Я уже 11 лет в терапии, и у меня нет поводов останавливаться.
Первый раз пошла, когда внезапно умер мой лучший друг. Я поняла, что не справляюсь с горем и стала искать помощь. Тогда я думала, что терапия — это какой-то полуэзотерический процесс. Я ещё не знала, как всё работает.
Не уверена, что тогда смогла до конца прожить своё горе — и вообще есть ли способ сделать это правильно? Но терапия помогла поменять к нему отношение — и продолжает менять, теперь уже к другим ситуациям. У первой терапевтки я задержалась на 5 лет. В тот день, когда я решила заканчивать терапию и пыталась подобрать слова, чтобы предложить расставание, она опередила меня вопросом: «Наверное, я больше ничем не могу вам сейчас помочь?». Потом я нашла своего нынешнего психотерапевта.
Терапия не делает мир розовым и блестящим, но для меня её главный бонус — это получить вопрос, который сам себе задать не можешь или не решаешься. А еще случались, конечно, «инсайты». Однажды я вышла со встречи с шокирующим открытием, что не все, что происходит в мире — моя ответственность. Совершенно очевидная мысль, но для меня она стала освобождающей.
Из кабинета я выхожу с благодарностью и ощущением не зря проведённого времени. В моей жизни мало вещей, которые я делаю для себя, но терапия точно в их числе.*
О тревожности
Тревожность — моя новая одежда. Не знаю, что может мешать нормальной жизни так же сильно. Бесит, что тревожность — это приключения в моей голове, которые часто не соответствуют тому, что происходит снаружи. Я могу вообразить такие ужасные картины, что становится тошно. Раньше тревоги не было, а теперь началась — и за ребенка, и за себя.
Уже два года со мной работает КПТ-терапевт и психиатр — кстати, мужчина. Он много говорит о том, что тревожиться — нормально. Он предложил мне записывать интенсивность тревоги в разное время дня с учетом обстоятельств, чтобы я поняла, что уровень тревоги бывает разным. Я вижу практический смысл в этих действиях. Наблюдая за своей тревогой, я осознаю, что в какой-то момент она станет менее сильной, и это помогает пережить её пик.
О чувстве вины
В детстве близкие часто выражали мной недовольство разными способами. Так что чувство вины — моя движущая сила. Я испытываю его даже по абсурдным поводам. Мне привычнее считать себя пустым местом, чем сказать себе: «Вау, ты молодец!». Мне легко поверить в гадости, которые обо мне говорят, а я даже на пике карьеры и, прости Господи, популярности, сталкивалась с людьми, которые говорили мне ужасно неприятные вещи.
После каждого нового вброса или грубости тяжело убедить себя, что говорить мерзости — это чей-то выбор, который не означает, что я — ничтожество. Я пытаюсь делать так, чтобы эти отвратительные оценки не становились частью моей самоидентификации, но, к сожалению, они застревают глубоко в памяти.
Об ответственности
Когда я родила ребенка, я была в шоке от того, насколько реальность материнства не соответствует фантазиям о нем. Я поняла, что хочу делиться своей фрустрацией, и завела телеграм-канал «Вашу мать!».
Мы живем в эру интенсивного материнства — это значит, что ожидания и требования к женщинам с детьми высоченные, соответствовать им всем невозможно. Когда мы росли, ответственность родителей была меньше, государство сильнее участвовало в воспитании. Сейчас от женщины зависит как будто бы всё — от физического здоровья ребенка до его развития и ментального благополучия. У моего терапевта тоже ребенок, и мы часто обсуждаем опыт родительства: в основном я ору, а он соглашается.
О достаточно хорошей матери
В инстаграме на вопрос «Почему у шестимесячного ребенка болит живот?» матерям теперь отвечают, что они просто тревожные, а малыш это чувствует и потому беспокоится. Такой дискурс здорово встраивается в концепцию, где от матери зависит всё. Но это не так!
Женщина — не всемогущее существо, а человек, который, как правило, большую часть времени проводит с ребёнком и старается, чтобы они оба получали удовольствие. Не обязательно быть совершенной, никогда не злиться. Думаю, что достаточно хорошая мать — присутствующая, не только физически, но и эмоционально. Она большую часть совместно проведенного с ребенком времени вовлечена в его жизнь.
О воспитании сына
Мой сын — «неудобный» ребенок, с ним бывает трудно. И хотя я ращу его в большой любви, всё равно боюсь травмировать. Постоянно рефлексирую, что и как ему говорю. Меня ужасно волнует, какими становятся дети, которых не заставляли ничего делать, к которым прислушивались и чьи эмоции контейнировали? В одной статье о давлении, под которым живут современные матери, я прочла, что мы растим детей, которые не могут справиться с разочарованием. Меня это просто как сковородкой оглушило — я ведь тоже стараюсь свести огорчения в жизни сына к минимуму. Вдруг выращу снежинку, не способную выдержать трудности?
Но потом я досмотрела последний сезон Sex Education :) Конечно, там вымышленный мир подростков, но по сюжету многие из них выросли в принимающей и поддерживающей среде. Они классные — другие, но классные! И они умеют справляться со сложностями, просто делают это иначе.
Мой терапевт сказал очень важную вещь: как бы мы ни старались подстелить соломки, рано или поздно ребёнок всё равно столкнется с разочарованием. И единственный для него выход — это научиться с ним правильно обращаться. Это меня успокоило — все-таки какие-то ограничения для сына я сооружаю, и он в них учится жить.
О достижениях женщин
У меня есть наблюдение, что мужчинам из-за гендерной социализации легче рассказывать о своих достижениях. Женщины в России, как правило, загружены сильнее: огромный репродуктивный труд, работа, быт. Но мы про них ничего не знаем, ведь всё, что они делают — это вроде бы «так и должно быть».
Если расписать поминутно день женщины в декрете — это героизм. Но она нигде не хвастается под аплодисменты: «Я с двадцатикилограммовой коляской добрела до «Магнолии», а потом обратно через пургу. Ещё лифт сломался, но я это сделала!». Мечтаю, чтобы женщинам было проще рассказывать о своих достижениях.
О ярости
Мне часто говорят, что я — агрессивная. Не спорю: я уже 6 лет в ярости, ярость — это движущая сила моей фем-деятельности. И мне не стыдно. Меня очень многое злит, и я имею право воспламеняться, не чувствуя за это вины. В том, что я это приняла — заслуга психотерапии.
Это, конечно, не очень «девочковое» суждение и не про «мягкую женскую силу». Я принимаю свою агрессию и даю ей выражение — в том числе потому, что люблю женщин и хочу, чтобы они лучше жили, больше себе разрешали, чаще о себе говорили. Я не собираюсь засовывать в жопу свою ярость, становиться удобной, милой и гладкой. Буду злиться, пока позволяет здоровье.