43 подписчика

Мемуары Арамиса, Глава 399

3 августа 20243 авг 2024

7 мин

Глава 399

Когда Филиппу доложили о том, что Принцесса Генриетта больна, он обеспокоился, но не слишком, полагая, что это – обычная женская мигрень. К сожалению, она, болела всерьёз, и болезнь её, по-видимому, была смертельной, но ей ещё не суждено было умереть – не в этот раз.

Генриетта Анна Стюарт приходилась близкой роднёй обеим правящим династиям, французской и английской. Она была дочерью Карла I Стюарта и Генриетты Марии Французской. В дни тяжёлых испытаний для Англии она укрылась от житейских бурь у французских родственников. Полагая, что после казни её отца, Карла Английского, английская династия уже никогда не восстановится на престоле, кардинал Мазарини считал её матримониальные перспективы ничтожными, она проживала при французском дворе почти из милости. Но, как я уже отмечал, жили они со своей матушкой при этом на широкую ногу, и обходились казне Франции недёшево. Предприимчивость Атоса и д’Артаньяна в совокупности содействовали возвращению трона Англии сыну Карла Английского, Карлу II. Сестра правящего Короля Англии сразу же стала привлекательной невестой, за счастье сделать её своей супругой могли бы поспорить лучшие женихи Европы. Успешная внешняя политика Мазарини обеспечила брак Филиппа Орлеанского с Принцессой, в которой сам Филипп с детства привык видеть всего лишь кузину. Генриетта была остроумна, игрива и недурна, что в совокупности делало её всеобщей любимицей. Она прозывалась Минеттой, Кошечкой, Котёнком почти официально, хотя, разумеется, совершенно официальный её титул был Мадам, то есть жена Месье, младшего брата Короля. Мадам флиртовала с графом де Гишем, к которому Месье вовсе не ревновал, но ей этого воздыхателя было мало, она не без основания желала бы повелевать всей мужской половиной двора, включая самого Короля. Ей удавалось это с переменным успехом, Месье неизменно жаловался Королеве-матери, и пока она была жива, ей удавалось сдерживать напор страстей Людовика IV, однако случилось так, что сначала Ла Вальер, а затем и другие фрейлины Мадам порой увлекали Людовика намного сильней, чем сам Мадам. В этой обстановке Людовика тайно сменил Филипп. Он поплыл по волнам любви, впитывая флюиды галантности с восторгом и наслаждением. Увы, после того, как он почти всю жизнь провёл в каземате Бастилии, он не мог быть другим, не мог не наслаждаться каждым днём, когда имел полную возможность не только получать удовольствие от созерцания прекрасных дам вокруг себя, но, как вскоре с удовольствием выяснил, у него были и гораздо большие возможности, и права получать от этих дам всё или почти всё, что он соблаговолил пожелать, не испрашивая даже на то разрешения, но пользуясь собственным правом, правом главного владельца.

Так садовник сколь угодно высокого вельможи может себе позволить срезать любую розу, которая ему понравится, хотя делает это крайне редко, или почти никогда. Ведь садовник, как считается, обладает художественным вкусом, и он на любую розу может указать как на неуместную в данном месте в данное время, срезая её, он убеждает всех, что улучшает общий вид сада. Даже сам вельможа никогда не покусится на безусловные права садовника определять, какие именно розы следует срезать, а какие ни в коем случае нельзя срезать, но надлежит оставить на своём месте. Точно так и Король, был садовником в Божьем саду прелестных цветов при дворе, именуемых галантными дамами, то есть дамами, не связанными брачными узами, или связанными, но не настолько крепко, чтобы их нельзя было бы на некоторое время ослабить, чтобы в этот тесный кружок не вошел бы третий правообладатель в лице Короля, который тут же становился бы главной вершиной этого любовного треугольника. Если Людовик XIII, войдя в семейный круг герцога де Люиня больше претендовал на внимание самого герцога, а не на его супругу Марию, будущую герцогиню де Шеврёз, то Людовик XIV, как мужчина наиболее верно сориентированный в этом царстве чувств, вовсе не интересовался мужчинами, сколь бы очаровательны они не были, зато к дамам он проявлял чрезвычайный интерес. Не буду напоминать многочисленных племянниц Мазарини, которые почти все удостоились его чрезвычайно пристального и благосклонного внимания, и в порядке очереди имели полную возможность предоставить ему высшие доказательства своего глубочайшего почтения. Филипп, примеривший на себя не только пост и одежду, но практически и самоё кожу Людовика, в действительности стал первым ловеласом при французском дворе, полностью заменив в этой области Людовика, делая это настолько естественно, что никому и в голову не могло бы прийти, что на троне сидит другой человек, ибо нравы он проявлял точно такие же, как и его брат-близнец.

Потому болезнь Мадам не слишком занимала его воображение. Бедняжка Генриетта Анна была несчастлива в своей женской судьбе, и любая другая женщина предавалась бы унынию и отчаянию вследствие того, что за всё время брака у неё было четыре выкидыша, одна мертворожденная дочь, сын Филипп Шарль, проживший чуть менее двух с половиной лет, и две дочери, которым Судьба позволила дожить до взрослых лет.

Старшая дочь, Мария Луиза, родилась 27 марта 1662 и умерла в возрасте чуть менее двадцати семи лет. Мадам не дожила до её смерти, Господь избавил её от переживаний по случаю ещё и этого несчастья. Последней дочери, Анне Марии, ещё только предстояло родиться в 1669 году. В то время, о котором я здесь пишу, она совсем недавно потеряла ребёнка вследствие выкидыша, и ей ещё только предстояло родить мертворожденную дочь. В перерывах между неудачными беременностями она плясала и скакала на коне верхом. Быть может, если бы она воздержалась от этого, она оставила бы после себя больше жизнеспособного потомства.

Итак, когда Филиппу доложили о болезни Мадам, он почти тотчас выбросил её из головы, и все мысли его стали вращаться вокруг образа Катерины Шарлотты, сестры графа де Гиша, Принцессы Монако. Ей предстояло родить, и она дала понять, что после того, как она оправится от родов, она бы хотела вернуться к вопросу дружбы с Филиппом не так, как дружат дети, а так, как дружат молодые люди противоположного пола, называя это дружбой лишь для того, чтобы скрыть свои истинные намерения, которые у обеих сторон совпадают, но каждая из сторон стесняется раскрыть. Однако, Природа-мать всегда берёт своё, она подсказывает язык, которым удобнее разговаривать влюблённым, и в этом языке гораздо больше жестов, чем слов, и жесты эти чаще всего парные. Ах, моя пора, когда я в совершенстве не только владел этим языком, но и с успехом употреблял его, уже давно прошла. Для меня политика значила важней вздохов и первых признаний, но не таков был Филипп. Он, казалось, забывал, что главное в его жизни – не потерять Королевство, для него, как я опасался, открылись возможности личного счастья настолько широко и глубоко, что в жизни его уже почти не оставалось места ни для чего другого.

Наблюдая всё это и со стороны, и в непосредственной близости к трону, я всё больше убеждался в том, что для столь опасно погруженного в удовольствие Короля, каким был Филипп, даже такой негодяй как Кольбер был весьма полезным лекарством, как иной раз бывает полезна кора ивы или иная горечь для человека, страдающего желудком. Я понял, что Филиппу надо больше и глубже погружаться в государственные дела, и меньше времени и сил уделять делам галантным.

Да, у нас уже существовало Министерство развлечений! Меня это убивало. Но господин Кольбер умел не только не наносить ущерба казне этими развлечениями, но даже извлекать из них пользу, сделав королевские праздники ещё одним источником доходов, и источником весьма неплохим! Положительно с Кольбером следовало подружиться!

(Продолжение следует)