот он про клуб шахматный и придумал. Грудь у неё, выдающаяся, говорит.
Ох, ну и дурак же, чего жене мелет, будто хвастается. Мне все эти детали, которые он вывалил передо мной, в голову-то и ударили. Слушала его, слушала, а сама всё на батарею смотрю – облупилась она, надо бы подкрасить.
В себя пришла, когда его уже дома не было. Вытолкала взашей, все вещи в коридоре на пол попадали. Он и не сопротивлялся, а мне это ещё пуще ярости добавляло – била его всем, что под руку попадало.
Пришла в себя – сижу на кухне и скалку в руках держу. Неужели, думаю, я его скалкой приголубила? Тут у меня слёзы из глаз полились, будто краник открылся. Ни рыданий, ни звука какого нет – а только слёзы текут ручьём и не останавливаются.
Где, думаю, дочка? А она, умница, ушла в свою комнату и сидит там.
Тут слышу, дверь открылась и он вошёл. Сел на табуретку рядом со мной, молчит и на меня смотрит. А у меня слёзы прекратили течь. Я на него смотреть стала. Он пересел поближе, обнял меня и гладить по плечу начал. Говорит что-то, а я не слышу. Потом жалела, что ничего не услышала – он минут десять говорил без передыху.
Спать лёг на диване, ко мне не совался. На следующий день с работы – сразу домой. И так три дня. На диване спал не раздеваясь. Я ему как-то бельё свежее сунула, он только рукой махнул по привычке и не взял.
А на четвёртый день исчез. Ушёл на работу и не вернулся. Даже записки не оставил.
Уж как тяжело стало – словами не описать. Хожу и живу, как во сне. Всяко про будущее думала, но такого не ожидала. Это ведь он прошёл все опасные возраста, уже итоги скоро подводить надо, а он – вон что вытворять удумал. Что же я ему такого недодала, что он после тридцати лет жизни со мной на сторону ушёл? Хрен старый – а туда же! Хотя сейчас и шестьдесят – не старик, а ему до шестидесяти ещё шагать и шагать.
Хорошо, хоть дети старшие этого позора не видят – средний в другом городе учится, да и старшенький давно там же работает, одна Алёнушка смотрит на меня жалобными глазами и успокоить ласками пытается.
Помню, радовались, что дети пристроены– у нас-то в городе завод закрыли, ткацкий комбинат иностранщина какая-то выкупила и в другой город перевезла. Без работы многие сейчас маются у нас.
Прошёл месяц, а меня не отпускает. Сижу вечерами перед окном, в комнате свет не зажигаю, настроение – хоть волком вой. От него ни одной весточки. С собой ничего не взял, может из белья что-то, да одежда, которая на нём была. Ничего, думаю. Не голый ведь ходит, что-то, да есть.
Пришёл на второй месяц. Слышу, ключ в замке шебуршит, я прямо обмерла. Вошёл, а глаза прячет – стыдно ему. Сел, чай пьёт, хотела еду какую предложить – отказался, говорит не голодный.
Напился чаю и, не глядя на меня, говорить стал. Сроки, говорит, которые обещал, я выдержал, даже раньше пришёл. С той женщиной всё закончено. И больше ничего такого не повторится. Встал на колени и на меня смотрит.
Какие сроки, спрашиваю? Что ты выдержал, раньше чего пришёл? Он на меня смотрит не понимающе и отвечает, что говорил же тогда, на кухне, что хочет завязать с той женщиной и обещал сделать это за два месяца. Раньше, говорил, ему от неё не оторваться, сложно там всё. Сказал же, говорит, что уйду, все вопросы закрою и вернусь.
Тут до меня дошло, что этот его разговор был тогда, когда я его не слышала, когда мысли мои были далеко отсюда, в лодке Харона.
А он снова прощения просит и с колен не встаёт. Клянётся всем, что вспомнить может, что больше – ни-ни.
Я сижу, как дура и ничего ни сказать, ни подумать не могу. У меня всё внутри ледяное – и сердце и органы все и, главное, душа. Он говорит, а я сижу, молчу. Он говорит, а я молчу.
Тогда и он замолчал, наклонил голову и сидит, ждёт приговора. Оно, может, сердце и оттаяло бы у меня – не железная же я, ему время нужно, сердцу, чтобы отойти, но тут он снова заговорил. Заговорил про любовь нашу, лад в семье приплёл, детей начал вспоминать. И тут у меня кровь поверх льда пошла! Любовь нашу ему подавай? Семейные уютные вечера мне предъявлять надумал? О детях вспомнил?
А ну, говорю, выметайся отсюда. Чтоб духу твоего тут не было! Ещё что-то кричу, потом опять скалка в руках оказалась – далась она мне!
Он ничего не сказал, молча всё выслушал, взял в руки чемоданчишко свой, вышел в коридор, повернулся, поклонился мне и ушёл.
У меня внутри стало так же, как в первый его уход, даже хуже. Тогда-то он сам ушёл, а сейчас я его выгнала. После своего ухода он боролся с собой и вернулся. А сейчас… не знаю. Выходит, ушёл окончательно, видел, что я не шутила.
И стало мне ещё больней, я даже стонать начала от боли. Два дня пластом лежала, не кормила бы меня Алёнушка – и не ела бы ничего, не хотелось.
После трёх месяцев мучений села писать письмо сама не знаю кому. Написала. Прочитала. Половину сократила, где счастье наше с ним видно – именно его я и вспоминаю всё чаще и чаще теперь. Написала – и легче стало. Выходит, даже бумаге можно поведать боль и она утихает. Вот не знала раньше… Хотя раньше такой боли не было.
Выгнать-то я его выгнала, только думаю о нём каждый день. Сижу и вспоминаю. Ем, а он перед глазами. Спросила у дочки, не скучает ли она по папе, а она, простая душа, и рассказала мне. Он, говорит, всё время к ней в школу ходит. После уроков до дома провожает и говорит с ней, доченькой моей дорогой. Что же ты скрывала от меня, спрашиваю? А она отвечает: меня папа просил ничего тебе не говорить, сказал, что ходить ко мне не сможет, если ты узнаешь.
Вот такая у них с папой любовь. И как это я не разглядела?
Всю жизнь его любила и сейчас люблю не меньше. Несмотря ни на что. Вопреки всему. Даже после изгнания.
Неужели не вернётся?...
🔺🔺🔺
Есть иные ситуации, когда любимый человек уходит из семьи. С совершенно иной мотивацией, как,например: в рассказе "Жизнь семьи, перечёркнутая диагнозом"
Дорогие читатели! Если вам понравился рассказ, поставьте, пожалуйста, лайк. Подпишетесь – это может оказаться далеко не лишним.
