Мы с сыном из роддома переехали в больницу. В нашей палате, рассчитанной на двух мам с малышами, из этих самых мам, быть рядом с ребёнком посчастливилось только мне. В соседнем кювезе лежала малышка весом в 1,7 кг, с тонкой и полупрозрачной кожей. Маленькое тело с хрупкими ручками и ножками больше напоминало восковую куколку, нежели человеческое дитя.
Слава Богу, мне было чем себя занять, чтобы в голову не лезли невесёлые мысли.
Каждые три часа я брала сына, чистую пелëнку и шла на дежурное взвешивание. Нужно было взвесить пелëнку, обнулить весы, взвесить Яника, отдельно записать вес памперса. Затем сына нужно было покормить и взвесить ещё раз после кормления. Поначалу, эти действия и цифры были не совсем понятны. Но в течение суток новых обязательных манипуляций уложились в голове в ясную картину.
Первое взвешивание показывало прибавку в весе по сравнению с предыдущим днём. Второе, после того как сын покушал, количество съедаемого. Чем больше была эта цифра, тем больше шансов на прибавление в весе и скорую дорогу домой. Вес памперса показывал количество выделяемой жидкости и то, что ЖКТ начал работать как надо.
Кроме того, каждое утро нужно было проводить уходовые процедуры — чистить носик, обтирать чистой водой глаза, лицо и тело. Смазывать все складочки кремом. И на десерт — промывать и обрабатывать пупок.
И если с Яном этим всем занималась я, то с нашей крошечной соседкой возились медсëстры закреплённого за ними блока. Ни разу я не увидела ни пренебрежения, ни грубого отношения со стороны персонала. Малышку выхаживали всеми. Ей только очень не хватало маминого тепла.
Сутки мы с сыном входили в ритм больничной жизни. Огромные стеклянные окна между палатами держали всех в состоянии перманентного тонуса. Все твои действия легко просматривались персоналом и обитателями соседних палат. Если работающая аппаратура начинала издавать сигнал «сос», можно было заметить не сходя с поста медсестры. Что очень удобно для мониторинга, но абсолютно не комфортно для нас. Жизнь как в реалити-шоу «за стеклом».
Помимо всех описанных процедур, в течение дня нужно было проходить назначенное Яну обследование. УЗИ внутренних органов, сдача анализов, рентген. Врачи придирчиво и методично изучали развитие организма на выявление патологий. С каждым днём картина становилась яснее, а горизонт чище. Малыш стойко перенëс внутриутробное испытание и никаких страшных отклонений не произошло.
Наша соседка всё также лежала в кювезе, не открывая глаз и не проявляя какую-либо самостоятельную активность.
К вечеру второго дня мы с сыном окончательно освоились. График процедур был настолько плотным, что не оставалось времени на долгие размышления. И это было большим плюсом в сложившихся обстоятельствах. Время, забота и любовь были наши союзниками в борьбе за возвращение домой. Этим правилам я и следовала. На тратя время на рефлексию.
Поздним вечером, когда молоко было сцежено, Янь спал в своём «домике», аппаратура соседнего кювеза начала сходить с ума. Громкий звук, похожий на сигнализацию нарушил условную тишину блока. В палату сначала забежала дежурная медсестра. Проверив кювез, вылетела в коридор. Через пять минут узкое помещение заполнил весь дежурящий персонал. Я с ужасом осознала, что девочка находится в критическом состоянии, нужны реанимационные действия. Спать в эту ночь уже не пришлось ни мне, ни врачам, ни сёстрам.
Малышку подключили к ИВЛ. Аппарат работал 24/7 издавая мерные громкие звуки, переходя на истерику, если уровень сатурации лёгких падал ниже критической нормы. Каждый раз при этом в палату забегали все находящиеся в блоке и отделении врачи. Днём и ночью, мерное «пикание» прибора стабильно срывалось на громкий сигнал тревоги. Сначала это происходило раз в 40-50 минут. Затем раз в полчаса. Потом уже каждые 20-25 минут. Даже урывками спать стало абсолютно невозможно. На меня персонал не обращал никакого внимания. Свет не выключался всю ночь.
Палата постепенно превратилась в комнату страха и камеру пыток. Мне было ужасно страшно, что чей-то ребёнок умрёт в моём присутствии. Невинная душа, не успевшая познать тепло материнских рук.
А звук монитора сводил с ума, не давая ни минуты тишины и покоя. Сутки пролетели как в кошмарном сне. Круговорот медсестёр, пытка звуком, постоянно горящий свет, отсутствие возможности выспаться или хотя бы остаться наедине с сыном. Голова гудела, глаза чесались и слезились, хотелось кричать и бить посуду, если бы таковая имелась под рукою.
Выход из блока к узким специалистам стал похож на глоток свежего воздуха. Единственное, что меня и там держало в напряжении, боязнь выронить сына из рук в ожидании своей очереди. Я боялась уснуть сидя в кресле. Врачи с недоумением отмечали мою рассеянность. Мой мозг отказывался усваивать новую информацию в таких условиях.
Ежедневно приезжал супруг. Привозил свежий бульон и варёное мясо. В эти короткие встречи у меня не было сил на разговоры. Я просто без сил висела на его плечах.
Каждый раз возвращение в палату вызывало сопротивление. В глубине души я надеялась вернуться и не застать в ней никого постороннего. Или чтобы ребёнка перевели в реанимационное отделение, забрали в другой блок. Но положение вещей оставалось стабильным.
72 часа продолжалось это противостояние звуку, свету, раздражению и невозможности восполнить ресурс сна.
Но больше всего я боялась начать ненавидеть причину своей измотанности. Для меня это стало настоящим испытанием, не потерять свою эмпатичность в отсутствии возможности поспать хотя бы чуть-чуть...
Спустя трое суток испытаний нас перевели в отдельную палату с обычными стенами. Яна переселили из кювеза в подогреваемую кроватку. И наконец-то я услышала ещё одну приятную новость. Со слухом у него тоже всё было хорошо. Предыдущий “диагноз” оказался ошибочным.
P.S. малышка тоже оказалась сильным бойцом и дождалась маму. Я зашла с ней попрощаться перед выпиской.