Ровно 30 лет назад столичные архивисты решили, что недостаточно только сохранять документальную память о прошлом – надо и самим включаться в процесс создания исторических источников.
Ведь вокруг нас живёт много людей, которые были участниками или свидетелями каких-то уникальных событий истории страны. Они своими глазами видели то, что не попало в документы, и это сохранилось лишь в их памяти.
Или даже если подобные события совсем не уникальны и речь идёт о вещах на первый взгляд обыденных. Эта обыденность кажущаяся: то, что для современников привычно, спустя пару веков вызывает острое любопытство потомков и желание узнать о минувшей эпохе побольше, углубиться в детали повседневной жизни предков.
Надо срочно собирать такие свидетельства прошлого, решили в «Мосгорархиве», пока эти очевидцы живы, пока их память ещё относительно свежа. Так родился проект «Голоса минувшего века». Был создан сектор инициативного документирования, сотрудники которого разыскивали интересных собеседников и записывали их рассказы на магнитофон или снимали на видеокамеру. Исследователи стали называть это «устной историей».
Одной из первых в списке тех, кого записали столичные архивисты, была 90-летняя Татьяна Ивановна Молодцова (в девичестве Маркина). Эта коренная москвичка прекрасно знала родословную своей семьи и могла часами рассказывать о жизни своей прабабушки, которая умерла в 1910 году в возрасте 104-х лет.
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ТАТЬЯНЫ МАРКИНОЙ (1904-2000 гг):
– В годы крепостного права прабабушка, её фамилия Старостина – была «комнатной девушкой» у князей Одоевских. Потом она научилась портновскому делу и обшивала эту семью и ещё семью графов Толстых. И когда крепостное право отменили, а крестьянам «дали волю», Одоевские помогли ей открыть швейную мастерскую. Сначала она работала сама, но вскоре расширила дело и наняла несколько мастериц. Прабабушкины кружевные кофточки были так хороши, что их стали продавать как привезённые из Парижа. В Пассаже тогда был такой «Французский магазин», вот там их и продавали.
– В каком Пассаже? Их ведь в Москве было несколько.
– А на Неглинке, в Пассаже Солодовникова, который был позади Большого театра. Во время войны туда попала бомба и здание разрушила. Сейчас на том месте остался небольшой скверик.
И мама моя – Вера Сергеевна Никольская, она 1883 года рождения – уже росла в более-менее культурной семье, в атмосфере любви к литературе, к театру, к музыке.
Её двоюродный брат Александр Иванович Никольский был актёром Малого театра, он потом взял себе псевдоним Сашин-Никольский. А дядя по маминой линии Александр Васильевич Никольский был очень известным композитором церковной музыки, регентом и профессором Московской консерватории. Написал несколько учебников по теории вокала, один из них так и назывался «Голос и слух певца».
Но когда мамин отец умер, семья осталась без средств.
Они не то, чтобы обеднели, но, конечно, стали на всём экономить. И маму отдали продолжать образование в женское училище для девушек из не очень состоятельных семей. В Москве тогда было два женских училища для богатых девушек – Екатерининское и Александровское, и одно Мариинское училище для небогатых на Софийской набережной.
Там её и встретил мой папа, Иван Петрович Маркин. Он был на пять лет старше своей избранницы.
Простой крестьянский парень, единственный сын в семье, а ещё у родителей было пять дочерей. Девчонок нужно вырастить, выдать всех замуж, а земли у них было мало, потому что земельный надел выделялся сельской общиной только на лиц мужского пола. Жили бедно, и после того как папа закончил два класса сельской школы и немного обучился грамоте, родители отдали его на работу в Москву, в дом угольщика.
Он там был вроде чеховского Ваньки Жукова: приглядывал за детьми, бегал в лавку за продуктами, топил печи, помогал по хозяйству. Столичная жизнь деревенскому пареньку понравилась, и когда он немного подрос, то ушёл от угольщика и пустился в самостоятельное плавание. Сначала работал у купца-мукомольщика Колосова. Там освоил торговое дело, и хозяин стал посылать его на ярмарки. Потом папа перешёл на работу в «Мукомольное товарищество Динг». Это макаронная фабрика в Замоскворечье и паровая кондитерская фабрика в Сокольниках.
Кстати, архитектором фабрики Динга был Александр Калмыков – тот самый, который построил все московские шоколадные фабрики: и "Эйнем" (Рот Фронт), и "Абрикосов" (Бабаевский шоколад).
У Иогана Динга папа быстро продвинулся по служебной лестнице и обучился бакалейной коммерции. Он был очень исполнительным и старательным служащим, научился грамотно вести бухгалтерию. Про таких людей была поговорка: "Честён да умён - два угодья в нём".
И когда он встретил мою маму, то уже работал не простым приказчиком, а комивояжёром в торговой фирме московского кондитера Щеглова. Ездил по ярмаркам, закупал товары для конфетной фабрики и для нескольких щегловских кондитерских магазинов. Фрукты, мёд, масло, патоку, орехи. Приходилось крутиться, искать товары качеством получше, а ценой подешевле. Нужно было хорошо знать предложение и спрос на рынке, быстро ориентироваться в меняющихся ценах…
ПРИМЕЧАНИЕ.
Удивительно, но до наших дней сохранились фантики от конфет, выпускавшихся на той самой кондитерской фабрике «Товарищество И.А. Щеглова и Компания».
Конфеты, разумеется, давным-давно съедены, да и сама фабрика снесена ещё в прошлом веке.
Была она, по сравнению с тогдашними кондитерскими гигантами «Эйнем» и «Абрикосов и сыновья», совсем крошечной, но вот поди-ж ты, обёртки от конфет этой фабрички дожили до наших дней. Да какие красивые они, эти фантики – сразу видно, не скупился господин Щеглов на дизайн своей продукции.
Но мы продолжаем рассказ Татьяны Ивановны Маркиной:
…И папа решил, что если он женится, то обязательно на москвичке, причём барышня должна быть из семьи, стоящей на социальной лестнице выше его. Чтобы дети были уже не бедными забитыми крестьянами, а получили бы приличное образование и достойное воспитание. Он долго искал в Москве подходящую невесту и наконец встретил мою маму.
– А где вы жили в Москве?
– Да там же, где была кондитерская фабрика Щеглова. Недалеко от неё. Сначала на Александровской улице, затем на Измайловском шоссе. Вся эта часть Москвы от Измайловского шоссе до самой Яузы именовалась Благушей. Сейчас от неё осталась только одна улица, она так и называется – улица Благуша.
Бедный был район, самая окраина, не город и не деревня. Здесь селились приехавшие в столицу на заработки крестьяне, поэтому и быт их был почти что деревенский. Эти «понаехавшие» занимались кустарными промыслами: кто мыло варил, кто шерсть мотал, кто платки расписывал, кто белье белил. У всех имелись сараи и хлевы, где были коровы, козы, лошади. И утром, помню, пастух идёт вдоль домов по Измайловскому шоссе и в рожок дудит – «Тру-ту-ту!», а хозяйки выводят к нему в стадо своих коров. Он их пас на поле возле Измайловской рощи.
Но у нас ни коровы, ни лошади не было. В двадцатом году, когда в Москве начался голод – он ведь не только в Поволжье был, в столице тоже много народу поумирало, дома вокруг нас стояли пустыми – так вот, мы тогда взяли козу, пасли её на лужайке возле дома, а на зиму ветки ей ломали про запас.
ПРИМЕЧАНИЕ.
Московский поэт и драматург Михаил Анчаров вспоминал об этом месте так:
«Я здесь родился и вырос. Время было голодное и тёмное. Благуша – текстильная, воровская, пацанская…»
Но это – тридцатые годы прошлого века.
А 110 лет назад эта восточная окраина Москвы была не воровской, а скорее, ремесленной. Ткацкие фабрики, кирпичные заводы, мельницы-мукомольни. И рядом с ними жалкие жилища рабочих, вчерашних подмосковных крестьян. Во дворах – сараи: дровяные, угольные, сенные. Курятники, коровники, конюшни. По утрам общественный пастух собирал по дворам скотину и гнал стадо в Измайловский парк – пастись.
Границами Благуши были: река Яуза с запада и окружная железная дорога с востока. Вольная улица с юга и Малая Семеновская с севера. Центром района была Семёновская площадь. Был здесь свой водоём – Хапиловский пруд – и два кладбища.
Во второй половине прошлого века старые постройки были снесены и заменены многоэтажным жильём. Там, где ютились московские ремесленники, поднялись кирпичные сталинские, а затем панельные хрущевские дома.
Но если неторопливо прогуляться по дворам где-нибудь в районе Измайловского шоссе, Соколиной горы или проспекта Буденного, то взгляд ваш нет-нет, да и выловит среди нагромождения типовых многоэтажек чудом сохранившийся домик с осыпавшейся штукатуркой и полуистлевшими рамами в окружении таких же старых тополей и лип.
Вот она – подлинная Благуша, московская Атлантида!...
У Татьяны Ивановны было две сестры и пять братьев. Одним из них был художник-авангардист Сергей Маркин.
В 1911 году – то есть, примерно в то время, которое описывает Татьяна Ивановна – он стал посещать воскресные классы при Императорском Строгановском художественно-промышленном училище – там готовили талантливых мальчишек к поступлению в это высшее учебное заведение. В 1916 году Сергей поступил туда на первый курс.
Парень обладал буйным нравом, характером был похож на Маяковского, которого считал своим кумиром. В среде художников он был необыкновенно популярен, остр на язык и всегда говорил собеседнику в лицо то, о чем думает. Маркин работал в разных стилях и мог переключаться с живописных природных пейзажей в духе французских импрессионистов к психологическим портретам, а затем –к супрематическим изображениям современных городов. И в каждом жанре он создавал очень интересные работы.
Осенью 1941 года художник ушёл добровольцем в народное ополчение. Перед уходом на фронт он уничтожил 27 своих самых лучших картин, опасаясь, что его живопись может по тогдашним понятиям «за формализм» принести беду семье.
В январе он прибыл на фронт и почти сразу же был тяжело ранен. Скончался в феврале 1942 года в полевом госпитале и похоронен в братской могиле у деревни Середа на западе Московской области.
Его картины и рисунки хранятся в Государственной Третьяковской галерее, Вологодской областной картинной галерее, Орловском музее изобразительных искусств, Стахановском историко-художественном музее, Чувашском государственном художественном музее, Донецком художественном музее, Государственном музее искусств Грузии и в частных собраниях.
На этой небольшой картине Сергей изобразил соседний двор. И, глядя на неё, мы продолжим разговор с сестрой художника:
– Татьяна Ивановна, а где вы учились?
– Сначала в городском начальном училище, а потом в частной гимназии Гронковской недалеко от Земляного вала. Туда ходила от Благуши конка, потом вместо неё пустили трамвай, а после революции, когда транспорт не ходил, я добиралась до гимназии пешком. Семь километров в одну сторону, семь в другую. Все башмаки стоптала и, помню, сама их целый вечер чинила (смеётся)...
– А духовная жизнь? Всё-таки мама была из культурной семьи, привыкла много читать, наверняка ходила к двоюродному брату в Малый театр на спектакли.
– Ну что вам сказать? Мы же жили небогато, книг много не могли себе позволить купить. Но мамина сестра работала горничной у господ Крестовниковых, которые выписывали много газет и журналов. И после того, как они их все прочитают, собирала эти журналы и приносила нам.
Каждый вечер вся семья рассаживалась в большой комнате, где горела керосиновая лампа «молния», и мама читала нам вслух. Например, газету «Московский листок», где печатались всякие рассказы из русской истории. Внимательнее всех, просто затаив дыхание, слушал наш папа. А мы с братьями наутро играли в эти «старые времена».
Мама старалась, чтобы мы и театры тоже посещали. Правда, на частые походы туда денег не было, и мы ходили в городской Народный дом, где смотрели пьесы Островского, спектакль «Крошка Доррит» по роману Диккенса. Замечательные были постановки!
Причём, билеты в Народный дом мы, дети, покупали за свои деньги. Папа нам «платил жалованье» за хорошие отметки. И маму мы водили на спектакли как бы за наш счёт. Правда никогда в тамошнем буфете не покупали в антракте всякие вкусности – на это денег уже не хватало, и мы ели то, что захватили из дому. Всякие пирожки в пакетиках приносили, пристроимся где-нибудь в уголке – и лопаем их с удовольствием.
Этот Народный дом после революции был перестроен и стал называться Домом культуры Московского электролампового завода. А затем здесь был знаменитый Телевизионный театр на площади Журавлева, где проходили все КВНы.
– Татьяна Ивановна, а как вообще питалась ваша семья? Мне очень интересно знать, из чего состоял повседневный рацион рядовых москвичей.
– Как питались? Да никаких особых разносолов мы не знали. Осенью покупали несколько мешков картошки и пару мешков капусты. Капусту рубили и заквашивали на зиму. С первыми морозами покупали несколько тушек поросят, битую птицу: кур, гусей. Вешали их на верёвках в сарае – и до весны всё это на морозе хранилось. А чтобы крысы не спустились со стропил и не погрызли мясо, знаете что делали? Вешали поперёк верёвки такой большой жестяной конус или старое проржавевшее ведро - крыса до него добирается, но дальше спуститься не может, соскальзывает и падает на землю. Как говорится, голь на выдумки хитра! И никакого холодильника не надо.
А, остальные продукты покупали в бакалейной лавке: муку, масло, сахар, соль. Два раза в неделю пекли дома хлеб, это считалось выгоднее, чем покупать в булочной.
Папа по своей крестьянской привычке был очень бережлив и, что называется, «умел считать копейку». Он меня учил: «Не бери ты, дочка, в лавке по полфунта сахара сегодня, да по полфунта завтра. Сегодня проныра-приказчик чуть обманет, да завтра чуть – вот и выйдет через полгода, что он тебя на целый пуд обжулил!»
Кое-что из продуктов папа приносил с кондитерской фабрики. Там была такая лавочка для своих рабочих, где продавали брак. Допустим, поломался бублик или кулич чуть-чуть подгорел с одного бока – их не в продажу отправляют, а в эту лавочку. Стоили они здесь раз в пять дешевле, чем в обычных магазинах.
Или конфеты. Тоже папа приносил, если те были немного помяты. И всегда заставлял меня их дегустировать: «А ну-ка, дочка, угадай – из чего эта конфета сделана, какая там начинка, какой фрукт у неё внутри».
ПРИМЕЧАНИЕ. В 1913 году в Москве были такие цены:
При этом заработная плата рабочего на фабрике колебалась от 9 до 48 рублей в месяц. Служащий среднего предприятия (например, рядовой бухгалтер) имел жалованье до 75 рублей в месяц.
На фабриках, имеющих более 100 рабочих, еще с 1898 года вводилась бесплатная медицинская помощь, охватившая 70% общего числа фабричных рабочих.
С 1903 года предпринимателей обязали выплачивать пособие и пенсию потерпевшему или его семье в размере 50–66% содержания потерпевшего.
Законом от 23 июня 1912 года вводилось обязательное страхование рабочих от болезней и от несчастных случаев. Российское социальное законодательство уже к 1912 году было одним из лучших в мире - это признавал даже президент США Тафт.
Непрерывно улучшались и жилищные условия рабочих: к 1913 году более половины рабочих семей в городах арендовали отдельные квартиры, причем на оплату аренды тратилось не более 20% семейного бюджета, и работал как правило один глава семьи.
С 1908 года был взят курс на всеобщее обязательное начальное образование, и к 1917 году им было охвачено подавляющее большинство детей школьного возраста в Европейской части России. На 1918 год планировалось введение обязательного среднего образования. Но уже в 1916 году грамотных призывников было более 70% — больше, чем, например, в Рабоче-крестьянской Красной Армии в 1927 году.
В 1913 году золотой запас России на 100 % покрывал бумажные деньги. Покупательная способность конвертируемого рубля оставалась незыблемой и в военное время, превратив его в одну из основных мировых валют.
Темпы роста российской экономики на протяжении четверти века превышали развитие всех других европейских стран: 8 % в 1889–1899 годах и 6,25 % в 1900–1913 годах.
За двадцать лет правления Николая II-го население Империи возросло более чем на 40%; естественный прирост превысил три миллиона человек в год.
В 1913 году известный французский экономист Эдмон Тери произвел всестороннее обследование народного хозяйства России, итоги которого были опубликованы в виде подробного статистического доклада.
Основной вывод был таким: “Если дела европейских наций будут с 1913 по 1950 гг. идти так же, как они шли с 1900 по 1912 гг., — Россия к середине текущего века (если там не произойдёт никакой революции) будет господствовать над Европой, как в политическом, так и в экономическом и финансовом отношении”.