Друзья, в рубрике "Автобиографическое" обещала рассказывать вам о значимых моментах моей жизни, можно сказать, узловых, в которых произошло что-то значимое для меня и моего личностного становления и развития.
Это полезная практика, кстати, для любого человека - в потоке своей жизни вычленять такие важные моменты, анализировать, осмысливать их. Ведь именно из них тянутся ниточки судьбы, которую строим мы сами.
Один из самых первых значимых для моей жизни моментов - переезд из родительской квартиры в Новочебоксарске (родители мои - инженеры-химики, после Казанского химико-технологического института попали по распределению в молодой город, где бурно развивалась химическая промышленность, а завод ЧПО "Химпром" был градообразующим предприятием) в город родительской студенческой юности - Казань.
Ну, а теперь моя история...
Знакомство с общежитием
Железные койки с панцирными продавленными сетками, пара тумбочек, когда-то выкрашенных в цвет индиго, встроенные в стену больничные шкафы-пеналы нездорового серого цвета. Живой тараканий «ковер» на полу, постоянно меняющий конфигурацию. Бр-ррр. Мамочки!...
И – тишина, как будто мир надел бахилы. И разом онемел.
Застилаю постель, ложусь и прислушиваюсь к ощущениям. Чувство нарастающей пустоты в желудке. Это ощущение перебивает все остальные. У тетушки, которой мама поручила проводить меня во взрослую жизнь (то есть до ступеней университета) я только позавтракала. Бесконечный июньский день вместил в себя длинную очередь к столу приемной комиссии. Подачу документов. Предварительное собеседование из серии «что ты забыл на журфаке». Отважную тираду, высказанную непосредственно в лицо председателю Приемной комиссии: «Вы полагаете, что будущие студенты Казанского университета должны провести две ночи на вокзале?!" Общежитие предоставляли с понедельника, а я приехала в пятницу.
Официальное, круглое и усатое лицо густо покраснело. И вот семнадцатилетняя девочка без блата, протекции и с десятью рублями в кошельке везет кастелянше общаги заветную бумажку, в которой русским по белому написано: заселить в день обращения.
За окном дребезжащего трамвайчика проносятся незнакомые пейзажи. Ухо улавливает непривычные названия: Абжалилова, Аделя Кутуя… Ну, здравствуй, Казань!
...К чувству голода примешивается тревога: что впереди? Ради чего я оказалась в этом казенном тараканнике? В абсолютном одиночестве. В этой отчаянно кричащей тишине. Перед внутренним взором возникает смутная расплывчатая надпись: «кафе». Оно, кажется, совсем рядом с общежитием, буквально в двух домах. И наверняка еще не закрылось.
Встреча в кафе
…В кафе вкусно пахнет жареной курицей, но мои финансы находятся в жесткой конфронтации с обонянием. Приходится ограничиться чашечкой кофе, парой шариков пломбира в стеклянной, без всяких притязаний на эстетику, креманке и узенькой бледной полоской самого дешевого песочного пирожного.
Медленно втягиваю в себя еду, чередуя вкусы и температуру: сладко-горько, холодно-горячо. И тут в кафе входят двое. Лицо одного из них мне кого-то напоминает. А, ну точно - Александр Блок из учебника литературы. Вылитый – от разреза глаз до формы ушей. И облако волос в мелкое колечко.
"Блок" перехватывает мой изучающий взгляд, улыбается и тащит приятеля к моему столику…
- Куда поступаем? – его голос звучит тепло, дружественно, внушает доверие, располагает к разговору.
- На филологический. Точнее, на отделение журналистики.
- О! Сильный выбор! Там конкурс девять человек на место. Ты так уверена в себе?
- Не знаю. Казанский журфак – не предел моих мечтаний (какого лешего меня понесло рассказать о своих несбывшихся московских амбициях?). - Так что я воспринимаю этот город как утешительный приз (еще раз дура, чванливая дура).
Студенты ведут себя по-джентльменски. Заказали мне, наконец, эту жесткую поджаренную курицу (ее навязчивый запах не давал мне почувствовать себя сытой после своего тощего пирожного). Спросили, хватает ли мне учебников для подготовки к экзаменам. О чем-то шушукались у барной стойки. "Блок", я видела это, выиграл спор. И принес мне еще одну порцию мороженого с клубничным джемом.
...Потом мы лениво двигаемся к общежитию. Пахнет травой, остывающим асфальтом, цветущей липой и еще чем-то взрослым, непонятным, пока совсем чужим. Но уже неотвратимым.
- Так что у нас с учебниками? Гора к Магомету не ходит: нужны – сама поднимайся. – Голос у "Блока" равнодушно-вежливый. Человек дает понять, что готов выполнять свои обещания, но усердствовать ради какой-то сопливой абитуриентки не намерен.
Без всяких задних мыслей я шагаю за двумя чужаками, ставшими за последний час моими единственными знакомыми людьми (не считая усатое официальное лицо из приемной комиссии) в этом городе.
На каком-то этаже приятель «классика» откалывается.
Мы входим в комнату "Блока". Он включает свет. Голос по-прежнему сухой, нейтрально-доброжелательный:
- Вон полка, иди, выбирай, что тебе нужно.
- Спасибо.
Мои глаза скользили по корешкам книг, когда затылок обдала волна нехорошего предчувствия. Я услышала тихий всхлип запираемой на ключ двери…
Блицкриг
Он медленно приближается ко мне, прекрасный и ужасный одновременно – мужчина-охотник. В его темно-голубых глазах уже светится предчувствие быстрой, молниеносной победы. Серые зайки, подобные мне, годятся только для такого «блицкрига». Сопротивляться они не способны.
- Иди сюда, детка. Потом почитаешь. Дядя добрый, он тебе книжечку с собой даст. - В голосе зазвучали совсем другие, покровительственно-издевательские, нотки.
Его руки жадно скользят по моей шее, заправляют за уши завитки теплых, мягких волос. Свет гаснет. Охотник грубо хватает меня за подбородок, рывком притягивает к себе. В темноте его жадные губы находят мой рот и начинают пить из него мое доверие, мою детскую наивность, первый сладкий сок созревания… Мне страшно и больно. В его поцелуе нет ни капли нежности – только животное «хочу», только охотничье «умри»…
Я слышу звук расстегиваемой молнии на ширинке и собственный вскрик. Даже не вскрик, скорее, удивленный возглас. Совершенно человеческий, а не кроличий.
…Я не заплакала. Но в этот миг для меня резко закончилось детство.
Позже я миллион раз возвращалась в эту точку. Почему не попыталась убежать? Почему не заревела? Не начала просить выпустить меня из запертой комнаты? Почему не давила на жалость к жертве? Интуиция? Божий промысел? Крыло Ангела-Хранителя? Совершенно очевидно, что все эти сценарии были бы обречены на провал. Секундное замешательство - и продолжение "охоты". Ее следовало немедленно прекратить. Сейчас. Другого шанса уже не будет.
- Застегни брюки. Давай лучше поговорим. – Я не узнаю собственного голоса. Мягкий и властный, он мог бы принадлежать красивой женщине, обладающей чувством собственного достоинства и умеющей им распоряжаться. Но уж никак не мне. «Господи, не оставь..." - на каком-то периферическом изгибе подкорки… Перед охотником стоит совсем другая особа с абсолютно сухими и спокойными глазами, а не давешняя наивная абитуриентка.
"Блок" опешил. Присел на кровать. Потом встал, засуетился, хотел зажечь свет.
- Не надо. Пусть будет темно. Так лучше… Скажи, что бывает потом с охотником? Ну, когда уже нет объекта преследования? Когда перед тобой лежит, скорчившись и всхлипывая, твоя жертва – девчонка-абитуриентка? Тебе бывает противно?
Я делаю акцент на последнем слове.
- Откуда ты это знаешь?! Да, это ужасно противно – понимать, что ты раздавил человека в человеке, превратил его в козявку, подчинил своему инстинкту.
- Ты когда-нибудь любил женщину по-настоящему?
- Мне это сложно, ты пойми, я - чеченец. У нас особый менталитет. Мы не боготворим женщин. Мы берем их, когда захотим, на время. А когда надолго, на жизнь – покупаем…
- Купить можно покорность, но не любовь, не счастье.
В дверь постучали. Блок (он, вообще-то, Валера) открыл. Голос второго из кафешки:
- Слушай, будь другом. Поделись кайфом. Может, она и мне отсо...
...Резкий хлопок двери.
- Извини…
В этом «извини» слышатся живые человеческие нотки. Это почти победа. Почти - потому что дверь опять закрыта на ключ. А ключ - в кармане охотника. Или... уже не охотника?
Валера-Блок обхватывает голову руками:
- Блин, вот свалилась моралистка на мою голову. Всю душу перепахала. Хоть пшеницей ее теперь засевай. Где это ты научилась «сеять разумное, доброе, вечное», а?
- В детстве, в юности, наверное.. Но это долгий рассказ...
- А мы никуда не торопимся...
Дверь еще заперта. Равновесие шаткое, зыбкое. (Все хорошо. Дышим ровно. Без дрожи в голосе.)
Обхватив руками коленки, я сижу на его небрежно застеленной кровати и рассказываю о лагере «Юбилейный», в котором почти каждый вожатый играет на гитаре и умеет с одной спички развести костер. Где по вечерам собираются на отрядные «свечки» и каждый, по кругу, рассказывает, какого цвета для него был прожитый день и почему. Где с энтузиазмом строят творческие планы на следующий день, и начинают его с зарядки, выстраиваясь не по росту, а, скажем, по цвету глаз - от голубых до темно-карих. Где играют в ассоциации и поют пронзительно-грустные песни о расставании, стоя в «орлятском кругу». Где растет особое «юбилейное» дерево, на котором раз в год, 20 августа, в день рождения лагеря, появляются странные «листья» – открытки, сувениры, подарки… И кто-нибудь из вожатых громко объявляет, кому из ребят адресован тот или иной листок-подарок…
…Это была речь инопланетянки. В ней казались понятными отдельные буквы и даже смысл каждого отдельного слова. Но все это вместе обозначало какую-то абсолютно незнакомую – запредельную для понимания - реальность. Валера почти не дышал, боясь спугнуть видение… Рассказывая, я случайно коснулась его руки – она была сухая и горячая, как только что вынутая из костра головешка.
Валера сам открыл дверь. Мне даже не пришлось просить, намекать.
- Ты обязательно поступишь! – сказал он на прощание. – Ты не от мира сего. Особенная…
Мы расстались за час до рассвета. Валера проводил меня до первого этажа исторического крыла ("одна не ходи, у нас здесь опасно"), я прошуршала мимо сонной вахтерши в свое журналистское, поднялась на восьмой этаж, вошла в свою комнату, закрыла ее на ключ и, наконец, тяжело плюхнулась в скрипучую продавленную койку. Провалилась в полуобморок, но не спала до утра. Сердце било как молот по наковальне. Я вживалась в новую взрослую кожу.
Она уже никогда не будет такой прозрачной, нежной и тоненькой, как у девочки, которая приехала в Казань вчера...
Этот текст я написала в 2012 году. Он должен был стать первой главой повести о студенчестве "Взрослая кожа". Но мои одногруппники, прочитав повесть и узнав себя, резко возмутились и потребовали ее удалить. И я удалила повесть. Оставила лишь несколько глав, которые касаются только меня.
🧡 Татьяна Гольцман и мой канал Ноктюрн души на струнах жизни. Присоединяйтесь!