Летними днями, а особенно летними вечерами шестая и седьмая линии Васильевского острова напоминают курортный променад.
Фонтаны сеют водяную пыль, лиственницы кидаются мелкими шишками, ветер треплет цветные навесы над верандами, отовсюду несет выпечкой и ресторанной снедью. Воробьи снуют от одного заведения к другому, и добывать хлеб самим давно считают ниже своего воробьиного достоинства. Голуби никуда не снуют, им приносят и так. Вдалеке угадывается Нева, оттуда веет морской прохладой и духом дальних странствий.
По вечерам собирается разношёрстный музыкальный люд, всяк зарабатывает чем может.
Фенимор выглянул из кармана.
– Хорошее место, – заметил он, – очень живое. Мне оно всегда нравилось. И посмотреть есть на что. Видишь памятник конке?
Прямо напротив нас бронзовые лошади тащили что-то похожее на трамвайный вагон.
– Если в сумерках залезть на второй этаж, – продолжал Фенимор, – можно увидеть призрак настоящей конки, которая ездит туда-сюда по Среднему проспекту, – он подумал немного. – Для этого правда, должно быть какое-то непременное условие, только я его всегда забываю.
На втором этаже конки, где устроили кофейню, все места были заняты, да и до сумерек далеко. Так что останавливаться мы не стали и пошли дальше.
Прошли мимо кафетерия при старом, советском ещё кондитерском магазине. У раскрытой двери на крыльце умывалась кошка. Работала я когда-то поблизости, прямо на 5-й линии, и частенько забегала в это заведение. И тогда была примета: если выпить там кофейку с пирожным в последний час работы кафетерия, неожиданно решится какая-нибудь важная проблема. И чем позднее забежать, тем быстрее найдется решение.
– А там птичьи фонтаны, – сказал Фенимор. – Вон у чаши какая форма. Вроде чаша, но плоская, ходить по ней удобно и обзор хороший. Поэтому у местных пернатых тут что-то вроде городской бани и водопоя. А новости обычно обсуждают где? У колодца. Ты по-воробьиному – как? Хорошо понимаешь?
– Почти никак. Понимаю, только когда они гречку требуют, но там сложно не понять.
– С кем я связался… – посетовал Фенимор. – Ладно, сейчас переведу. Вот, слушай. Вон кучка обсуждает, как у той дамы ворона чуть не стащила брошку. Какое-то старинное украшение, очень для нее ценное. Ворону прогнал кот, и она взяла его к себе. И хотя воробьи не жалуют котов, этот поступок вполне одобряют.
– Ещё они говорят, что один гражданин нашел редкое издание, о котором давно мечтал, но позволить себе не мог – очень уж дорогая штука. А сегодня утром обнаружил книгу прямиком на помойке, когда выносил мусор. Сверху стопки журналов и картонок лежала, понимаешь? Её выбросили с ненужными вещами. Такое бывает. А посодействовал находке покровитель здешнего района, такой местный вариант Нептуна. Кстати, вот он сидит, со своим гиппокампом.
Я посмотрела в указанном направлении и увидела на скамейке гражданина, рядом с которым дремал лохматый ирландский сеттер. Гражданин выглядел как мужичок в годах, в тельняшке и с бутылкой, о чем я Фенимору и сообщила. Он наморщил нос.
– А как он должен выглядеть – с плавниками и трезубцем? А гиппокамп будет бить рыбьим хвостом и скрести копытами по плитке? Принял нужный вид, и все дела…
– Интересно, а на нашу долю чудес у него не хватит? Пойдем-ка поближе.
Но только мы поравнялись с лавочкой, гражданин посмотрел в свою бутылку и негромко вслух произнес:
– На сегодня всё… Пошли, Матрос. – Он поднялся со скамейки, свистнул сеттеру и оба чинно удалились.
– Свои чудеса тебе придется делать самостоятельно, – заметил Фенимор.
Тонко прозвенели колокола церкви Трех святителей. Пешеходная зона осталась позади.
Мы пересекли Большой проспект и поравнялись с огромным домом в стиле модерн, с зелёной крышей и золотым девизом на стене – Ora et labora – трудись и молись. Совет на все времена.
Это была легендарная аптека Пеля. Я знала, что Фенимор наверняка скажет про грифонов, и он снова высунулся из моего кармана, глянул на вывеску и сообщил:
– А здесь живут грифоны.
– Грифонов не существует, – ответила я. – Научный факт.
– Научный факт, что все люди про них знают – как выглядели и чем занимались. И тут они тоже жили, в аптекарской башне во дворе. А аптекари местные их прикармливали, чтобы те золото ихнее охраняли, которое Пель варил в своей алхимической лаборатории.
– Их, – поправила я. – Их золото.
– Я специально так сказал, чтобы ты меня уязвила.
– Рассказывай. А грифоны – всё равно фольклор.
Над нами, шумя крыльями, пронеслась небольшая тень, и на асфальт прямо под ноги шлепнулось бело-серое пятно.
– Вот, – веско сказал Фенимор. – Аккуратнее со словами надо быть.
– Это всего лишь чайка. Вон их сколько над домами кружит.
– Образованный человек должен уметь отличить грифона от чайки. Даже по помету. Вон, золотинки в луже блестят. Ты видела, чтобы помет чайки так блестел?
– Да я его особо никогда и не рассматривала. И вообще – есть у меня подозрение, что ты всё выдумываешь.
– Ничего я не выдумываю. Что ты хочешь в доказательство моей правоты? – спросил Фенимор. – Вот прямо сейчас?
– Хочу необычное.
– Это очень расплывчатое определение. Ну, допустим – парусник тебя устроит?
Я подумала, что парусник Фенимору точно негде раздобыть, поэтому ответила:
– Годится. Пусть будет парусник. Посмотрим, как ты это устроишь.
Мы вышли к Неве. Кораблей в это пору действительно не предполагалось, никаких специально морских событий и празднеств не было, но над набережной стояли мачты. Самые настоящие.
– Вот видишь, – сказал Фенимор. – А тебе лишь бы во всем сомневаться.
Недели через две, когда я почти забыла про нашу прогулку, случайно узнала, что это был знаменитый учебный парусник, вернувшийся из кругосветки и на недельку пришвартовавшийся в наших краях. На набережной лейтенанта Шмидта, неподалёку от ледокола.
За делами я не читала новости и пропустила это дело, а Фенимор, видно, где-то про него прослышал и решил меня надуть. Это вполне в его духе. Когда я ему о этом сказала, он ответил:
– Так я и знал. Тебе точно лишь бы во всем сомневаться.