Кирилл Шевченко
Адрес статьи: https://naukaverakuljtura.com/мадьярская-пшеница-лучше-чешской-св/
Вошедшая в состав Чехословакии в 1919 г. Подкарпатская Русь в социально-экономическом отношении имела ярко выраженный аграрный облик, заметно отставая от промышленно развитых Чехии и Моравии. Бедность, малоземелье, высокая безработица и широко распространенная неграмотность были самыми острыми социальными проблемами Подкарпатья и восточной Словакии, население которых и в рамках Чехословакии продолжало активно эмигрировать по экономическим причинам главным образом в Северную Америку. Наибольшее развитие в Подкарпатской Руси получила лишь тесно связанная с сельским хозяйством лесная и лесообрабатывающая промышленность, в которой было занято около 12% трудоспособного населения. Социальная структура населения Подкарпатской Руси была довольно отсталой, отражая аграрный характер ее экономики. Если в целом более 40% самодеятельного населения Чехословакии было занято в промышленности, на транспорте и в торговле и только 37% – в сельском хозяйстве, то в Подкарпатской Руси удельный вес населения, занятого в промышленности, был примерно в четыре раза ниже, чем в чешских землях. В 1930 г. 83.1% русинов было занято в сельском и лесном хозяйстве и лишь 5.8% – в промышленности. В Ужгороде, культурном и административном центре Подкарпатской Руси, к 1918 г. русины составляли около 4% населения; к 1930 г. их численность возросла примерно до 20-25% (Magocsi 1979: 15) большинство городского населения по-прежнему составляли евреи и венгры.
Несмотря на пребывание в составе Чехословакии, русинское население Подкарпатской Руси, занятое в основном в сельском хозяйстве, как и во времена Австро-Венгрии, продолжало подвергаться интенсивной эксплуатации со стороны экономически господствующего венгерского и еврейского капитала. Чешская пресса в 1920-е гг. нередко затрагивала тему «мадьярского и еврейского засилья» и злоупотреблений в Ужгороде и других городах Подкарпатья и восточной Словакии. Так, в приложении к газете «Моравская Орлица» 8 декабря 1920 г. была опубликована статья о еврейском произволе по отношению к русинам в Ужгороде. В качестве примера в статье приводились сведения о том, что местные адвокаты-евреи за оформление паспорта в Америку, которое занимало всего несколько часов работы, требовали от бедных русинских крестьян по 1000-2000 крон, что было огромной суммой в тогдашней Чехословакии (SÚA, fond Ministerstvo zahraničních věcí – výstřižkový archiv, sign. 902, kart. č. 1759. Podkarpatská Rus – Zakarpatská Ukrajina 1919).
В гораздо большей степени, чем дискриминация русинского большинства венгерско-еврейским меньшинством, чехов беспокоила перспектива дестабилизации в этом стратегически важном для них регионе, который связывал Чехословакию с Румынией – союзником Праги по Малой Антанте. Чехословацкие политики не без оснований опасались, что введение автономии могло быть использовано сепаратистскими венгерскими и провенгерскими силами для подрыва чехословацких позиций в карпатском регионе. Готовность Будапешта разыграть «подкарпатскую карту» проявилась уже в октябре 1921 г., когда венгерское правительство обратилось в Лигу Наций с жалобой на Чехословакию, подняв вопрос о несоблюдении Прагой своих международных обязательств по предоставлению автономии Подкарпатской Руси. Впрочем, снисходительное отношение тогдашнего «мирового сообщества» к масариковской Чехословакии позволило Праге без особых проблем оправдаться указанием на многочисленные трудности, которые препятствовали предоставлению автономии. Амбивалентность пражской политики в Подкарпатской Руси состояла в том, что, старательно декларируя либеральные свободы, пражские чиновники в то же время всячески их ограничивали, не вполне доверяя местному карпато-русскому населению и опасаясь активизации ирредентистского движения, в первую очередь венгерского.
«Неграмотный, до недавнего времени жестоко эксплуатируемый народ лишь инстинктивно чувствовал свои насущные потребности, – описывал ситуацию в Подкарпатской Руси один из чешских современников. – Мадьяры вместе с евреями и в новых условиях держали в своих руках промышленность, торговлю и землю…; целый ряд чиновников не скрывал своих антигосударственных настроений. Чехословацкое правительство не могло не учитывать эти настроения. Его политика исходила из того, что прежде всего необходимо создать предпосылки для введения самоуправления» (Chmelař 1923: 187). Однако процесс «создания предпосылок» для введения автономии искусственно затягивался, растянувшись практически на весь межвоенный период.
Социально-экономическая политика Праги в Подкарпатье была ориентирована, прежде всего, на обслуживание интересов чешского капитала и в реальности практически не учитывала экономические потребности края. Требования политических деятелей Подкарпатской Руси о передаче во владение автономного края государственной собственности бывшего венгерского королевства было проигнорировано Прагой, которая способствовала переходу данной собственности в руки чешского и международного финансового капитала. По обоснованному мнению известного историка-слависта А. Пушкаша, чехословацкие власти рассматривали край как «источник сырья для чешской промышленности и как рынок сбыта чешских товаров… На протяжении всего периода господства чехов в крае не было построено ни одного промышленного перерабатывающего предприятия…» (Пушкаш 2006: 85).
Примечательной иллюстрацией социально-экономической политики чехословацких властей в Подкарпатье стали соляные шахты в Солотвино, на которых добывался значительный объем производившейся в Чехословакии соли. Однако на месте добычи соли власти не построили обрабатывающее предприятие, предпочитая вывозить соль «за многие сотни километров в Моравию, в Оломоуце и Жилине дробили ее, упаковывали и пускали в продажу втридорога, в том числе и в Подкарпатье…» (Пушкаш 2006: 86). Другим характерным примером ярко выраженной эгоистической экономической политики Чехословакии в Подкарпатской Руси стало введение чехами дискриминационных тарифов на железнодорожные перевозки из Подкарпатья в Чехию. Кроме того, «на товары (фрукты, виноград и др.), вывозившиеся из Подкарпатской Руси в Чехию, налоги и пошлины были в два-четыре раза выше, чем на товары, завозившиеся из Чехии в Закарпатье» (Пушкаш 2006: 86). Присоединение Подкарпатской Руси к Чехословакии привело к кризису местной, и без того слаборазвитой, чугунолитейной и обрабатывающей промышленности, предприятия которой закрывались, не выдерживая конкуренции развитой чешской промышленности (Пушкаш 2006: 86). Реальная экономическая политика Праги в отношении Подкарпатской Руси имела явные признаки колониализма.
Особую критику карпаторусских деятелей вызывало проведение аграрной реформы в Подкарпатской Руси. По свидетельству главы американского Карпаторусского Союза А. Геровского, «чешское демократическое правительство отняло часть земель у мадьярских панов, но только для того, чтобы передать их в руки чехов. Нашему хлеборобу от этих земель мало что досталось.… Из земель, которые чешское правительство роздало, пришлось в среднем по 3.5 гектара каждому чеху, 3.5 гектара каждому еврею, 1.4 гектара каждому мадьяру, 1.2 гектара каждому немцу, 1.1 гектара каждому русскому.… Таким образом, и тут… русские люди на своей родной земле были поставлены чехами на последнее место…» (Геровский 1977: 227-259).
В течение межвоенного периода заметно ухудшилось положение в таких традиционных для Карпатской Руси отраслях хозяйства, как садоводство, виноградарство и скотоводство. Одной из причин этого были новые международные границы, отрезавшие Подкарпатье от вошедшей в состав Польши Галиции, являвшейся традиционным потребителем сельскохозяйственной продукции Подкарпатья. Второй важной причиной упадка традиционных отраслей хозяйства региона была незаинтересованность чешских властей в их развитии. Так, в течение всего межвоенного периода на территории Подкарпатской Руси не было построено ни одного консервного завода, что препятствовало развитию местного садоводства. За время нахождения в составе Чехословакии в Подкарпатской Руси резко сократилось поголовье коней, свиней и овец.
Большие нарекания карпаторусских общественных деятелей и местного населения вызывала кадровая политика чешской администрации в Подкарпатской Руси, которая заключалась в создании максимально благоприятных условий для деятельности чешского бизнеса в крае и в продвижении этнических чехов на административные должности в регионе при игнорировании местного населения. По свидетельству современников, чехи не давали заработать местному населению, предпочитая покупать все товары исключительно у чешских торговцев и ремесленников. Для чехов был издан специальный справочник со списком всех чешских торговцев и ремесленников в Подкарпатской Руси. Дискриминация русинов на рынке труда проявлялась, в частности, и в том, что даже домработниц и прислугу чешские чиновники предпочитали везти из Чехии и Моравии, игнорируя местных жителей. Сравнивая отношение к коренному населению Подкарпатья со стороны чешских и венгерских чиновников, управлявших краем до его вхождения в состав Чехословакии, многие русинские публицисты приходили к неблагоприятным для чехов выводам.
Социально-экономическое положение русинов восточной Словакии было схожим с ситуацией в Подкарпатской Руси. По данным чехословацкой статистики, в 1921 г. 89.52% трудоспособного русинского населения Пряшевщины было занято в сельском и лесном хозяйстве, в то время как только 2.92% работало в промышленности и лишь 1.17% – в торговле, финансах и на транспорте. К середине 1920-х гг. занятость русинского населения восточной Словакии в горной, металлургической и текстильной промышленности заметно упала, опустившись ниже уровня 1900 г. (Ванат 1990: 117). По словам И. Ваната, экономическая отсталость восточной Словакии от западных и центральных областей Словакии в межвоенный период не только не снизилась, но, наоборот, стала усиливающейся тенденцией (Ванат 1990: 119).
Одной из важных причин падения уровня жизни населения Подкарпатья и восточной Словакии в первые годы после присоединения к Чехословакии был разрыв традиционных экономических связей русинов с равнинной Венгрией, складывавшихся веками. В экономическом отношении русины, занимавшиеся животноводством и лесными промыслами, и венгры, занимавшиеся сельским хозяйством на плодородных равнинах Придунайской низменности, удачно дополняли друг друга. Падение уровня жизни русинов, вызванное разрывом экономических связей с Венгрией, использовалось в своих целях провенгерскими кругами, которые осенью 1919 г. убеждали местных русинов в том, что «мадьярская пшеница лучше чешской свободы» (AÚTGM, fond T.G. Masaryk. Podkarpatská Rus 1919, 22 A, krabice 403).
В то же время, в течение межвоенного периода в результате развернувшегося широкомасштабного строительства была существенно улучшена инфраструктура и построены новые кварталы в крупных городах Подкарпатья, прежде всего в столице края Ужгороде. Однако, по замечаниям многих современников, главной причиной активного строительства в Ужгороде была не столько забота о местном населении и облике города, сколько стремление создать хорошие условия труда и отдыха для многочисленной армии чешских чиновников. Словацкий политик и публицист К. Сидор, посетивший Подкарпатскую Русь в начале 1930-х гг., писал о роскоши построенного в Ужгороде для чешских чиновников современного микрорайона Галаго, который резко контрастировал с убогими кварталами коренного населения Ужгорода (Sidor 1933: 49-50). Глава американского Карпаторусского Союза А. Геровский, побывавший в Подкарпатской Руси в мае 1938 г., также констатировал «ужасающую бедность» и полуголодное существование русского населения Подкарпатья, что особенно резко выделялось на фоне «прекрасных домов», выстроенных для чешских чиновников и роскошной виллы вице-губернатора Мезника.
Частым явлением в Подкарпатской Руси был голод, который приобрел особый размах в начале 1930-х гг. в связи с мировым экономическим кризисом, затронувшим и Чехословакию. «Над целыми деревнями, прежде всего на Верховине, нависла угроза голода уже в ближайшее время, – писали в 1932 г. чешские публицисты в специально изданной брошюре о голоде в Подкарпатье. – Есть места, где у людей запасов картофеля и капусты осталось максимум на 2-3 недели… Более 200.000 людей в Подкарпатской Руси не может наесться хотя бы один раз в день… Голод открывает дорогу туберкулезу. Подкарпатская Русь остается единственным местом в Средней Европе, где все еще встречаются заболевания тифом…» (Hlad v Podkarpatské Rusi 1932: 3-4).
Таким образом, социально-экономические реалии Подкарпатской Руси в составе Чехословакии были весьма далеки от розовой идиллической картинки, которую впоследствии рисовали некоторые историки и публицисты. Тяжелые материальные условия создавали благоприятную почву для распространения среди местного карпато-русского населения различных радикальных течений, что, в частности, способствовало росту в регионе просоветских настроений и распространению украинского движения.
Литература
Ванат І. Нариси новітньої історії українців Східної Словаччини. I. (1918-1938). Словацьке педагогічне видавництво в Братиславі. Відділ української літератури в Пряшеві. 1990.
Геровский А. Карпатская Русь в чешском ярме // Путями истории. Общерусское национальное, духовное и культурное единство на основании данных науки и жизни. Под редакцией О.А. Грабаря. Том I. Нью-Йорк, 1977.
Пушкаш А. Цивилизация или варварство: Закарпатье 1918-1945. Москва: Европа, 2006.
AÚTGM, fond T.G. Masaryk. Podkarpatská Rus 1919, 22 A, krabice 403. Ze zprávy gen. insp. č.j. 4241 ze dne 30. října 1919.
Chmelař J. Politické poměry v Podkarpatské Rusi // Podkarpatská Rus. Obraz poměrů přírodních, hospodářských, politických, církevních, jazykových a osvětových. Praha, 1923.
Hlad v Podkarpatské Rusi. V Praze, 1932.
Magocsi P.R. The Shaping of a National Identity. Subcarpathian Rus’ 1848-1948. Harvard University Press, 1979.
Sidor K. Na Podkarpatské Rusi. Úvahy, rozhovory a dojmy. Bratislava, 1933.
Státní Ústřední Archiv (SÚA), fond Ministerstvo zahraničních věcí – výstřižkový archiv, sign. 902, kart. č. 1759. Podkarpatská Rus – Zakarpatská Ukrajina 1919.