Как справедливо заметил в своё время Иван Тургенев, русский язык, действительно, велик и могуч.
Величие русского языка состоит, в том числе, и в насыщенности его весьма яркими образами. Например, в нём есть формула «Поставить человека на место».
Употребляем мы её, понятное дело, в связи с тем, что какой-то нехороший человек нарушает наши границы. Границы могут быть физическими, а могут быть психологическими. Но суть в том, что мы определили для себя место, которое мы занимаем. Например, мы встали в автобусе и взялись за поручень. Теперь это наше место, не так ли?.. Мы его заняли. И тут какой-то жлоб начинает давить сзади. Или сбоку. Или даже спереди, что особенно неприятно, ибо напрочь лишает нас возможности сделать вид, что ничего не происходит…
И мы, ясное дело, говорим человеку: мил человек, будь любезен, не напирай. У тебя же есть своё место: вот оно, прямо рядом с моим. У нас с тобою, так сказать, общая граница: разве что забора на ней нет. К сожалению… А ты прёшь на моё место, прямо с ногами, которые даже не входе не вытер. Будь любезен, встань на своё место…
То есть – ставим человека на место. На его место, как мы это его место понимаем.
В психологической сфере сие примерно так же работает. Вот заняли мы какое-то место. Ну, например, ходим каждые выходные в ночной клуб. А тут появляется в нашей жизни партнёр, и вдруг заявляет: не ходи ты, говорит, в ночной клуб. Мы ему: а чего такого, ну хочешь, пойдём со мной?.. А он нам: нет, я по клубам не хожу, но и ты теперь не будешь. Дома сиди. Поднимай кундалини. Вышивай крестиком. Или хоть книжку какую почитай…
Короче, заходит, паразит, на наше место, и прямо с ногами. Напирает одновременно и сзади, и сбоку, и спереди: так что посещение клуба и впрямь оказывается под вопросом…
Или ещё хуже дела. Сидим мы на бережку реки, никого не трогаем, любовно обсиживая занятое место. И в нашем воображении образуется место покоя, гармонии, и в некотором роде, даже место силы.
На которое вдруг вторгается чужая собака, которая с лаем носится вокруг нас, разрушая атмосферу гармонии. А когда мы беспомощно оглядываемся на хозяина, тот с идиотской улыбкой покровительственно машет: не бойтесь, дескать, она не кусается…
Кусается, дядя. Она меня уже укусила: слава Богу, пока не за ногу, но вот за эмоцию страха и тревоги она меня прихватила уже основательно, и болевые ощущения мои, в принципе, уже сопоставимы с укусом за самое мягкое…
И самое время поставить наглеца на место. И мы даже уже рот открываем, чтобы это сделать, но потом, почему-то, закрываем рот, так ничего не произнеся. И после долгого раздумья, обращаемся к психологу с вопросом «Как поставить человека на место?»
Иными словами, мы просим психолога сообщить нам те волшебные слова, составить за нас то предложение, которое эффективно восстановит наши нарушенные границы в любой ситуации. То есть ведём мы себя примерно так же, как действует любой современный, и почти уже разучившийся самостоятельно думать человек, общении с нейросетью: «Алиса, сочини мне фразу, которой можно поставить человека на место!..»
И Алиса, конечно, чего-нибудь нам обязательно выдаст: на то она и нейросеть, что обладает огромными знаниями на фоне полного отсутствия понимания…
А вот психолог, в отличие от нейросети, обладает, прежде всего, пониманием, на которое его обширные знания и нанизываются, как игрушки на новогоднюю ёлку. Хотя и это тоже не точно… В современной реальности всё чаще встречаются живые психологи, и весьма живые психологини, выдаваемые которыми тексты, как устные, так и письменные, неотличимы от усилий нейросети: словно бы сама жизнь подтверждает истинность доктрины «китайской комнаты» Джона Сёрла, согласно которой существование искусственного интеллекта, равного человеческому, возможно лишь при условии тотальной деградации человеческого интеллекта до уровня машинного… Но, допустим, психолог всё же психолог, а не машина, и тогда он грустно говорит: фразу-то я вам, конечно, сочиню, только толку от её использования вам не будет никакого…
Почему, интересуется собеседник.
Ну как же, отвечает психолог. Вот произнесете вы эту волшебную фразу, а тот агрессор и абьюзер, которому вы её адресуете, и бровью не поведёт. Вы ему: «А ну-ка убери свой чемоданчик!.. А ну-ка убери свой чемоданчик!..» А он вам: «А я не уберу, а я не уберу, а я не уберу свой чемоданчик!..» Не встанет он, стало быть, на то место, на которое вы пытаетесь его вернуть. И что вы дальше сделаете?..
Ну как же, говорит собеседник. Опять к вам приду…
Ну так не уходите, говорит психолог, раз уж вы всё равно здесь. Думайте…
Думает собеседник. Хотя правильный ответ для него был очевиден всего тридцать лет назад, когда мальчик Петя в песочнице вдруг взял без спроса его совочек. И тогда наш собеседник, будучи ещё юным и вполне себе психологически здоровым существом пяти лет от роду, сказал Пете: это мой совочек, не трогай, положи!.. Петя тогда сделал гримасу, означающее нечто среднее между презрением и любопытством, и не отдал, на что наш собеседник заорал дурным голосом «Отдай совок!!!..» Но Петя и тут повторил ошибку, промедлив с возвратом совочка владельцу, после чего получил удар ведёрком по голове: поднялась небольшая песчаная буря, которая, впрочем, быстро улеглась, и строители продолжили совместное возведение замков на песке, но теперь уже каждый на своём, так сказать, рабочем месте…
И Петя теперь совочек всегда просил. Ну и получал, конечно: жалко, что ли…
И всё бы ничего, кабы в этот позитивный детский сценарий не вмешивалась с вероятностью в 80%, наседка-мама, искренне убежденная, что драться нехорошо. Не то, что драться: орать нехорошо, даже если ты пятнадцать раз повторил нечто спокойным голосом, так и не вызвав в результате на лице собеседника ничего, кроме гримасы презрения и любопытства.
У неё, этой мамы, нету ведёрка. У неё и совочка тоже нет, и личной жизни давно нет: у неё всё забрали Пети, Васи, и прочие абьюзеры, воспользовавшись её искренним убеждением, что драться – нехорошо. У неё, как поёт Гарик Сукачёв, ничего не осталось, у неё за душой не рубля, но даже трубку она, в отличие от бабушки Гарика, не курит: ибо курить ей в детстве тоже строго-настрого запретили…
И теперь она, конечно, запрещает своему ребёнку, только-только продемонстрировавшему в песочнице адекватную способность к защите собственных границ, и к постановке человека на место. Она ломает ему (ей) естественную способность к защите собственных границ, тем самым обрекая его (её) на визит, спустя тридцать лет, к психологу: которого сама мама, к сожалению, так и не удосужилась вовремя посетить…
Иными словами, постановка на место – это не просто спокойные и убедительные слова.
Постановка на место – это спокойные и убедительные слова, сказанные в сочетании с совершенно очевидным для собеседника фактом, что если слов окажется недостаточно, то и за всем остальным дело не встанет. Ни за криком до небес, ни за ведёрком по голове. В этом – и только в этом – случае слова эффективно работают. Во всех прочих – как правило, нет.
Неопытный абьюзер, вроде пятилетнего Пети, может, конечно, попробовать проверить, насколько далеко вы готовы зайти в своём намерении поставить его на место.
Ну, пусть проверяет. Проверка – она ведь не только на дорогах, она и в жизни постоянно… И себя, заодно, проверите.
Ну, и кино: куда же без него...