«Сознание – единственный «капитал», с которым рождается живое существо» (с)
«Любовь – единственный путь реализации «капитала»» (с)
Мари, почти обессилев и не осознавая до конца происходящее безумие, остановилась, обхватив из последних сил ствол дерева. Куда идти и что делать дальше, она не знала. Вокруг было всё серым, продолжал идти холодный ледяной дождь, не свойственный, во второй половине июля, даже для глубокой осени. Это был конец…
Мари – ласково называла на французский манер, модный в то время, её мама – было чуть больше 17 лет. Воспитанная с детства лучшим проявлением светского этика светской дамы, знала в совершенстве французский и немецкий языки – тоже неотъемлемое веяние того времени, правда, не охотно их используя в разговорах с мамочкой – её ласковое, пропитанное нежностью и любовью, обращение к маме. Наверное, в свои 12 лет Мари впервые почувствовала внутри какое-то новое рождение из чувств, ранее не знакомое ей. Словно первый весенний цветок, лепесток за лепестком, Мари наблюдала, как это что-то новое и всё более волнительное раскрывалось в ней. Со стеснительной скромностью, однажды, она решилась рассказать об этом мамочке. Та внимательно, будто сама вновь переживала то, что рассказывала юная дочь, выслушала Мари, обняла её и, по-матерински слегка поцеловав в лоб, сказала: «Это то, что всегда будет с тобой, даже когда ты повзрослеешь, и нас с папой, возможно, не станет. Оберегай это чувство и никогда не сомневайся в нём. И сердце тебе всегда подскажет». У Мари текли слёзы, она крепко-крепко обняла маму, чувствуя себя в этот миг самой счастливой дочерью.
Это был второй бал, который Мари ждала с таким нетерпением. И если первый в её жизни бал был чем-то абсолютно новым для неё, но предсказуемо неизбежным, так как все рано или поздно приобщались к этому светскому рауту, оттого страх первого светского появления был с лёгкостью преодолён девичьим любопытством и интересом. То ожидание второго, впервые так сильно перевернуло до этого спокойную и выдержанную жизнь Мари, когда дни превратились в минуты, а минуты беспощадно навечно застывали на стрелках часов, и каждый вздох в этой обжигающей сердце стихии был наполнен юными романтическими мечтами, что было сложно хоть как-то уложить в прежний уклад жизни столь ангельского создания.
Вальсу Мари учил её отец – дипломат в отставке, находившийся на царском обеспечении за успешную службу. Будучи на службе, отец не мог уделять двум старшим дочерям достаточно времени, поэтому к воспитанию Мари относился с особым трепетом, стараясь нагнать упущенное отцовское время и внимание.
Мари, конечно же, знала, что он будет и на этом бале. Она как сейчас помнила их первый танец, когда в ритме обычного вальса рождались только им двоим понятные движения чего-то неизвестного и страстного, унося обоих и вихрем переплетая чувства во что-то неразделимое и вечное.
Маэстро дал понять, что всё готово к началу. Оркестр взял первые ноты быстрого вальса, он подошёл к Мари, до последнего не подававшей, как и полагается светской даме, и вида от эмоций и чувств, переполнявших её будто вечность; галантно протянул ей свою руку, она с девичьей лёгкостью протянула в ответ свою…
В зал вбежал военный, явно высокого чина, что-то быстро сказал начальнику кадетского корпуса, после чего дал знак оркестру прекратить игру. Кадетов куда-то срочно собирали. В возникшей суете, он поблагодарил Мари за танец и сказал, что пренепременно, как только появится возможность, будет просить начальника корпуса и её отца о визите к ним в имение для знакомства, нежно поцеловал её руку и покинул с остальными кадетами зал. Спустя мгновение лампы освещения зала погасли, здание вдруг всё затряслось, сопровождая снаружи протяжным пронзительным гулом. Началась паника, все находящиеся в зале безудержно рванули к выходу. Мари впала в оцепенение – скоротечность событий и происходящее отказывались восприниматься за реальность. Словно в каком-то немыслимом сне, Мари бежала к выходу, сдерживая удары одичалой толпы, еще не подозревая, что у парадного входа, во всей этой нарастающей панике, она не сможет найти их кучера. Реальность сейчас казалась в сотни раз ужаснее самого страшного сна. На улице уже шёл холодный грязный дождь, крики людей и пронзающий жуткий гул смешались воедино. Мари схватила валявшуюся на тротуаре меховую накидку и побежала в сторону дубовой рощи, через которую шла дорога к их имению. Ужас, охвативший Мари, и инстинкт самосохранения полностью овладели ею. Земля, то и дело, тряслась под её ногами, огромные лужи грязи были везде…
Прижавшись к дереву, Мари, вся трясясь от холода и изнеможения, тихо рыдала. Сил уже практически не осталось. Идти дальше было невозможно – холодный ледяной дождь не прекращался, жижа грязи была уже по самый пояс. Сознание отсекало Мари от происходящего вокруг, возвращая её к себе. Она не заметила, как закрылись её глаза; как щемящие сердце страх и безысходность, будто с утренним пробуждением, сменились проживаниями чистой девичьей любви, полностью растворяя Мари в прикосновении вечности…
***
В канцелярии с прежней невозмутимостью, но с явно еле скрываемым восхищением, прозвучало: «С возвращением. Поздравляем, успели. Снова дальше без очереди?»