Май как май: дождь-снег, дождь-снег.
Если есть что-то вечное на этой земле, это североказахстанский холодный май.
Читаю кроме всего прочего Жакоте: ловец неуловимого, наверное, больше всего на свете боявшийся, что навсегда утраченное можно обрести и что беспредельность может стать формой.
Мне не хватает сложных текстов (чем сложнее текст, тем острее наше восприятие), сложных, густо-сплетенных, с глубокой тенью, как у Пруста или Кортасара. Я ищу их, но пока не нахожу.
Продолжаю писать, и каждый раз боюсь, что не смогу поднырнуть, подковырнуть достаточно глубоко для того, чтобы раскровить, найти и вернуться обратно. При этом на ум приходят Гензель и Гретель с их хлебными крошками.
Учусь ходить по канату без каната (странные, странные танцы).
Пытаюсь отыскать в порядке хаос, раньше было наоборот, думаю, это добрый знак.
Привыкаю к непокою. В покое проживешь долго, но вряд ли соберешь урожай.
Кормлю с ложечек призраков.
Смотрю Бергмана. Всегда выматывающе, страшно и завораживающе, но покажите мне веселое откровение и легкий рост костей. При этом понимаю, что пересматривать Тарковского не обязательно: он и так в нашей ДНК.
Провожаю солнце в 20:22.
Свыкаюсь с тем, что сила в ранимости, а в ранимости нет ни грамма слабости.
Стихи, написанные под диктовку Макса Рихтера, сменила проза с хрипотцой виниловых див и мудростью Сезарии Эворы.
Черный чай стал ещё чернее и горче – так учишься различать сто оттенков тишины.
Запах белых цветов свивается в гнёзда для невидимых птиц.
Зеленый лиственный шум сменился на звенящий шепот вишневых гроздей.
Май как май.
Обычный такой май, с утренней изморозью, длинным светом и молодыми кошками с глазами, принимающими цвет той вещи, на которую они обращены.
Я приучаю свое сердце к тому же.
Первая птица приближается к моей груди, чтобы занять одну из зеленых веток моего усталого сердца.
Вскоре я слышу ее тихий щебет.
Моя боль растворяется в шуме молодой листвы, в которой начинает вить свое гнездо моя маленькая птица с единственным красным перышком на левом крыле.
Я завожу патефон, и слушаю 4’33 Джона Кейджа.
Моя птица тоже слушает пьесу.
И слышит в ней то, чего не слышу я.
Так проходит ещё один холодный и дождливый май.
Ира Романец
