Выражение - поговорка, родившаяся буквально на наших глазах. Ведь поговорка - это миниатюра с двумя смыслами, прямым и переносным.
Прямой в данном случае - это запрет на вторжение в чужое духовное пространство, имеющий силу закона. А переносный? Это попытка приподняться над окружающими, внушая им мысль о своей особой духовности, недоступной быдлу, иностранцу, иноверцу, атеисту ... (нужное подчеркнуть). Словом, этим самым и окажетесь, если вам покажется нелепым купание в парандже или причащение младенца.
Вот что может означать полное облачение (длинное платье и никаб) уборщицы в нашем фитнес-клубе? Или в женской бане (и такое видела). Только одно: "Вы тут все - дамы облегчённого поведения, а я - честная! Даже волосы покажу только мужу!"
А что наши писатели? Касались ли темы, когда статьи за это самое "оскорбление" были нешуточными? Уголовными? Да, но думали ли они о "статьях"?
Вот "Преступление и наказание". Жизнь завела героев в тупик (у каждого свой). Но у Раскольникова ориентир - Наполеон, у Сонечки - Христос. Девушка сама себе не может простить своего заработка, но ей надо кормить младших. Каждый день, а не раз в месяц с получки.
И что же ей говорит Родион, такой, с её точки зрения, приличный-образованный? Что скоро и её младшая сестра Полечка пойдёт на панель! Сонечка в ужасе: "Нет, нет, бог не допустит этого!"
- Да может, бога-то и вовсе нет!
Думается, здесь всякий окажется на стороне Сонечки. Просто потому что Родион пытается добивать лежачего. И то, что он "лежачий" и сам - не оправдание.
А одна из самых знаковых сцен у того же Достоевского - разговор Ивана с Алёшей в "Братьях Карамазовых". Автор словно наделил двух героев двумя сторонами своей собственной натуры: у Ивана - логика, у Алёши - душа. И когда Иван разворачивает ... нет, не живописное полотно мирового зла, а "просто" газетный очерк о помещике, который убил ребёнка на глазах его матери, он рассуждает вполне логично: одно оправдание для бога - то, что его НЕТ. Но если бога нет - значит, всё позволено?! Что, брат возражает? Не всё? А что же делать с этим помещиком?
- Убить.
Достоевский это произносит устами Алёши. Не был Фёдор Михайлович непротивленцем - всепрощенцем. Знал, что всепрощение - дело бога, а дело человека - справедливость. Убить убийцу - нормально.
И всё равно читатель видит, что братья говорят на разных языках, думают о разном. Иван - об отношениях между людьми - существами, порочными по природе. Если не внушить им мысль о внешнем ограничителе - съедят друг друга. Значит, не будь "ограничителя" - его стоило бы выдумать.
А для Алёши люди по природе добры, зло между ними - уродливое исключение. Которое можно истребить. И даже нужно.
Вот и думай, читатель, кто из них "более революционер".
При желании герои Достоевского могли бы оскорбиться, но такого желания у них не возникает. Им хочется друг друга ПОНЯТЬ.
Едва ли не единственный рассказ именно об оскорблении чувств - это небольшая новелла "В степи" Вересаева. Это уже начало 20 века.
Косцы в приазовских степях всегда хорошо зарабатывали, но выдался засушливый год - и пришлось возвращаться ни с чем. По выжженной степи пешком. Без денег. Многие пытаются заскочить в поезда, и кондукторы уже устали скандалить с этими зайцами. Махнут рукой да и скажут: "Будь человеком, выйди на следующей станции, а то нас проверяют". Но вот мужик затравленно забился в угол вагона: "Не могу выйти, ногу повредил!" И в самом деле... А всё равно через два перегона высадили. Побрёл, опираясь на палку. И повстречал кругленького-сытенького-весёлого странника в подряснике. Вдвоём идти? Он готов, но чем странник занимается?
- Со святым припасом хожу! Пошли в деревню, на ужин заработаем, только ты молчи, будто немой. Я за двоих говорить буду.
И раскладывает в деревне образки, свечки, ракушки якобы с Мёртвого моря (в Одессе набрал), на ходу сочиняет, что Богородица обещала немому Никите "по вере его" - три года ещё молчать будет, потом заговорит. И пускается в рассуждения о праведности святых и человеческих грехах. Очень хорошо говорит, проникновенно, и рассказы (этакие сказочные вариации) занимательны. Но всё же, почему ТАК увлечённо слушают?
А разве непонятно? Редкий православный священник что-то рассказывал, обычно ограничивались службами на языке, едва понятном. А другой духовной пищи в этой глуши просто не было! Даже получая такие крохи, селяне почувствовали себя людьми...
А что творилось с Никитой?! Он и забыл, что надо прикидываться, то есть лгать, он слушал вместе со всеми, и вот уже в ликах икон ему виделась "глубокая, страшная жизнь", в безмерном покаянном ужасе дух его рвался к небу - и не смел подняться. Как он озлобился, скитаясь по Степи! Голод и унижения сделали своё дело, но ведь страдал он ради одного себя - а это так мелко, так стыдно... Ничто не приподнимет его над землёй, как этих угодников.
Но вот, село позади, и весёлый странник пересчитывает выручку. И от продажи "святого припасу", и те копейки, что ему дали на свечки, которые он обещал поставить на Соловках. И целая торба продуктов! Давай, Никитушка, делиться!
Никита словно очнулся. Ему СТЫДНО.
- Вот что... тебе одна дорога, мне другая. Прощай.
Странник силится понять, в чём дело. Понял, расхохотался заливисто: его спутник и в самом деле ВЕРИТ?!
- Да ты... дура! Дура деревенская!
С каким наслаждением Никита размахнулся - и больно, крепко шарахнул в лицо, с дикой радостью ощутив, как хряснул под кулаком нос его спутника!
И зашагал, не оборачиваясь. Тяжело опираясь на палку.