Снова разворачиваю свои листочки с пометками о днях после смерти мамы, пробегаю глазами краткие записи, мгновенно вспоминаю, сколько всего стоит за этими "соцзащита... ЗАГС... Озон... встреча с Людой... фильмы - не тосковала... памперсы - 270 - 120...", и не спеша переношу сюда пережитое. Хочется всё вспомнить в подробностях.
Более-менее понятные и регулярные записи на листочках у меня начинаются с 22 мая. Мама умерла 16-го, похороны были 18-го. Четыре дня после похорон у меня оказались выпавшими, не задокументированными. Мне в эти дни было настолько тяжело, пусто, тоскливо, горько, что я еле таскалась по квартире.
Приходила в кухню - и тупо смотрела в стенку, не понимала, зачем я сюда пришла, открывала шкаф - и застывала перед ним: что мне здесь нужно? Тыкалась по углам, стояла в оцепенении над пустой маминой медицинской кроватью, носила из комнаты в комнаты мамин поильничек. Часами бродила по улицам, стояла на долгих службах в церкви.
Я не знала, куда мне приткнуться, на что опереться, где найти место, чтобы не было больно. Больно было везде - и на улице, и дома. На улице - везде всё мамино: аптека "Апрель" с большими скидками; фермерская лавка с маминым йогуртом и печеночным паштетом; тропинка в глубине леса, которую я исхаживала при жизни мамы вдоль и поперёк, когда было особенно тяжко и невыносимо; опекунская контора, куда я каждый год сдавала отчёты за маму; соцзащита, где я оформилась сиделкой за мамой... и ещё многие, многие другие места, связанные с мамой, напоминавшие о маме.
Дома было не лучше. Возвращение в опустевшую квартиру - отдельный вид пыток. Мне не хотелось туда возвращаться. Но не будешь же до ночи бродить по улице? И я шла домой. Даже нет, не так, не домой, а в место, где я живу, в место, где я ем и сплю.
Я была раздавленная, вымотанная, искалеченная, пустая до последней клеточки. С трудом открывала рот, чтобы говорить, с трудом поднимала руки, чтобы что-то взять, ходила шаркающей походкой. Было такое ощущение, будто меня несколько раз переехал асфальтовый каток, и после этого меня ещё прополоскали в барабане стиральной машины. Я была никакая.
Моя двоюродная сестра после похорон боялась уезжать, оставлять меня одну - в таком больном состоянии я была. На следующий день она (гостила у детей, они живут в 10 минутах ходьбы от меня), не сумев до меня дозвониться (а я была в церкви, поэтому телефон отключила), примчалась ко мне.
Когда обнаружила, что на её стук и звон дверь никто не открывает, - переполошила соседей. Наверно, подумала, что я или отправилась вслед за мамой, или со мной плохо, или я самоубилась. Задала я ей забот и хлопот.
Вышел сосед, сказал сестре, что я жива, ушла в храм. Не помню, откуда он это знал: то ли видел меня утром в платке, то ли я перебросилась парой слов о храме с его мамой.
В общем, я была в невменяемом состоянии: я в растерянности висела над бездной, над какой-то чёрной пропастью, я ничего вокруг не видела, потому что перед глазами была мама, только она, я потеряла всё и всех - всех дорогих и любимых, самый главный страх моей жизни (потеря мамы) стал реальностью. Поэтому мне было не до записей.
А всё же жаль: я, к сожалению или к счастью, уже не помню в подробностях тех своих мыслей, чувств, того своего состояния. Это был пик потери. Во время смерти, похорон мама ещё была, существовала на этом свете. Это было, безусловно, тяжело, но всё же она была. Дни после похорон - это когда мамы нет и не будет, когда пустая кровать, полностью свободный и пустой день, когда тебя уже не отвлекают похоронные хлопоты и ты в полной мере осознаëшь, ЧТО, КОГО ты потерял, осознаешь невозвратность этой потери.
В памяти осталось тогдашнее ощущение мрака, пустоты, ненужности, бессмысленности жизни, измочаленности, когда нет сил ни на что и тебе всё равно, что с тобой будет. Но подробностей я уже не помню.
Через два дня после похорон я пошла по делам, на которые мне было плевать, но жизнь вынуждала их делать. Пошла в соцзащиту, чтобы оформить все бумаги о маминой смерти, уволиться из маминых сиделок, пошла в ЗАГС, чтобы обменять мамин паспорт на свидетельство о смерти. Завернула на рынок, чтобы купить какой-нибудь еды.
Боль усиливалась, на имеющуюся накладывалась новая. Я шла на свою работу - в соцзащиту, и память волнами обрушивала на меня воспоминания, как я узнала про СДУ, про то, что можно оформиться сиделкой при собственной маме, про то, как я устраивалась на работу, проходила медкомиссию, проходила в больнице короткие курсы на сиделку и сдавала экзамен, как я радовалась (да, радовалась), что нам с мамой будет теперь немножко легче - ведь теперь к её пенсии прибавится моя зарплата. И хоть деньги это небольшие, но по-любому больше, чем пособие.
После смерти мамы на работе я написала задним числом заявление на неоплачиваемый отпуск в связи со смертью, потом заявление об увольнении. Мне сказали прийти через несколько дней, чтобы окончательно всё это завершить и получить расчёт. А ещё все - и мои начальницы, и женщины в бухгалтерии, и женщины, выдававшие мне средства реабилитации (в том числе медицинскую кровать) - уговаривали меня подумать, не увольняться, потому что у меня все качества - для подобной работы.
Говорили, что я терпеливая, доброжелательная, спокойная, не брезгливая, ответственная, не раздражаюсь, обещали, что подберут мне для ухода не тяжёлых пожилых людей. Не знаю, откуда у них обо мне сложилось такое мнение - они меня видели всего-ничего.
Встречались, пересекались мы с ними мало - за 8 месяцев моей работы раз десять, и длились эти встречи минут пять. Приходила я в соцзащиту пару раз в месяц, чтобы расписаться в квитке за зарплату и получить ТСР - кровать, ванночку, пояс.
Как ни странно, мне было приятно, что я кому-то нужна, что людям видят во мне пользу, что меня зовут на работу. Может, конечно, дело было не во мне, а в том, что на такую работу - сиделкой, мягко говоря, не стоит очередь из кандидатов. Но мне почувствовалось, что меня звали искренне, без задних меркантильных мыслей, что во мне действительно видели ответственного человека, способного хорошо позаботиться о старичках.
Но - нет, я отказалась. Во-первых, я была погружена в горе, и мне было ни до чего. Во-вторых, не хотелось лишнего напоминания о маме, а уход за пожилыми ведь будет подбрасывать воспоминания, что недавно всё это я делала для мамы.
В-третьих, уход - это трудная работа, а я устала, я просто банально устала за 10 лет, где в каждом году 365 дней ухода. В-четвертых, да, подобный род деятельности - это моё, не именно сиделка, а вообще помощь в широком смысле, облегчение людям страданий, тягот жизни, проблем, забота, ласка.
Но всё же мне бы хотелось реализовать эту свою потребность в ином качестве, я чувствую, что способна на большее, чем просто кормить, подмывать и убирать квартиру. У меня больше знаний и опыта, чем просто на сиделку или на соцработника. Хочется, чтобы эти знания и опыт стали востребованы, не остались зря приобретёнными. Я поблагодарила всех за добрые слова обо мне и пока отказалась.
С каким-то непонятным чувством я выходила из соцзащиты. Было грустно, было ощущение, будто я теряю что-то важное, перелистываю ценную, значимую страницу в своей жизни. Я вообще тяжело переношу потери - от малых до больших, с трудом расстаюсь с людьми, вещами, даже если они себя исчерпали. Я знала, что ещё приду сюда за расчётом, за окончательным увольнением, ещё надо вернуть сюда средства реабилитации, взятые напрокат, но я уже прощалась с местом, с которым у меня было очень многое в жизни связано.
Моя работа находится в центре города - я часто сейчас проезжаю мимо неë. И в душе при этом всегда щемящее чувство потери: вспоминаю, как я с надеждой узнала про новый закон о СДУ - что можно оформиться платной сиделкой при собственной маме, вспоминаю, как я пришла в соцзащиту, как тепло и участливо меня все приняли - от отдела кадров до бухгалтерии, от начальников до специалистов по прокату, как неожиданно для себя я получила хорошую прибавку к маминой пенсии и шикарную (бесплатную) медицинскую кровать.
Я всё помню и буду вспоминать с благодарностью. И болью. Потому что это место связано с мамой, с живой мамой.
Почему-то я всегда много пишу. Сегодня хотела вместить в описание один день - с соцзащитой, ЗАГСом, рынком, рассказать о страшном неожиданном ощущении стылости, чужеродности квартиры - будто она не моя, будто я в ней проездом, будто где-то есть другой дом, где тепло и защищенно, а это место не моё, я здесь на несколько дней, по делам.
Но у меня не получилось всё вместить в одну историю. У меня получилось рассказать только о соцзащите. Наверно, это потому, что дни после маминой смерти были настолько спрессованны, утрамбованы чувствами, переживаниями, мыслями, что, когда я их распаковываю, они разворачиваются на роман. Но я не спешу, мне некуда спешить, буду обстоятельно и вдумчиво вести своё повествование.