Перечитываю между делом сборник рассказов и повестей Лескова и диву даюсь, насколько это своеобразный, прямо русский талантливый человек. С присущими русскому талантливому человеку воспарениями духа, прозрениями и заносами. К сожалению, некоторые из его произведений, особенно исторического плана, довольно дидактичны (напоминают упражнения Брюсова «из прошлой жизни»), не свободны от морализаторства и явно уловимого начетнического духа. Которого не смогли избежать и сами Лев Николаевич, ударившись на склоне лет в богоискательство. Помогло ли это его душе? Верю, что помогло. Но в литературном плане его позднее творчество стоит не вровень с произведениями, принесшему ему мировую славу. К его мнению Николай Семенович, судя по их переписке, явно прислушивался.
Критиковать мне творчество Лескова, признаться, совсем не хочется. Во-первых, критиковать, вообще, не трудно, тем более такого искреннего и душевного писателя, как Лесков. Искреннего писателя, пишущего «от души», гораздо проще поймать на каких-то несообразностях, чем того, кто пишет «от головы». Поди поймай на чем-нибудь того же Набокова. Замучаешься, как говаривал наш набольший, пыль глотать. А во-вторых, если бы мне предложили назвать трех самых любимых и почитаемых писателей, я немедля ни секунды назвал бы Гоголя и Лескова, а над третьей кандидатурой сильно призадумался бы. Поэтому лучше остановлюсь на тех рассказах, в которых автор очень органично и трогательно, не отклоняясь в наставительный тон, помогает нам немного отвлечься от рутины и взглянуть на собственную жизнь со стороны. Может быть даже взглянуть на собственную жизнь со стороны глазами праведного человека. А такие люди, по мнению Лескова, жили когда-то на русской земле. Возможно, они и доныне не перевелись.
Начнем с коротенького рассказа «Томленье духа» с подзаголовком из отроческих воспоминаний. Главный здесь герой «длинный и тощий немец Иван Яковлевич, по прозванью Коза». Репутация у Козы была несколько сомнительная: дело в том, что он, будучи по натуре своей человеком очень смирным и незлобивым, время от времени «показывал фантазии», за что и был отставлен от должности учителя немецкого языка уже в нескольких окрестных помещичьих домах. В дом нашего героя он был взят на место другого немца, пьяницы и драчуна, с уговором, чтобы жить тихо, учить детей по-немецки, фантазий же никаких отнюдь не показывать.
(Тут мне вспомнились слова Владимира Александровича Сухомлинова, военного министра в российском правительстве накануне Первой мировой, у которого в некоторый период его военной карьеры все начальники были немцы, и бригадный командир, и дивизионный, и корпусной: «У всякого немца своя фантазия». Не к месту, конечно, но уж больно забавно).
«Он взялся это исполнять, и месяца три исполнял очень хорошо, но потом вдруг не выдержал и показал такую фантазию, как будто и не давал никакого зарока».
Повод к фантазии был, казалось бы, совершенно пустяковый: губернаторский сынок, избалованный и непослушный мальчишка лет одиннадцати, гостивший со своей матерью, губернаторшей, в доме нашего героя, оборвал в саду какую-то редкую сливу, плоды которой были на личном счету хозяина имения. Чтобы не нести ответственности за свой проступок озорник подговорил других мальчиков во всем запираться и ничего не сказывать: все поклялись. Уходя от подробностей, скажу лишь, что в результате наказан был невинный ребенок, сын садовника, и наказан жестоко. Мучимый совестью наш маленький герой рассказал Ивану Яковлевичу, что произошло на самом деле и что сын садовника наказан напрасно. «…Он не вор, а вор вот кто, а мы все дали клятву его скрыть».
Иван Яковлевич расстроился так, что заплакал и с криком «Как вы смели клясться? Разве вы не христиане? Кто вам позволил клясться? Видите, сколько от этого вышло зла. И теперь я уйду от вас!» выбежал из комнаты.
Утром мальчики узнали, что Иван Яковлевич сошел с ума, и по этой причине отставлен от учительства и изгнан из дома.
Горничная, пожилая девушка Василиса, сообщила мальчикам, что «…он явился в бесчеловечном виде к господам и сделал фантазию, и ему за это отказано».
Фантазия состояла в том, что взволнованный двойным злочинством, Коза сошел в гостиную и, «имея в лице вид бесчеловечный», подошел к губернаторше и совершенно спокойным «бесчеловечным голосом» заявил ей: «У Вашего сына дурное сердце: он сделал поступок, за который бедного мальчика высекли и заставили налгать на себя… Ваш несчастный сын имел силу это стерпеть, да еще научил других клясться, чего Иисус Христос никому не позволил и просил никогда не делать. Мне жаль Вашего темного непросвещенного сына. Помогите ему открыть глаза, увидеть свет и исправиться, а то из него выйдет дурной человек, который умертвит свой дух и может многих других испортить».
С губернаторшею сделалось дурно, и она зашлась в истерике.
Козу вытолкали из дому взашей и отправили в Орел на мужичьей телеге. От которой он, впрочем, отказался, пожалев назначенного к исполнению этой повинности мужика, и пошел в город пешком.
Характерна реакция Василисы, весьма неглупой и доброй женщины, на слова мальчиков, что Иван Яковлевич хороший человек и всегда правду говорит: «Что такое его правда? Правда тоже хорошо, да не по всякую минуту и не ко всякому с ней лезть. Он сам для себя свою правду и твори, а другим свой закон не накидывай. У нас свой-то закон еще гораздо много пополней ихнего: мы если и солжем, так у нас сколько угодно и отмолиться можно: у нас и угодники есть, и страстотерпцы, и мученики, и Прасковеи. Ему за нас встревать нечего. Зато ему и показали, где Бог и где порог».
Какая прелесть, особенно вот это: «…мы если и солжем, так у нас сколько угодно и отмолиться можно…».
Мальчики непременно хотели попрощаться с изгнанником и переняли его на дороге. Он шел не только спокойно, но как бы торжественно. Лицо его было весело и выражало удовольствие. На нем был его единственный зеленый фрак и серая мантилья из казинета, в руках он держал маленький сверток с бельем и зонтик. Увидев провожающих, он обрадовался до слез. Мальчики тоже заплакали. Вся сцена вышла очень трогательной. Коза произнес сбивчивую наставительную и прощальную речь, он был взволнован встречей, но и очень доволен собой, он был даже как будто счастлив. Он выполнил свой долг. Как нам известно, уже не в первый раз. На вопрос мальчиков: «Куда же вы теперь? У Вас есть где-нибудь свой дом?», он покачал отрицательно головой и сказал: «Зачем мне свой дом?»
Расстались в слезах. Мальчики, обливаясь слезами от горя и от внезапного взрослого осознания, что мир несправедлив, долго бежали за Козой, а Коза в слезах восторга от радости, что поступил как Бог заповедал, все удалялся от них и удалялся, пока не исчез из виду окончательно, растворившись в знойном летнем мареве.
Ну, не фантазер ли?
